Мы - живые - Айн Рэнд

из-за того, что в пивнушке на углу какой-то человек, прислонившись к стойке, сдувал с кружки пива пену, которая падала на пол и ему на брюки, отрыгивал и пел песню,

из-за того, что где-то на белой постели, покрытой желтыми пятнами, сопя мокрым носиком, спал ребенок,

из-за того, что в подвале мужчина, сорвав с женщины одежду, впился ей в губы и они со стонами катались по мешкам с мукой и картошкой,

из-за того, что где-то среди холодных каменных стен кто-то, согнувшись перед позолоченным крестом, поднимал к небу дрожащие от возбуждения руки и бился лбом о холодный каменный пол,

из-за того, что среди грохота машин, сверкания стали и капель горящего жира мужчины, перенапрягаясь и тяжело дыша, вздувая сверкающие от пота мощные груди, варили мыло,

из-за того, что в общественной бане из тазов поднимался пар и красные, распаренные тела крякали, натираясь мылом; ворча и вздыхая, терли друг другу спины, от которых шел пар и стекала грязная с хлопьями мыльной пены вода, — Лео Коваленский был приговорен к смерти.

XVII

Это была последняя возможность, и она должна была испробовать ее.

По тихой пустынной улочке Кира пришла к неприметному дому. Старая хозяйка открыла дверь и подозрительно посмотрела на Киру — к товарищу Таганову никогда не приходили женщины. Но она молча проводила Киру по коридору и, показав Кире дверь его комнаты, куда-то ушла, шаркая ногами по полу.

Кира постучала и услышала его голос.

— Войдите, — сказал Андрей.

Она вошла.

Он сидел за столом и при виде ее хотел было подняться, но так и остался сидеть. Какое-то время он смотрел на нее, не двигаясь. Затем медленно поднялся, так медленно, что Кира подумала, сколько же она так стоит, а он все не спускал с нее глаз.

Наконец он сказал:

— Добрый вечер, Кира.

— Добрый вечер, Андрей.

— Снимай пальто.

Внезапно она испугалась, потеряла уверенность в себе, смутилась. Ожесточение и враждебность, которые пригнали ее сюда, куда-то улетучились. Она послушно сняла пальто и бросила шляпу на кровать. Комната была просторной и пустой, со свежепобеленными стенами. Здесь стояли узкая железная кровать, стол, стул, комод. Не было ни картин, ни плакатов, только книги, океан книг и газет, захлестнувший стол, комод и разлившийся по полу.

— Холодно сегодня, — сказал он.

— Да, холодно.

— Садись.

Она присела у стола, а он — на кровати, вцепившись руками в колени. Ей было не по себе от его пристального взгляда.

— Ну, как ты живешь, Кира? Ты выглядишь усталой.

— Я действительно немного устала.

— Как дела у тебя на работе?

— Никак. Меня уволили по сокращению штатов.

— Извини, я найду тебе другую работу.

— Спасибо, но я не уверена, нужна ли она мне. А как твоя работа?

— В ГПУ? Много работы. Обыски, аресты. Ты ведь все еще не боишься меня, правда?

— Нет.

— Я не люблю делать обыски.

— А аресты?

— Ничего не имею против — когда это нужно.

Они помолчали, и затем она сказала:

— Андрей, если я мешаю, то я могу уйти.

— Нет, не уходи, пожалуйста, — он попытался улыбнуться. — Мешаешь мне? Зачем ты так говоришь?.. Я просто немного смущен… моя комната немного в беспорядке, я не ждал гостей.

— У тебя хорошая комната. Большая, светлая.

— Знаешь, я редко бываю дома, а когда прихожу, то у меня хватает сил лишь добраться до кровати.

Вновь воцарилась пауза.

— Как твоя семья? — спросил он.

— Спасибо, все в порядке.

— Я часто вижу Виктора Дунаева, твоего двоюродного брата, в институте. Как ты к нему относишься?

— Плохо.

— Я тоже.

— Виктор теперь в партии, — сказала Кира после очередной паузы.

— Я голосовал против его приема, но остальным очень хотелось его принять.

— Я рада, что ты так поступил. Я ненавижу таких коммунистов, как он.

— Ну, а какие коммунисты тебе нравятся?

— Такие, как ты, Андрей.

— Кира… — начал было он, но запнулся. Качая головой, он посмотрел на нее и отвел взгляд. — Так, ничего…

Она твердо спросила: «Что я такого сделала, Андрей?» Он взглянул на нее, нахмурился и, покачав головой, отвернулся в сторону: «Ничего».

Вдруг он спросил:

— Кира, зачем ты пришла?

— Я так долго тебя не видела.

— Послезавтра будет два месяца.

— Если не считать, что ты видел меня три недели назад в институте.

— Да, я видел тебя.

Она ждала объяснений, но он ничего не сказал, и она решила начать первой. Ее слова прозвучали мольбой.

— Я пришла потому, что подумала — может, ты хотел меня видеть.

— Я не хотел этого.

Она поднялась.

— Кира, не уходи!

— Но я не понимаю, Андрей.

Он встал и посмотрел ей в глаза. Его голос был грубым и хриплым, слова звучали словно оскорбление:

— Я не хотел, чтобы ты знала. Но если хочешь — я скажу. Я хотел больше никогда не видеть тебя… — Его слова были словно удары кнута. — Потому что… я… люблю тебя.

Она бессильно прислонилась к стене. Он продолжал:

— Ничего не говори, я знаю, что ты хочешь сказать, знаю каждое слово. Но слова — бессмысленны. Я знаю, что мне, наверное, должно быть стыдно. И мне стыдно. Я знаю, что ты симпатизировала и доверяла мне, потому что мы были друзьями. Наша дружба была такой чистой, и, конечно, теперь ты вправе презирать меня.

Она стояла у стены неподвижно.

— Когда ты вошла, я хотел выпроводить тебя. Но если бы ты ушла, я побежал бы следом за тобой. Я думал, что не скажу тебе ни слова, не подозревал, что признаюсь тебе в любви. Я знаю, что ты лучше бы отнеслась ко мне, если бы я сказал, что ненавижу тебя.

Кира по-прежнему молча стояла у стены. В ее расширившихся глазах была не жалость к нему, а мольба о сострадании.

— Ты напугана? Теперь ты понимаешь, почему я не мог смотреть тебе в глаза? Я знал, как ты относишься ко мне и что никогда не полюбишь. Я знал, что ты сказала бы, и даже представлял твой взгляд. Когда это началось? Не знаю. Зато знаю наверняка, что это должно кончиться, потому что это — невыносимо для меня. Видеть тебя, улыбаться, говорить о будущем человечества — и ждать, когда твоя рука коснется моей. Я думал о твоих ногах, бегущих по песку, о том, как играл свет на твоей шее и о том, как твоя юбка развевалась на ветру. Рассуждать о смысле жизни — и лелеять надежду увидеть твою грудь в глубоком вырезе платья!..

— Андрей… не надо… — прошептала она.

Его слова не были признанием в любви, а скорее признанием в преступлении.

— Зачем я тебе все это говорю? Я и сам не знаю. Мне кажется, что это всего лишь сон. Я так долго носил эти слова в себе! Тебе не следовало приходить сюда. Я не друг тебе. Может, тебе это больно слышать, но мне все равно. Я… хочу тебя! Теперь все!

— Андрей. Я… не знала…

— Я не хотел, чтобы ты знала. Я хотел все прекратить и больше не видеться с тобой. Ты не знаешь, что со мной творилось. Однажды мы делали обыск. Мы арестовали одну женщину. Она каталась у меня в ногах, умоляя о пощаде. А я думал о тебе и представил, что это ты валяешься там, на полу, в ночной рубашке, крича о пощаде, как много месяцев кричал я. Я сознавал, что будь это ты, я овладел бы тобой прямо там, на полу, если бы не остальные. Потом я застрелил бы тебя и застрелился сам, мне было бы на все наплевать — ведь это было бы уже потом. Я понял, что мог бы арестовать тебя однажды ночью, увезти куда-нибудь и там овладеть тобой. Я мог это сделать. Я засмеялся и пнул ту женщину ногой. Мои люди никогда не видели меня таким. Они увезли ее в тюрьму, а я, выдумав причину, пошел домой один, думая о тебе… Не бойся, я никогда такого не сделаю… Мне даже нечего тебе предложить. Я не могу посвятить тебе свою жизнь. Моя жизнь — это двадцать восемь лет того, к чему ты испытываешь презрение. А ты… ты воплощаешь все, что я должен бы ненавидеть, но я хочу тебя. Я отдал бы все, что имею и что когда-нибудь мог бы иметь, за то, что ты никогда не сможешь мне дать!

Он увидел ее широко открытые глаза.

— Что ты сказал, Андрей? — пролепетала она.

— Я сказал, что отдал бы все…

В ее глазах стоял ужас от той мысли, что так ясно промелькнула в ее голове секунду назад.

— Андрей… мне лучше уйти… я пойду…

Но он смотрел на нее не отводя глаз и, подойдя, вдруг мягко и тихо спросил:

— Ты могла бы мне это дать… Кира?

Кира думала в тот момент не о нем и не о Лео; она думала о Марии Петровне в предсмертной агонии. Она прижалась к стене, распластав руки по холодной штукатурке. Его голос, его надежда подталкивали ее. Она медленно поднялась на цьпочки и сказала ему в лицо:

— Да, могу! Я люблю тебя! — Она подумала, как странно это было — чувствовать чужие губы, не губы Аео. Она шептала: — Да… уже давно… но я не знала, что ты меня…

Она чувствовала его губы и его руки, она думала, какие они сильные, и о том, будет ли это для него радостью или пыткой. Кира надеялась, что это продлится недолго.