Оренбургский платок - Анатолий Никифорович Санжаровский

Анатолий Санжаровский

Оренбургский платок

От чиста сердца чисто зрят очи.

Красна сказка складом, а платок ладом.

Русские пословицы

Виктору Астафьеву посвящается

1

Всяк своему нраву работает.

1884 году всё наше Жёлтое спалил страшный пожар.

А случилось это в лето. На первое воскресенье после Троицы.

Взрослые подались в лес. Варили кашу, был общий обед. Гуляли.

А детвора, поосталась что в селе, развела под плетнём огонь. И давай себе тоже варить кашу.

А кругом сушь. Ветер. А дома стенка к стенке впритирку, руку не продёрнешь.

Вертается народушко с гулянья с песнями да с венками, с охапками цветов шиповника и берёзовых веточек для украски своих домов — никто своего куреня не снайдёт. Всё посгорело.

Никогда наше Жёлтое тако не гарывало.

Четырнадцатилетний Фёдор, будущий батёк мой, сладил с тётушкой в Кандуровке плохонькую хатушку. Так, на кулаку стояла.

Начали помочью, всем миром-собором[1] разбирать на своз.

Только примутся подымать бревно, а у Федюшки штанишки это и бегом вниз. Всё норовят удрать. Ровно совсем тебе чужие.

Семи годков Дунюшка, дочка тех, с кем срядились, всё смеялась:

— Бесштанный рак покатился в овраг! Эх ты, казара, казара!..[2] Казара несчастная — гармошка пяташная.

(Бегала такая казачья дразнилка.)

А тётушка — чутьё у неё кощее! — и плесни:

— Не смейся, девица красная. Нету отца, нету матери. А ты не смейся. Ещё в жёны этот казара тебя дёрнет!

Девочка фыркнула:

— Фи! Побегу прямушко за таковского…

Так уж судьбе угодно было, Фёдор и Дуняша, как подросли, ломали спину на одних богачей Каргиных.

Фёдор пахал, сеял, убирал хлеб. Убирал и сено.

Дуняша смотрела за скотиной, вязала платки.

Поглянулись молодые друг дружке. Приаукались. Сошлись в семейство.

Как-то раз солнечным днём, глядя в окно на нарядное сияние деревьев в обливе,[3] Дунюшка и говорит:

— Вот где-тось здесюшки, в Жёлтом, наш куренёк… Продавали сюда. Я ещё потешалась над одним мальцом тогда. А старушка, похоже, из родни кто и посули за него пойти.

— Ё-моё! — в ответ отвечает Фёдор. — Так то, блин горелый, я был! И лёля[4] моя! Ивсправде!.. Видишь, вышла ты взамуж в свой же домушку. В свой же домец приехала и жить!

2

Работные дети отцу хлебы.

Судьба родителей повторяется в детях.

Я тоже вышла, за кого и думать не думала.

Ой да ну! Это потом…

Нас, игристой ребятни, навертелось аж четырнадцать душ.

Я шла восьмая.

Сколько себя помню, всё вяжу.

Чать, с пелёнок, можно сказать.

У нас как? Нашлась там у кого девчонишка, ещё глаза не пролупила, а ей уже веретёшку да спицы в руки пихают. Вот тебе игрунюшки на всю жизнь!

Раз спицей наколется, в другой раз поосторожничает.

Никаких тебе магазинных кукол. Никаких тебе медведёв из плюша. Ещё в разор входить.

Проучилась я четыре класса…

А время какое?

Революция.

Гражданская война.

Сам белый атаман Дутов по нашему проходил проулку. Не с песнями… С боями!

Вскоре от тифа и голода помер отец. На лепёшках из луговой травы далеко не вытянешь. Мамушка и отдай дом мень как за полпуда муки! Кинула мило не за мило.[5]

И пошли мы искать приюта под чужими крышами.

Пережила я…

А училась я хорошо, хоть из сажи и делали чернила, хоть и писали пером с домашнего гуся, хоть и крутился на четверых один учебник.

Любила я всякие постановки. Играла в детских спектаклях. Потом, как подбольшела, представляла в «Барышне-крестьянке», в «Бедности не порок».

Ещё ух и любила стихи со сцены!

Читала ладно. От зубов только отлетало.

В третьем уже классе так читала — раз три аршина материи дали. Голубенькая. А на ней цветочки аленькие. В виде как малинки.

Скоропамятчивая, я и досейчас помню тот стишок. Может, где чего и переверну, слово там какое не туда суну, так взыск с меня прохладный. Года-то какие сошли! Восемьдесят лет не восемьдесят прелых реп. Через плетень не плеснёшь в ровчик, как помои…

Вижу себя малушу[6] в зале.

Вижу себя на сцене. И блажно ору:

Ну, подруженьки, скорея!

Солнце красное взошло.

За работу мы дружнея,

Пока время не ушло.

Помолись, потрудись,

Только знай не ленись.

Без нужды проживёшь

И добра наживёшь.

А чтоб добра себе прибавить,

Надо в жизни работать,

Не сидеть самой без дела,

Да и дело разуметь.

Что за стыд, как не знать

Ни кроить, ни стирать.

Я и платье скрою,

Да и рубашку сошью.

У хозяйки всё поспело,

Надо только присмотреть.

Не сидеть самой без дела,

Да и дело разуметь.

Что за стыд, как не знать,

Как обед подавать.

Я и хлеб испеку,

Да и кашу сварю.

У плохой хозяйки дома

Ходят дети босиком.

Ни порядка, ни прибора,

Всё разбросано кругом.

Всюду сор, всякий вздор

Для хозяйки позор.

Этот дом не поймёшь

И концов не сведёшь.

А если любит кто трудиться,

Вольён тот и отдохнуть,

Погулять и порезвиться

Да и в книжку заглянуть.

Что за стыд, как не знать

Ни читать, ни писать.

Я и книжку прочту

Да и счёт поведу.

Станем дружно мы трудиться

И друг другу помогать.

Надо много лет учиться,

Чтобы что-нибудь да знать.

На других я погляжу

Да свой ум приложу.

А чего я не смогу,

То я в книжке найду.

Не страшна работе бедность,

Кто работает, тот сыт.

А кто к труду имеет ревность,

Бог того благословит.

Будем шить, будем мыть,

Будем денежку копить.

И себе я сберегу,

И родным помогу.

Вот за этот стих отгребла я в полном количестве три ар— шина ситца.

Тогда это было сказкино богатство.

А почему это стихотворение я распела сейчас? Потому, наверно, что я скоро не стану. Пускай мой стишок останется. Пойдёт к живым. Его ж никто не