Сиротка. В ладонях судьбы - Мари-Бернадетт Дюпюи

Тонкий голосок Кионы задрожал, потом прервался. Жослин прижал ее к себе и принялся баюкать.

— Я съезжу за ними с моим другом Жозефом, нашим соседом.

— Она бросила их в печь. Вместе с моей туникой с бахромой, вышитой красным и синим бисером, и брюками. Их сшила мне мама. Мина очень добрая, и я не хочу ее расстраивать, но она одевает меня в платья, а я хотела бы носить свою одежду из оленьей шкуры, которую шила мне мама. Я индианка, а не белая!

— Да, я понимаю…

Он осознал, до какой степени на девочку повлияло все, что ей пришлось пережить за последние недели.

— Я рассказала им вчера, в воскресенье, то, что я узнала о тебе и обо мне. Близняшкам, Мукки и Луи. Они были очень удивлены. Луи меня поцеловал. Он был так рад, что я его сестра! Перед рассказом я попросила их поклясться, что они никому об этом не скажут. Они поверили мне, потому что я слышала, как Мина рассказывала об этом месье Лафлеру в двуколке. У Мины не было никаких причин для лжи.

Жослин поцеловал Киону в бархатную щечку. Она тихо рассмеялась хрустальным смехом, от которого вздрогнуло его сердце.

— Бедная малышка! Не пугай нас больше своими побегами. Завтра же я отправлюсь в Пуэнт-Бле и постараюсь привезти тебе одежду твоего народа. А по поводу амулетов у меня есть одна идея.

Он порылся во внутреннем кармане своей куртки и достал оттуда кожаный футляр, содержимое которого вытряхнул на ладонь своей левой руки.

— Помнишь, Киона, этот золотой кулон на цепочке? Я хотел тебе подарить его два года назад, в день похорон Бетти, нашей соседки. Ты отказалась и бросила мой подарок в траву. Эрмина его подобрала. Это украшение, медальон, принадлежало моей прабабушке Альетт, которая покинула Францию, чтобы поселиться здесь. На ее родине люди считали ее колдуньей. Но это была очень добрая, великодушная и красивая женщина с золотистыми волосами и янтарными глазами, как у тебя.

— Да, я помню. Ты рассказывал мне о ней, когда я болела и лежала в большой кровати Эрмины. Но почему люди считали ее колдуньей?

— Потому что она тоже могла предвидеть будущее и умела лечить болезни растениями, а главное — своей душой. Ты унаследовала ее доброту и свет, моя девочка, и поэтому я хочу, чтобы ты носила это украшение. А дама, изображенная на кулоне, — это Мария, мать Иисуса. Верь мне, Киона, я уверен, что он будет тебя оберегать.

Не дожидаясь ответа, Жослин застегнул цепочку на шее девочки. Она погладила медальон, сияя от счастья.

— Сегодня я принимаю твой подарок, — радостно сказала она. — Я могу называть тебя папой?

— Конечно, ты просто обязана это делать! Ну-ка, скажи прямо сейчас, доставь мне удовольствие!

Киона улыбалась, восхищенная, очарованная тем, что она ощущала в глубине своего сердца. Это было благодатное тепло, неимоверное облегчение.

— Папа?

— Да?

— Папа, брат Марселлен не смог ничего со мной сделать! Когда он поднял свою сутану, я увидела… то, что видела в своих дурных снах. Я изо всех сил попросила Иисуса, и он забрал меня в красивое место, полное цветов и птиц. А потом я проснулась в двуколке, и Мина гладила меня по щеке.

— Ты меня успокоила, — произнес Жослин.

«Тот самый эпилептический припадок, о котором твердила главная монахиня, — подумал он. — Оказавшись перед этим мерзким боровом, бедняжка так испугалась, что потеряла сознание. А что, если Иисус, наш Господь, возмущенный поступками своих лживых служителей, действительно пришел ей на помощь?»

Охваченный сильным волнением, он перекрестился, готовый бежать в ближайшую церковь, чтобы восхвалить Христа и выразить свою глубокую благодарность.

— Папа?

— Да, мой ангелочек?

— А как же Лора? Возможно, она так разгневается, что я больше не смогу ходить в ее частную школу.

— Тебе нечего опасаться. Лора совсем не злая, но у нее очень сложный характер. Она научится тебя любить. Киона, мы все должны приложить усилия, чтобы жить в мире. Теперь у нас не осталось никаких тайн. И пора возвращаться домой и привести назад Базиля. Смотри, он около завода.

— Хорошо, папа. Скажи, ты правда меня любишь?

— Правда! Пойдем, моя доченька.

Жослин поднялся и взял за руку Киону. Он больше не хотел задавать себе вопросов. Будущее само предоставит все ответы, в которых он уже не нуждался. В этот день он был самым счастливым человеком — отцом, достойным этого звания.

Эрмина поднималась по улице Сен-Жорж, покинув Лору, которая уснула, измученная слезами. Ощущая легкое беспокойство, она решила пойти в сторону бывшей фабрики. Ее прошлое неотступно следовало за ней. Она взглянула на фасад товарного склада, куда прежде не раз приходила покупать сахар и свечи для сестер монастырской школы. Величественное здание выглядело таким же заброшенным, как дома, выстроившиеся вокруг. На нее нахлынуло самое дорогое ей воспоминание, когда однажды зимним вечером, привлеченная таинственным насвистыванием, она пошла в сторону катка. Там она встретила Тошана. Его грациозные и быстрые движения заворожили ее. Позабыв о наставлениях сестер, она не могла сдвинуться с места, заинтригованная, восхищенная. Когда он приблизился к робкой девочке, какой она тогда была, они обменялись парой слов и она тут же влюбилась в него.

«Господи, верни мне его! — взмолилась она. — Верни мне красивого и дикого Тошана, каким он был тогда, со своими длинными черными волосами и пылким взглядом».

Эрмина ускорила шаг, бросив меланхоличный взгляд на крыльцо, где пятнадцать лет назад часто стояла очаровательная старушка, вдова Мелани Дуне, с волосами, собранными в безупречный пучок. «Я приносила ей травы, высушенные сестрой Викторьен, и готовила из них чай. Я всегда должна была петь ей “Странствующего канадца”. Но эта песня вызывала у нее слезы, поскольку ее обожал покойный муж, а я расстраивалась, видя, как она плачет».

Поддавшись ностальгии по своей ранней юности, Эрмина принялась напевать:

Странствующий канадец, изгнанный из дома,Скитался в слезах по чужбине.Однажды, сидя на берегу реки,Печальный и задумчивый,Он сказал быстрому течению:«Если ты увидишь мою страну,Мою несчастную страну,Передай моим друзьям,Что я вспоминаю о них».

Продолжая тихо петь, она приближалась к заводской площади. Неожиданно перед ней возникли две фигуры. Жослин и Киона шли, держась за руки. Они улыбались друг другу, за ними послушно следовал пони.

— Папа! Киона! — позвала она.

— Мина! — закричала девочка. — Мина! Мой отец меня нашел!

В это мгновение молодая женщина поняла, что очередная страница их истории перевернута. Она подбежала к ним, смеясь и плача одновременно. Жослин обнял обеих.

— Мои доченьки! — воскликнул он. — Мои родные доченьки!

Глава 10

Головокружение

Шел снег. Прижавшись лбом к стеклу, Эрмина любовалась белым пушистым пейзажем. Она испытывала ту же радость, что и в детстве, когда первые хлопья возвещали о веселых играх на улице Сен-Жорж в компании Симона, Армана и маленького Эдмона. Элизабет разрешала им лепить огромного снеговика, и заканчивалось это обычно смехом и шутками.

«Мы брали старую соломенную шляпу Жозефа и морковку для носа. Однажды Симон стащил у отца трубку и сунул снеговику в рот, нарисованный углем. Было еще не очень холодно, и мы были такие счастливые».

Теперь им на смену пришли ее дети. Мукки, видимо подражая своему отцу, попросил на Рождество пару коньков. И теперь с нетерпением ждал морозных ночей, когда вокруг реки появится импровизированный каток.

— Все наладилось, — вполголоса произнесла она. — У мамы замечательное настроение, и я вижу, как она часто улыбается Кионе. Она опасалась сплетен и пересудов, но у людей полно других забот.

— Мина, ты разговариваешь сама с собой? — с улыбкой спросила Мадлен, которая вышивала салфетку, сидя у печки.

— Да! Я размышляла, как замечательно у нас все устроилось. Мадемуазель Дамасс эффективно обучает детей. Они даже становятся прилежными. Папа с Кионой прекрасно ладят. А когда мы отправляемся в Роберваль, я с удовольствием представляю этого ребенка как свою сводную сестру. По сути, это немногое меняет: все и так знали, что она из семьи моего мужа. Но мне этого достаточно для счастья.

— Ты в этом уверена? — спросила ее подруга. — В последние несколько дней ты мне кажешься довольно нервной.

— Тошан мне не перезвонил и не написал. Я не знаю, где он и чем занимается. И у меня нет никаких известий от Овида Лафлера. Тем не менее я прекрасно помню, как месяц назад, в день своего отъезда, он пообещал нам скоро вернуться, чтобы показать письма, которые мы вместе составили, но уже отпечатанные на машинке.

— Да, так и было. Он хотел позаимствовать пишущую машинку у мэра Сент-Эдвиджа. Не волнуйся, возможно, он получил место и у него нет времени приехать.