Красные лошади (сборник) - Радий Погодин

На полу в комнате Глухова валялись скомканные грамоты. Мутная лампочка криво висела на пересохшем шнуре. Табачный дым осел по углам паутиною. Казалось, сам воздух сгустился и липнет к щекам.

Марья Ильинична распахнула окно. Она принесла ведро воды, тряпку и щёлок. Вместе с ней пришла и другая соседка — мать Борьки Брыся. Они отмывали грязь, оставшуюся после Глухова.

Борькина мать покрыла стол своей старенькой скатёркой. Марья Ильинична поставила вазу с ромашками.

Володька воротился из похода в середине дня. Он шёл и насвистывал. Щёки его шелушились от солнца.

На школьном крыльце, на ступеньках, сидел Борька Брысь.

— Ты загорел, — сказал Борька. Больше он ничего не сказал.

Но Володька понял: что-то случилось.

Когда они пришли в комнату, Борька тоже ничего не сказал.

В комнате было чисто и очень свежо. Над оттоманкой висел портрет Володькиной матери, а под ним — тщательно разглаженные грамоты, которые Глухов получил в своё время за отличную работу.

— Что это с отцом? Он что, женился тут без меня?

Борька пожал плечами.

— Не знаю… Меня дома не было.

Володька стащил ботинки, поставил натруженные в походе ноги на прохладный пол и улыбнулся.

В комнату просунулась голова Женьки Крупицына.

— Пришёл, — сказал Женька, входя. — Да, такое дело…

Борька опустил голову. А Женька вытащил из кармана несколько аккуратно сложенных рублей, сунул их под вазу с ромашками.

— Это тебе. Отдашь когда-нибудь. Ты не очень расстраивайся. У тебя ведь всё равно, что был батька, что умер. Тебе так даже лучше, пожалуй.

Володька вздрогнул и медленно повернул голову в Борькину сторону. Борька никогда бы не смог соврать товарищу, да и не было в этом надобности.

— Верно, — прошептал он.

Володька сидел не двигаясь. В руке он держал ботинок. Рядом сидел Борька и водил по пыльному ботинку пальцем. Женька Крупицын сбегал домой, принёс шёлковую рубашку-безрукавку. Он мигал глазами и выпячивал губы.

— Модерн, бобочка, голландская. Только матери моей не скажи… Да брось ты, в самом деле. Может, и во мне всё нарушено. Меня батька завтра на работу определять поведёт, а я ничего, я держусь…

Потом собрались соседи. Они вошли осторожно, стали полукругом у оттоманки.

Володька лежал лицом к стене. Он смотрел на портрет матери. Глаза у матери были ласковые и немного тревожные. Под портретом висели отцовские грамоты.

— Ты не убивайся, сынок, — мягко начала Марья Ильинична. — Мы тут подумали вместе, а ты уж сам решай.

— Хочешь ко мне на стройку? — без обиняков предложил её муж. — Крупноблочные дома ставить.

— К нам на автобазу, — пробасил отец Борьки, — в моторный цех.

— К нам можно, слесарем-сборщиком, — всхлипнула Борькина мать, не договорила и вышла из комнаты.

— Я тоже могу посодействовать, — осторожно двинув стул, предложил Крупицын. — Исследовательский институт. Работа полуинтеллектуальная, творческая… Вместе бы с Евгением.

Володька повернулся и сел, упершись руками в валик. Все заметили, что шея у него тонкая, волосы давненько не стрижены и без слёз прямые, как луч, глаза.

— Я на Адмиралтейский, сварщиком.

Все посмотрели на Глеба.

Глеб уселся рядом с Володькой, обхватил его ручищей за плечи и сказал:

— Правильно. Полный порядок.

Мать Борьки Брыся принесла из кухни винегрет, картофельное пюре с котлетой и кружку молока.

Потом все ушли. Борька Брысь потоптался и ушёл тоже. Он понимал, что Володьке необходимо остаться одному. Но сидеть дома не было никакой возможности.

Борькина мать и отец доставали из шкафа майки, рубашки, полотенца. Отец готовился к поездке в казахскую степь. Рубашки размером поменьше мать откладывала в сторону, и Борька знал, кому они предназначены.

Марья Ильинична сидела за швейной машинкой, перешивала Глебовы морские брюки и суконку.

Борька не выдержал, зашёл в Володькину комнату.

Володька лежал на оттоманке, а посреди комнаты расхаживал муж Марьи Ильиничны. Он говорил:

— Хорошо, что ты отцовскую специальность выбрал. Профессия важная. Хорошо, что сварщик Глухов… — Мастер-строитель поперхнулся и заговорил горячее: — Но я тебе разъясню: напрасно ты строителем не захотел. За строительную специальность агитировать трудно. Она вся на ветру, под дождём. Мороз также. Но ведь и солнца полное небо… Любой строитель, архитектор будь или подсобник, они авангард в обществе… Что проистекает? Строитель закладывает фундамент не только, скажем, для дома. А ещё и для новых человеческих отношений. Ты сообрази. К чему, например, иные стремятся? Персональную стиральную машину, персональную плиту, персональный счётчик, персональный телевизор, персональную библиотеку. Прочитал книгу, и стоит она, а то и не читанная стоит, пыль собирает. А он всё себе, всё для себя. Загородится собственностью — не вздохнуть — и млеет. И на работу уже ходит с досадой: ему бы дома посидеть, собственностью полюбоваться… — Мастер-строитель остановился перед Володькой. — Теперь подумай: если строитель возведёт такой дом, где библиотека для всех — читай. Столовая в лучшем виде — диетические супа даже. Прачечная по последнему слову стиральной техники и без очереди. Санпункт при доме. Общая гостиная, салон на каждом этаже. Телевизор в салоне на всю стену. И у каждого, конечно, квартирка сообразно с количеством членов семьи… Как в таком доме люди жить станут?

— При коммунизме всё на кнопках будет, — ответил за Володьку Брысь.

— А ты молчи, кнопочник. — Мастер сердито шевельнул бровями. — Если тебя при коммунизме выдрать потребуется, на какую кнопку нажимать станем?

Борька протестующе шмыгнул носом.

Мастер одёрнул домашнюю куртку, вытащил из вазы ромашку и сказал, расправив на ней лепестки:

— Строитель должен в деталях представлять, что за здание он возводит. Обязан… А ты говоришь…

Володька ничего не говорил. Он спал.

Мастер тихонько подтолкнул Борьку к дверям. На пороге он обернулся, посмотрел на будильник. Впервые за много лет стрелка будильника опять стояла на шести.

Ночь над городом прозрачная и голубая. Ночь отражается в море стальным блеском и будто звенит.

Море всюду. Оно рассекло город реками, рукавами, каналами. Оно натекает в улицы розоватым туманом, напоминает о себе криком буксиров и грохотом якорей.

Город не спит.

Мосты размыкают тяжёлые крылья, пропуская суда. Электрические искры тонут в мокром асфальте. Мимо дворцов и скульптур идут караваны машин. Лязгают стрелки железных дорог.

Город велик.

Как годовые кольца у дерева, нарастают вокруг центра кварталы жилых домов. Самые молодые, самые мощные поднялись на окраинах. Улицы здесь зеленее и просторнее. Пахнет свежестью. За домами горизонт, небо. Окраины похожи на открытое окно, в которое врываются утро и ветер.

Здесь заводы.

Здесь возникает могучая энергия времени.

Время торопит.

Время говорит: пора.

Утром Борька Брысь, как всегда, проснулся со взрослыми. Володька Глухов и Женька Крупицын уже стояли у раковины.

— Ты обожди, — остановила Борьку Женькина мать, — не лезь. Видишь, люди торопятся.

Володька и Женька деловито окатывались холодной водой под руководством Глеба.

Марья Ильинична принесла Володьке переделанные суконку и брюки. Заставила его почистить ботинки кремом.

— Ты опрятным должен пойти на завод. Тебя звание обязывает. — Она оглядела Володьку со всех сторон и сунула ему под мышку завтрак в полиэтиленовом мешочке.

Крупицын тоже готовил своего сына. Он неодобрительно поглядел на его новые штаны и пупырчатый пиджачок.

— Куда вырядился? За кого тебя коллектив примет? Старенькое надень. Ты рабочий теперь, понимать должен.

По синему небу плыл дым, оседал на подоконниках хрустящей гарью. На остановках толпились люди. Они кивали друг другу, продолжали вчерашний прерванный разговор. Читали газеты. Брали штурмом трамвайные площадки.

Глеб шёл впереди ребят. Адмиралтейский завод рядом, за Калинкиным мостом с чугунными цепями, за плавучим магазином живой рыбы.

По проспекту Газа два милиционера вели долговязого парня.

— Сколько времени? — спрашивает парень.

— А зачем тебе время? — Милиционеры взяли парня покрепче. — Время вас не касается.

Глеб насупился, и глаза у него потемнели, как темнеет сталь при закалке. Борька прислушивался, стараясь уловить свист токарных станков и раскатистую дробь клепальных автоматов.

Над заводом плыли облака; они задевали за верхушки кранов, смешивались с клубами пара, выброшенного турбинами и котлами.

Кричали чайки.

Хлопали пневматические двери трамваев.

Рабочие толпами шли к проходной. Махнув Борьке на прощание, прошли на завод и Глеб с Володькой.