Новеллы - Эрнст Гофман

— Теодор прав, — сказал Отмар, — мне не по душе твое сумасшедшее пристрастие ко всякому сумасшествию, твое безумное увлечение всяким безумием. В этом есть какая-то экзальтация, которая со временем надоест тебе самому. Ну, разумеется, от безумцев я бегу, как от чумы, но даже люди просто с воспаленной фантазией кажутся мне зловещими или роковыми.

— Но ты, — откликнулся Теодор, — ты, милый Отмар, в свою очередь, заходишь в этом слишком далеко. Я знаю, ты ненавидишь все, что проявляется не совсем обычным, странным образом. Дисгармония между внутренним миром и внешней жизнью, которую болезненно ощущает легко возбудимый человек, вызывает у него судорожную гримасу, непонятную тем, у кого на лице написано спокойствие, над кем не властны ни радости, ни страдание. Они испытывают лишь досаду и раздражение.

Но вот что удивительно: ты сам, Отмар, такой ранимый, легко склонен выходить из себя и не раз уже навлекал упреки в ипохондрии. Я как раз вспомнил об одном человеке, чей взбалмошный нрав действительно заставил добрую половину городка, где он жил, считать его сумасшедшим, хотя он менее всего был предрасположен к настоящему, бесспорному безумию. Обстоятельства моего с ним знакомства столь же удивительны и курьезны, сколь трогательной и волнующей душу оказалась ситуация, в которой я снова встретился с ним. Мне хочется рассказать вам об этом, чтобы вы видели, каким незаметным, неуловимым может быть переход от безумия через чудачество к вполне здравому состоянию рассудка. Боюсь одного: коль скоро здесь речь пойдет о музыке, вы обратите ко мне упрек, который я сделал Киприану, — а именно, что я приукрашиваю свой предмет фантастическими чертами и добавляю многое от себя, а между тем это совсем не так. — Но я вижу, Лотар уже бросает страстные взоры в сторону того сосуда, который Киприан называл таинственным, и явно сулит себе немалое удовольствие от его содержимого. Давайте же приоткроем волшебную завесу!

Теодор снял крышку и разлил по стаканам напиток, который король и министры общества «яйценосного петуха» наверняка признали бы непревзойденным и без колебаний узаконили бы государственным актом.

— Ну, а теперь, — воскликнул Лотар, осушив пару стаканов, — теперь, Теодор, расскажи нам о своем чудаке. Будь веселым, трогательным, юмористичным, волнующим — каким хочешь, только избавь нас от этого проклятого отшельника, выведи из бедлама, куда затащил нас Киприан!

И Теодор начал свой рассказ.

[Советник Креспель][127]

Советник Креспель[128], о коем я намереваюсь вам рассказать, был самым прелюбопытнейшим оригиналом из всех, каких мне доводилось встречать в моей жизни. Когда я переехал в Г., дабы обосноваться там на некоторое время, весь город только о нем и говорил, ибо одно из самых сумасбродных его чудачеств близилось тогда к своему апогею. Креспель снискал себе славу искусного ученого юриста и отменного знатока дипломатики[129]. Один немецкий царствующий монарх, правда невысокого пошиба, адресовался к нему с просьбою сочинить памятную записку, каковая подтверждала бы законность некоторых его земельных притязаний и каковую он намеревался представить к императорскому двору. Начинание увенчалось совершеннейшим успехом, и поскольку Креспель в свое время посетовал, что никак не может сыскать себе хоть мало-мальски удобное жилье, монарх, дабы вознаградить его за оную успешную записку, взял на себя расходы по возведению дома, который Креспель волен был строить, как ему заблагорассудится. Монарх вызвался даже и оплатить участок для будущего дома, когда Креспель таковой для себя присмотрит; однако этой любезностью Креспель не пожелал воспользоваться, а решил воплотить свою давнюю мечту и построить дом в собственном саду, расположенном и живописнейшей местности у самых городских ворот.

Накупивши всевозможных материалов для строительства и доставив их на место, он с тех пор неотлучно находился там с утра до вечера; в весьма странном облачении (пошитом, к слову сказать, собственноручно в согласии с ему одному ведомыми принципами) он гасил известь, просеивал песок, укладывал строительные камни в аккуратные кучки и пр. и пр. Ни с каким архитектором он не советовался, ни о каком плане не помышлял. Зато в один прекрасный день отправился к искуснейшему в Г. каменных дел мастеру и попросил его прибыть назавтра с рассветом в сад и прихватить с собой всех своих каменщиков, подмастерьев и подручных для постройки дома. Мастер, как водится, полюбопытствовал о плане и пришел в немалое изумление, услыхавши, что никакого плана не надобно и что оно все как-нибудь само собой устроится. Когда на следующее утро мастер прибыл на место со своими подручными, он обнаружил там вырытый в форме правильного четырехугольника котлован, и Креспель объявил:

— Вот тут закладывайте фундамент, а потом возводите стены, пока я не скажу, что довольно.

— Как? Без окон, без дверей, без перегородок? — перебил его мастер как бы в ошеломлении от столь очевидного безумства.

— Именно так, как я сказал, почтеннейший, — ответствовал Креспель, — все остальное образуется.

Лишь обещание солидного вознаграждения заставило мастера взяться за это безрассудное начинание; зато уж и ни одно сооружение не возводилось с такою веселостию: под непрестанные прибаутки каменщиков, не отлучавшихся со строительства ни днем, ни ночью, благо еды и питья давалось вдосталь, четыре стены поднимались ввысь с неимоверной быстротой, пока однажды Креспель не возгласил:

— Стоп!

В ту же секунду стук молотков и мастерков смолк, работники спустились с лесов на землю, окружили Креспеля плотным кольцом, и на каждом расплывшемся в улыбке лице изображался вопрос: «А дальше что?»

— Расступись! — скомандовал Креспель, поспешил трусцою в дальний конец сада и медленно зашагал оттуда в направлении четырехугольной своей усыпальницы; у самых стен ее он недовольно покачал головою, потрусил в другой конец сада, снова зашагал назад и остановился у стен с тою же недовольною миною. Сия игра повторялась несколько раз в неизменной последовательности, пока он наконец, разогнавшись, не уткнулся заостренным своим носом прямо в стену и не возгласил торжествующе:

— А ну, молодцы, пробивайте дверь, вот тут прямо и пробивайте!

Высоту и ширину двери он задал с точностью самою тщательной, и все было сделано согласно его указаниям. Вошедши наконец в свои хоромы, он с самодовольной усмешкою выслушал мастера, когда тот заметил, что стены вышиною получились в самый раз для добротного двухэтажного дома. Креспель с деловитой раздумчивостью расхаживал вдоль стен, мастер неотступно следовал за ним с молотом и киркой, и стоило Креспелю молвить: «Вот тут окно, шесть на четыре! — А вон там окошечко три на два!» — как тут же кирка и молоток шли в ход.

В разгаре этой-то процедуры я и прибыл в Г., и было чистым удовольствием наблюдать, как сотни людей, выставившись вдоль садовой решетки, встречали бурными приветственными кликами каждый вылетавший камень и проглядывавшее таким образом окно, причем окна возникали в тех самых местах, где их менее всего можно было предположить.

С прочей отделкой дома и всеми надобными для этого работами Креспель управлялся, руководствуясь той же методою, и мастеровым оставалось только без долгих слов осуществлять его сиюминутные вдохновения. Но потешность всей этой затеи, постепенно крепнущее убеждение, что в конечном счете все и впрямь состроилось гораздо лучше, чем ожидалось, а главным образом щедрость заказчика, — ему самому, впрочем, ничего не стоившая, — все это поддерживало в зрителях и участниках самое наиотменнейшее расположение духа. Все затруднения, с каковыми сопряжено было столь анархическое строительство, оказались успешно преодолены, и через некоторое время в саду уже красовался совершенно отделанный дом, снаружи производивший впечатление самое феерическое, ибо окна все гляделись как-то вразнотык, но изнутри навеивавший своеобразные и весьма даже уютные ощущения. Так, по крайности, уверяли все, кто в нем побывал, и я сам испытал подобные чувства, когда по ближайшем знакомстве с Креспелем был допущен внутрь храма.

До тех пор я, надобно сказать, еще не имел случая побеседовать с сим примечательным человеком — он был так поглощен своим строительством, что, вопреки обыкновению, не посещал даже обедов, даваемых профессором М… по вторникам, и, будучи однажды особо приглашен, велел сказать профессору, что до новоселья носу не высунет из своего дома. Все друзья и знакомые дождаться не могли этого новоселья, но Креспель никого не удостоил приглашением, кроме мастеров, подмастерьев и подручных, строивших его хоромы. Там им были поданы отборнейшие яства; подмастерья без зазрения совести обжирались паштетом из куропаток, плотники набивали себе брюхо трюфелями, а вечно недоедавшие подручные, дорвавшись до такого изобилия, таскали самые аппетитные куски фазаньего жаркого со стола. К вечеру же прибыли супруги и дочери приглашенных, и тут уж грянул форменный бал.