Весь Рафаэль Сабатини в одном томе - Рафаэль Сабатини
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Посрамленный Марзак умолк, гневно закусив губу; Асад же кивнул и одобрительно улыбнулся.
— Велики твои познания в истинной вере, о Сакр-аль-Бар, — произнес он. — Ты не только отец доблести, но и отец мудрости.
Затем он обратился с приветствием к мастеру Ли и объявил о его вступлении в ряды правоверных под именем Джаспер-рейса.
Вскоре Асад отпустил Джаспера и Али и приказал янычарам встать на страже у ворот. Затем он хлопнул в ладоши и, велев явившимся на его зов невольникам принести стол с яствами, предложил Сакр-аль-Бару сесть рядом с ним на диван.
Принесли воду, и они совершили омовение. Невольники расставляли на столе тушеное мясо, яйца с оливками, пряности и фрукты.
Асад преломил хлеб, набожно произнес «Бесмилла»[630] и погрузил пальцы в глиняную миску, подавая пример Марзаку и Сакр-аль-Бару. За столом паша попросил корсара рассказать о своих приключениях.
Когда рассказ был закончен и паша еще раз похвалил Сакр-аль-Бара за доблесть, Марзак задал корсару вопрос:
— Ты предпринял опасное путешествие в ту далекую землю лишь затем, чтобы заполучить двух английских пленников?
— Это было лишь частью моего плана, — последовал спокойный ответ. — Я отправился в море во имя пророка, и привезенная мною добыча подтверждает это.
— Но ты ведь не знал, что голландский купец окажется на твоем пути, — возразил Марзак, в точности повторяя слова, подсказанные матерью.
— Не знал? — Сакр-аль-Бар улыбнулся с такой уверенностью в себе, что Асаду ни к чему было слушать продолжение, ловко отразившее подвох Марзака. — Разве я не верю в Аллаха, всемудрого и всеведущего?
— Прекрасный ответ, клянусь Кораном, — поддержал своего любимца Асад.
Радость паши была вполне искренней, поскольку ответ Сакр-аль-Бара отметал все измышления. Но Марзак не сдавался. Он хорошо помнил наставления коварной сицилийки.
— Тем не менее в этой истории мне не все ясно, — пробормотал Марзак с наигранным простодушием.
— Для Аллаха нет невозможного! — произнес Сакр-аль-Бар.
В его голосе звучала уверенность, словно он полагал, будто в мире нет ничего, что могло бы укрыться от проницательности Марзака.
Юноша признательно поклонился.
— Скажи мне, о могущественный Сакр-аль-Бар, — вкрадчиво проговорил он, — как случилось, что, добравшись до тех далеких берегов, ты удовольствовался всего двумя ничтожными пленниками, если со своими людьми и по милости Всевидящего мог взять в пятьдесят раз больше? — И Марзак наивно посмотрел на смуглое лицо корсара.
Асад задумчиво нахмурился — ему эта мысль уже приходила в голову.
Сакр-аль-Бар понял, что здесь не обойтись высокопарной фразой об истинной вере. Он не мог избежать объяснения, хоть и сознавал, что не сумеет предложить достаточно убедительного оправдания своим поступкам.
— Мы взяли этих пленников в первом же доме, и их захват прошел не совсем тихо. Кроме того, на берег мы высадились ночью, и я не хотел рисковать людьми, уводя их далеко от корабля ради нападения на деревню, жители которой могли подняться и отрезать нам путь к отступлению.
Марзак не без злорадства заметил, что на челе Асада по-прежнему лежит глубокая складка.
— Но ведь Османи, — сказал он, — уговаривал тебя напасть на спящую деревню, не подозревавшую о твоем присутствии, а ты отказался.
При этих словах сын Асада метнул на Сакр-аль-Бара быстрый взгляд, и тот понял, что против него затеяна интрига.
— Это так? — повелительно спросил Асад.
Сакр-аль-Бар не отвел взгляда, и в его светлых глазах зажегся вызов.
— А если и так, господин мой? — высокомерно спросил он.
— Я тебя спрашиваю.
— Я слышал, но, зная твою мудрость, не поверил своим ушам. Мало ли что мог сказать Османи? Разве я подчиняюсь Османи и он волен приказывать мне? Если так, то поставь его на мое место и передай ему ответственность за жизнь правоверных, которые сражаются рядом с ним!
Голос Сакр-аль-Бара дрожал от негодования.
— Ты слишком быстро поддаешься гневу, — упрекнул его Асад, по-прежнему хмурясь.
— А кто, клянусь головой Аллаха, может запретить мне это? Не думаешь ли ты, что я возглавил поход, из которого вернулся с добычей, какую не принесут набеги твоих корсаров и за целый год, только для того, чтобы безбородый юнец спрашивал меня, почему я не послушал Османи?!
В порыве мастерски разыгранного гнева Сакр-аль-Бар выпрямился во весь рост. Он понимал, что должен пустить в ход все свое красноречие и даже бахвальство и отмести подозрение витиеватыми фразами и широкими страстными жестами.
— Чего бы я достиг, выполняя волю Османи? Разве его указания помогли бы мне добыть более того, что я сегодня положил к твоим ногам? Его совет мог привести к беде. Разве вина за нее пала бы на Османи? Клянусь Аллахом, нет! Она пала бы на меня, и только на меня! А раз так, то и заслуга принадлежит мне. Я никому не позволю оспаривать ее, не имея на то более веских оснований, чем те, что я здесь услышал.
Да, то была дерзкая речь, но еще более дерзкими были тон Сакр-аль-Бара, его пылающий взор и презрительные жесты. Однако корсар, без сомнения, одержал верх над пашой, подтверждение чего не заставило себя долго ждать.
Асад опешил. Он перестал хмуриться, и на лице его появилось растерянное выражение.
— Ну-ну, Сакр-аль-Бар, что за тон? — воскликнул он.
Сакр-аль-Бар, как будто захлопнувший дверь для примирения, вновь открыл ее.
— Прости мне мою горячность, — покорно произнес он. — Тому виной преданность твоего раба, который служит тебе и вере, не щадя жизни. В последнем походе я получил тяжкую рану. Шрам от нее — немой свидетель моего рвения. А где твои шрамы, Марзак?
Марзак, не ожидавший такого вопроса, оторопел, и Сакр-аль-Бар презрительно усмехнулся.
— Сядь, — попросил корсара Асад. — Я был несправедлив к тебе.
— Ты — истинный фонтан и источник мудрости, о господин мой, и твои слова — подтверждение тому, — возразил Сакр-аль-Бар. Он снова сел, скрестив ноги. — Признаюсь тебе, что, оказавшись во время этого плавания вблизи берегов Англии, я решил высадиться и схватить одного негодяя, который несколько лет назад жестоко оскорбил меня. Я хотел расквитаться с ним. Но я сделал больше, нежели намеревался, и увел с собой не одного, а двух пленников. Эти пленники… — продолжал он, полагая, что теперешнее настроение паши как нельзя более благоприятствует тому, чтобы
