Из жизни полковника Дубровина - Федор Шахмагонов

Я объяснил Брунову, что никто и не надеялся вот так сразу от него что-то узнать... Прежде всего Раскольцев закрепит знакомство, будет записывать на магнитную ленту все разговоры, высказывания; по отдельным словам, но намекам там будут составлять общую картину...

И скорее всего будут подыскивать возможность скомпрометировать объект их внимания или через Брунова установить связь с человеком, менее стойким... Словом, началась работа...

— Так что же вы не арестовываете его? — спросил генерал.

Мы переглянулись с Сергеем Константиновичем.

— А надо ли торопиться с его арестом? — спросил Сергей Константинович.

Брунов сразу все понял.

— Товар у нас найдется для таких покупателей...

— Вот, вот, — подхватил Сергей Константинович. — Мы и приехали посмотреть на товар... Вернее, из чего можно сделать товар...

— А поверят они? — спросил Брунов.

— Вопрос философский! — ответил тоже с улыбкой Сергей Константинович. — Вступая в игру с противником, любая разведка ставит перед собой вопрос: а поверят ли? Иногда вдруг такая возьмет заумь контрразведчиков, что и настоящая информация оценивается, как дезинформация, иногда удается дезинформацию выдать за истину... Я заметил, чем труднее получить "информацию", тем больше в нее верят... Мы создадим специальные трудности... Да и самый выход на Раскольцева для них уже был сопряжен и с большими затратами и трудностями... Что мы им дадим? Вот вопрос.

— То, что они ищут...

Брунов подсказал нам, что они могли искать.

Мы должны были признать, что ради такой цели стоило продолжать уже начатую игру.

Итак, не трогать ни Сальге, ни Нейхольда, ни Раскольцева... Игра началась...

Нейхольд взял билет на самолет до Парижа. Сальге приехал на аэродром в час его отлета. Опять проверял...

И тут неожиданность...

Примерно в то время, когда Нейхольд собрался на аэродром, Раскольцев выехал с дачи в Москву. А через час после его отъезда с дачи раздался у меня в кабинете его телефонный звонок.

— Никита Алексеевич! — начал он. — С вами говорит доктор Раскольцев... Вы принимаете мои лекарства?

Я ждал этого звонка. Рецепт лежал у меня на столе под стеклом на случай, если Раскольцев спросит меня, какие я принимаю лекарства

Дрогнула, стало быть, у него душонка... Так я подумал в ту минуту.

— Принимаю ваши лекарства, Алексей Алексеевич! — ответил я ему.

— Именно его лекарства! — заметил тут же Василий и усмехнулся.

— Собираюсь к вам... — продолжал я. — Никак не выберусь...

— У меня тоже возникла нужда посоветоваться! — откликнулся Раскольцев. — Помните наш разговор касательно истории. Хотелось бы обратиться к вам за помощью...

— Всегда рад помочь! — ответил я, ожидая, что последует далее, сколь настойчив будет Раскольцев.

— Если вы не очень заняты, я хотел бы к вам заглянуть.

— Пожалуйста! Я закажу вам пропуск.

Я положил телефонную трубку.

— Что это его к нам нелегкая несет? — проговорил Василии. Я ждал именно такой его реакции. Шутя заметил:

— Я не мешал вам опекать вашего Казанского, Василий Михайлович! Почему же вы так несправедливы к моему подопечному?

Раскольцев вошел ко мне в кабинет твердым шагом немного усталого немолодого человека. Держался в меру самоуверенно. Он поздоровался и тут же осведомился:

— Курить вы не бросили?

Он слегка потянул в себя воздух. В кабинете, вероятно, пахло трубочным табаком.

Я виновато пожал плечами.

— Бросать! Бросать! — наступал он. — Ничего не знаю! Бросайте курить!

Он протянул руку и взял меня за запястье послушать пульс. Может быть, именно так ему было легче начинать разговор, ради которого он попросился сюда, в это здание. Профессиональный навык помог ему войти в ритм встречи.

Но я не стал развивать разговора о болезни, я не считал нужным помогать ему. Он сам должен был переступить тот психологический барьер, который, мне виделось, встал перед ним.

Но я ошибся на этот раз. Он пришел к нам не с повинной!

— Решил я, — начал он несколько патетически, — вспомнить былое... Все нынче мемуарами увлеклись...

У меня какие же мемуары! Но рассказать как врач, как человек гуманной профессии о страшном прошлом, о том, что такое фашизм, как изничтожал он личность, мне думается, я сумел бы небезынтересно для нашей молодежи...

Я не поднимал глаз... Опасался, что выдам себя. Лицемерие его меня не сразило, я знал, что это противник из сильных. Я боялся, что выдам свое торжество... Игра пошла. И он пришел меня проверить, проверить, почему я у него оказался на приеме, проверить, конечно, чем я занимаюсь здесь, выяснить, что мы знаем о Шкаликове.

Я ждал этого вопроса с минуты на минуту. Я даже ускорил его,

— Чем мы можем быть вам полезны, доктор? Все, что в моих силах, я готов сделать...

— Времени прошло много, — неторопливо продолжал Раскольцев. — Память — инструмент не всегда надежный... Кое-что надо мне перепроверить... Трудно найти теперь тех, с кем пришлось сталкиваться там, в лагерях...

Иные умерли, иных не могу найти...

В знак согласия я кивнул головой.

— Трудновато... Согласен! Война раскидала людей.

И после войны прошло сколько времени... Но, может быть, поищем вместе с вами... Кого вам хотелось бы найти?

— Был у меня там товарищ... Вместе с ним бежали...

Он был организаторм побега... Его находчивости я обязан жизнью! Простой человек, рядовой солдат...

— А вы разве не были рядовым? — спросил я негромко и как бы даже удивившись. Только на секунду я посветил в бездну, которая разверзлась перед Раскольцевым. Вопрос этот может показаться простым только по первому ходу. Я зацепился за его слова "рядовой солдат". Внешне на этом все и заканчивалось. Начинал войну в рядах Красной Армии Раскольцев тоже рядовым..

В карательном легионе он значился по нашим материалам офицером.

Я не спросил "вы были или не были рядовым", вопрос исходил от открытого подтекста, я как бы удивлялся, что он зачисляет себя не в рядовые...

Боюсь, что Раскольцев не уловил столь сложного подтекста, это, конечно, хорошо, что не уловил, это была еще одна проверка его настороженности. Мне было важно теперь использовать этот его визит с наибольшей для себя пользой. Я не обольщался... Если мы вступали в игру и игра принималась, то с Раскольцевым вот этак, с глазу на глаз, мне беседовать придется теперь не скоро. Он ответил:

— Я был тоже рядовым... Но разница между нами была... Я войну начинал студентом, он начинал, мне кажется, не очень-то грамотным деревенским пареньком...

И оба мы попали в плен... По каким лагерям и где он скитался все годы — я не знаю... Мы встретились с ним буквально в последние дни войны... В лагере под Познанью... На польской земле... Шкаликов его фамилия, Сергей Николаевич... И все! Больше я о нем ничего не знаю! В адресном бюро не справишься. Год его рождения мне неизвестен. Место рождения неизвестно...

— И лагерь немецкий, вы говорите, был для него транзитным?

— Привезли его откуда-то...

— Маловато, Алексей Алексеевич! Посудите сами!

Никакой пока зацепки вы мне не дали, чтобы его можно было найти...

— Было нас четверо... Одного я встречал после войны... Он умер... Некто Голубев... На улице его как-то встретил... Он бочком, бочком и в сторону... Но потом я справлялся... Он умер...

— Кто же четвертый? — спросил я.

— И имя и фамилию четвертого запамятовал... А может быть, даже и никогда не знал... В последние дни все в лагерях смешалось...

Не нарочно ли так ограничил круг своих сведении Раскольцев, чтобы выведать, не раскроюсь ли я, развивая его поиски? Все могло быть...

— Маловато, Алексей Алексеевич! — заключил я. — Могу дать вам совет... Вам известен адрес этого... Голубева?

— Был адрес... Когда мы встретились на улице в сорок седьмом году, он мне дал его... Несколько лет спустя я его попробовал найти... Не только дома, но и улицы не оказалось на месте. Старое все снесли, новое построили... Тогда мне в райисполкоме и в милиции помогли...

Сообщили, что Голубев умер... Один умер... Семьи у него не было... Может, кто-то и был близкий, где же теперь найдешь?

Я развел руками, открыл стол и достал из ящика стола трубку.

— Стоп! — воскликнул Раскольцев. — Трубку долой! Нельзя!

— Трудно сразу, доктор!

— Потом будет легче!

— Мало вы мне дали для поисков... Не знаю, что вам и посоветовать!

— Нас, когда пришли части Красной Армии, допрашивали в особом отделе!

Я встрепенулся, изобразил живейший интерес на лице.

— Какое подразделение, часть, дивизия или полк вас освободили? Что-нибудь запомнили?

— Из истории знаю, что Познань освобождала восьмая гвардейская армия... Запомнил я и дивизию... Допрашивал нас офицер из особого отдела тридцать девятой гвардейской дивизии... Фамилии его не знаю... Не назвался...