Изваяние - Геннадий Гор

Она разговаривала со мной таким тоном, словно мы только что познакомились.

- А ты знаешь, где мы с Колей были?

- Знаю, - сказали.

- Откуда тебе это известно?

- Во-первых, я выписываю журнал "Вокруг света". А во-вторых...

Коля подмигнул мне. Его правый глаз вдруг закрылся и открылся снова, предупреждая меня, что я должен молчать.

И я замолчал. Что мне еще оставалось? Я молча подошел к окну и посмотрел во двор-колодец. На дне двора в эту минуту стояли две старухи и о чем-то судачили.

- Это те самые старухи, - спросил я, - которые побывали вместе с Колей в гоголевском Петербурге?

- Да. Те, - ответила Офелия. - Те самые.

- И они держат в тайне такое странное событие? Боюсь, как бы не пронюхали репортеры "Вечерней красной газеты". На этот счет они большие мастера. Правда, такого рода репортажи не очень-то ценятся в наш слишком трезвый и рассудительный век. Но не беспокойся. Они придумают для своего материала такой заголовок, что все пройдет под видом научной загадки.

- Может, ты их наведешь на след? - спросила Офелия.

Она посмотрела в мою сторону. В мою сторону, но не на меня. Только она одна умела так смотреть, она да еще Венера Милосская, для которой весь мир делился на нее самое и на ее созерцателей.

Она посмотрела в мою сторону. И я сразу почувствовал себя созерцателем, стоящим перед великим произведением искусства.

А Коля опять открыл и опять закрыл свой правый глаз. Закрыл и открыл. Открыл и закрыл.

Судя по всему, он был полностью в ее мраморных руках. Подкаблучник! А еще хочет стать великим ученым.

Мимическая сцена продолжалась столько, сколько пауза продолжается на сцене любительского спектакля, когда исполнитель или исполнительница забыли свою роль и ждут суфлерской подсказки.

Но невидимый суфлер молчал.

- Зачем ты пришел? - спросила Офелия.

- Во-первых, повидать вас, узнать о вашем здоровье. А во-вторых...

- Не люблю эти "во-первых" и "во-вторых". В твоем веке не выражались так.

- В моем веке? А разве он не твой?

- Молчи! Ты не должен касаться этой темы. Подумаешь, Агасфер!

- А чем я хуже Агасфера?

- Агасфер не ходил на жактовские собрания, не стирал грязные носки в тазу, не выписывал журнал "Бегемот" и не писал посредственных картин, подражая постимпрессионистам.

- А откуда ты знаешь, что Агасфер не стирал грязные носки? Ты что, присутствовала при этом?

- А почему бы нет? Я с ним в родстве. Мы оба мифы.

- Мифы! - сказал я. - Мифы живут в сознании людей и на страницах книг. А ты? Посмотри на себя. На левой щеке у тебя сажа от керосинки. А твои быйшие мраморные пальцы потрескались от мытья посуды. Ты бывшая богиня. Вот кто ты. Отмененная Венера, Мнемозина в отставке, Эвридика, которую скоро обвинят во вредительстве.

- Замолчи, я прошу тебя! Замолчи!

У нее явно испортился характер в этой коммунальной квартирке. И наступит время, подумал я, когда она забудет, что она книга. И тогда что будет с Колей, со мной, а главное, с ней?

По-видимому, она еще не разучилась читать чужиа мысли, проникая сквозь чужой лоб так же легко, как сквозь чужие стены. И угадав, о чем я тревожусь, поспешила успокоить меня:

- Я вижу, тебе наскучило среди художников и картин. И ты затосковал по будущему, которое когда-то было твоим прошлым и скоро снова станет твоим настоящим.

- Среди картин? - возразил я. - Наоборот, я хочу написать твой портрет для своей персональной выставки, которую устраивает Политехнический институт.

Сердитое и недовольное лицо Офелии чуточку подобрело.

- Я разучилась позировать, - кокетливо сказала она. - Да и не уверена, что тебе это удастся. Ты пишешь в слишком эскизной манере. Ведь эскизная манера, заимствованная у импрессионистов, годится, чтобы схватить явление и сразу упустить его, словно это солнечный луч. Нет, ты не спорь. Пожалуйста, не спорь со мной, мне больше по душе классицизм.

- Так я и напишу тебя в классической манере. Холодно. И чуточку даже академично. Устраивает тебя? Если устраивает, я завтра приду. Назначь удобный для тебя и для Коли час.

- А при чем тут Коля? - спросила она.

- Я не хочу никому мешать.

Она назначила час. И я ушел. Во дворе я увидел двух старух, похожих друг на друга, как чудо. Двух носатых старух, малограмотных, темных, но знающих, что такое время, лучше Эйнштейна.

- Здравствуйте, - сказал я. - Я корреспондент вечерней газеты. Если у вас есть время, расскажите, пожалуйста, где вы были?

- На рынке были, - ответили они хором, - на Андреевском рынке.

- Я понимаю. На рынке. Но в какое время?

- Утром.

- Да нет! Я не об этом спрашиваю. Я хочу знать, как вам удалось попасть в тот Петербург...

- В какой Петербург?

- Ну, в тот. Вы сами знаете в какой. - И я вдруг понизил голос.

Старухи тоже понизили голос:

- На рынке были. Утром. Купили картошки. Капусты купили. Укропу. И три луковицы.

- А когда? Когда?

- Утром. Когда дворник подметал двор.

- Но ведь тогда дворники тсже подметали дворы. И на рынке тоже можно было купить капусту, укроп и три луковицы. Сколько вы заплатили за три луковицы?

- Пятнадцать копеек заплатили.

- Ну! Ну! - погрозил я пальцем. - Говорите правду, мне врать нельзя. Я корреспондент. Тогда были другие цены.

И я достал из бокового кармана блокнот, раскрыл его. Увидя раскрытый блокнот и тонко очиненный карандаш, старухи сделали шаг назад. Они сделали еще шаг и два шага, всего несколько зыбких старушечьих шагов, чтобы видеть между собой и мной хоть крошечное расстояние.

Но я не отпускал их, не дал им уйти из двора-колодца, который становился все уже и уже.

- Так вы были там? - спросил я тихо.

- Где?

- В старом Петербурге? Сто лет тому назад?

- Не были, - ответили старухи хором.

- Говорите правду. За ложь я могу привлечь вас к ответственности.

Старухи начали креститься. Креститься и отступать. Отступать и креститься.

Мне стало жалко их. Я закрыл свой блокнот.

35

Я сказал Офелии:

- Расскажи-ка лучше, как тебе удалось вызволить старух из гоголевского Петербурга. - Так же, как тебя из двадцать второго века. Тем же испытанным, хорошо проверенным способом.

- Уж не ставишь ли ты знак равенства между мною и двумя сплетницами, старыми спекулянтками?

- Смешно жаловаться на самолет или на автомобиль. Ведь этим транспортом пользуются не только праведники и святые?

- Ты считаешь свой способ тоже транспортным средством?

- А чем прикажешь мне его считать? Чудом?

- Все-таки оно ближе к чуду, чем к науке и технике.

- Ты глубоко заблуждаешься.

- Я буду очень рад, если я заблуждаюсь. Но если оно близко к технике и науке, это твое средство, почему его не запатентовать и не послать в соответствующий наркомат чертеж или схемку?