Зеленая кровь - Максим Далин

От видения двоесущных восприятие Хозяина отличала только одна особенность. Хольвин знал, что может не только видеть, но и влиять — общаясь с Хранителями. Стоило лишь перейти ту невидимую грань, этакую полосу отчуждения, которая отделала живой мир леса от полуживого, оккупированного людьми, как Хранители обнаруживались всюду вокруг. Эта способность и давала посредникам особые полномочия: в лесу и в поле, погода и климат, миграции всяческих живых существ, даже катастрофы и эпидемии более или менее контролировались Лигой — во всяком случае, так считалось.

Любой рукотворный прибор был бессилен. Киносъемка, фотографии и видеозапись ничего не фиксировали. Непосвященным, наблюдающим со стороны, все это казалось довольно глупым. Но умирающий урожай странным образом воскресал, наводнение спадало, а ураган утихал — и с посредниками приходилось считаться.

Явление, скрепя сердце, считали паранормальным. Церковь, традиционно одобрявшая методы СБ, традиционно же порицала методы Лиги, считая их бесовскими. Лига, впрочем, не была враждебна Церкви. Просто посредники не могли не верить в то, что видели и ощущали.

Первые Хранители обнаружились уже метрах в двухстах от дороги. Они возникли на стволе старой сосны, вывороченной с корнем — крохотные, не выше крупного огурца, призрачные созданьица, белесые, чуть мерцающие, едва имеющие форму: на круглых головках блестели черные бусины глаз, улыбался и гримасничал еле намеченный ротик, а носа не было и помину. Хольвин подошел поздороваться, наклонился. Хранители беззвучно захихикали, потянулись полубесплотными ручками с бледными звездочками ладошек. Еще Хранители вышли из пустоты на самом корне, на его торчащих вверх замшелых отростках; крохотные сущности закачались на подсыхающих листьях папоротника, усмехались, кланялись, потирали ладошки, жмурились, исчезали и вновь появлялись, будто прячась за угол небытия…

От Хранителей веяло холодноватым осенним покоем. С растениями тут все в порядке, подумал Хольвин. Души растений не тревожатся. Уже хорошо. Можно идти дальше — волк успел убежать далеко.

Еще немного отойдя от дороги, Хольвин услышал далекие голоса, нечеловечески тоненькие и нежные, как щебет канареек, выпевающие какой-то сложный переливчатый хорал — голоса русалок с дикого берега озера. Хранители вод — сущности голубовато-зеленые, слюдяные, полупрозрачные, с громадными фасетчатыми глазами и колыхающейся вуалью дымчатых волос, похожие на стрекоз-стрелок, вероятно, как и души растений, являлись каким-то видом чистой энергии, еле облеченной условной плотью. Хольвин частенько слышал русалок, а видел только несколько раз; они всегда кидались в воду при его приближении, но подпускали достаточно близко, чтобы он мог рассмотреть, как под их прозрачной кожей бьются голубые жилки и трепещет бирюзово-зеленое трехгранное сердце — как струйки расплавленного цветного парафина в стеклянном сосуде.

Любой из ученых-биологов отдал бы правую руку за возможность заполучить такое создание в институтский аквариум, если только поверил бы в возможность существования его наяву, но шансов у научной братии не было никаких.

Между тем, осенний лес подремывал под нежарким солнцем, как угревшийся кот. Высоко над березами медленно плыли облака, и нижние края у них просвечивали тем тончайшим и очаровательным цветом, который во всем мире бывает только у нижнего края облаков — нежной смесью бледно-желтого, розового и серого. Крошечные зеленовато-бурые создания, похожие на помпоны с тонкими пружинками ножек и двумя блестящими точками крохотных глаз, то и дело порскали из-под самых ног. Эти существа, просачивающиеся сквозь землю, как капли воды, тоже принадлежали Сумеркам, а не живому лесу; Хольвин считал их Хранителями почвы. Когда чаща сгустилась и стало сумеречно, Хольвин заметил в стороне от волчьей тропы странное, высокое, не меньше, чем с полдерева ростом, белесое создание, похожее на укутанную человеческую фигуру, только плывучее, нечеткое, будто фотография без резкости — с размытыми краями, чуть клубящимися, как струйки тумана. Оно не двигалось. На месте головы у этого существа маячило косматое бледное пятно — но Хольвин явственно различил два влажных черных глаза, печально и пристально следивших за ним, совершенно реальных на этой нереальной голове. Старший Хранитель. В дурном настроении. Нехорошо.

«Привет, дорогой, — обратился к нему Хольвин мысленно. — Тебя что-то огорчает?»

По туманному телу лешака прошла волна мелкой ряби, только глаза остались такими же четкими, как и прежде. Волна тоски и страха выплеснулась из этих глаз, и Хольвин вздрогнул от удара пронзительной горячей боли ниже ребер, ощутив явственный запах крови.

«Волки? — спросил Хольвин. — Люди убили волков, которые были нужны твоему лесу?»

Хранитель вдруг оказался очень близко — не подошел, не подплыл, а будто просочился сквозь реальность, как сквозь промокашку. Теперь его голова обрела четкие очертания — два огромных изумрудно-черных глаза смотрели с бледного, хрупкого, нечеловеческого лица, полупрозрачного, как матовое стекло. Ветер рванул по древесным вершинам, потемнело и свет померк, осталась только зеленая чернота страдающих глаз, беспомощность, боль и тоска — и предчувствие чего-то неминуемого, ужасного.

Бледные тени оленей пронеслись в этой черноте, волки пришли и легли на окровавленную траву, и призрачный свет на миг озарил осунувшуюся медвежью морду с всепонимающими человеческими глазами. Потом морок пропал. Хранитель спался, расплылся полосой тумана. Вернулась синяя осенняя ясность, нежный шелест листвы, птичья перекличка и сладкий свежий запах.

Хольвин очнулся. Волк в Старшей Ипостаси сидел рядом с ним на мокром мху, усыпанном желтыми пятаками березовых листьев, глядел снизу вверх.

— Пойдем дальше, — сказал Хольвин.

— Ты это… — волк отвлекся, чтобы почесать бок, и продолжил: — Ты разговаривал с лесом, что ли? Правда?

— Да, — сказал Хольвин и старательно улыбнулся.

— Он сердится? — спросил волк шепотом.

Хольвин не видел причин врать честному зверю.

— Сердится. На людей. Не на шутку. Лес сердится… и сам Зеленый сердится, — сказал он, непроизвольно понизив голос. — Мне объяснили, но не сказали, можно ли это предотвратить.

Волк прижался плечом к бедру Хольвина, как пес.

— Пойдем. Ладно.

Хольвин погладил его мокрые волосы.

— Сделаем что сможем. И будь что будет.

Волк с облегчением сменил Ипостась и встал на четыре лапы, куда более удобные в лесной чаще, чем человеческие ноги. Хольвин пошел следом. Маленькие Хранители возникали то там, то тут, провожая и волка, и его самого, то выходя из ниоткуда, то снова скрываясь, строя рожицы и размахивая ручками — им было весело. Лесная чаща благоухала грибной сыростью, землей и густым хвойным настоем, он полнился шорохами. Середина октября в лесу гораздо холоднее, чем в городе, но до настоящего осеннего оцепенения было еще весьма далеко: мелкий лесной народец запасался на время холодов жиром или провизией и вершил свои мелкие дела. Хольвину под ноги во множестве попадались стерженьки расшелушенных белками еловых шишек; мыши-полевки протоптали во мху целые дороги. Облепленные бурыми листьями и хвоей серо-розовые сыроежки, почти погруженные в мох, интересовали только флегматичную улитку; краешек самой крупной, правда, кто-то аккуратно съел. Тропу не спеша перешел еж — ни волк, ни человек не произвели на него особенного впечатления. Правда, двоесущные не встречались на пути; вероятно, все пришлые, заслышав волчью перекличку, оставили земли, принадлежащие Стае.

А сама Стая обнаружилась в глубоком овраге, вернее, высохшем русле старого ручья. В укрытом от ветра местечке, похожем на песчаный грот, горел небольшой костер; около костра уцелевшие дожидались своего родича.

Они все были в Старшей Ипостаси — и все рванулись вперед, перекидываясь на бегу. Волк заслонил Хольвина собой, крикнул:

— Остыньте, это посредник! — и Стая остановилась широким полукругом, показывая клыки. Присутствие Хольвина помешало радостной встрече.

— Он меня из клетки выпустил, — сказал волк. — И с лесом разговаривал. Вроде как свой… Да что вы, ребята…

Напряжение спало. Первой не выдержала сука, перекинулась и бросилась вперед, толкнула волка плечом, обхватила за шею, торопливо и жадно принюхалась к волосам, к лицу, за ухо:

— Лютый, Лютый, мы думали — ты мертвый! — так Хольвин и узнал имя волка в Стае.

Лютый скульнул и зарылся носом в ее волосы. Это послужило сигналом к действию для всех остальных. Молодые волки толкались и обнюхивались, покусывали друг друга за плечи и за шею, щенки повизгивали от восторга; старый волк — он выглядел лет на сорок пять человеческих — в старых шрамах на жестком обветренном лице, не спеша, подошел, разогнав молодежь. Лютый, смущенно ухмыляясь, дал себя обнюхать.