Полуденный бес - Павел Басинский

Соколов внимательно смотрел на красное лицо Вани Половинкина, сопевшего в казенной кроватке, разбросав ручки и ножки, как неживой лягушонок. С первого взгляда капитан отбросил всякие сомнения: это был сын Лизаветы! А вот кто его отец? Мальчишка был крупный, с упрямым подбородком и сердито поджатыми губами.

– Хороший мальчик, – говорила старая нянечка. – Тихий, спокойный. Серьезный такой! Когда пьет из бутылочки, смотрит на тебя так строго! И не скажешь, что недоношенный…

– Недоношенный? – удивился Соколов.

– Знать, торопился человек на свет божий! Мамаша-то его, стерва, аборт сделать не успела, так после родов от него отказалась. А вы ему, простите, кто будете?

Глава шестая Дуэль в Нескучном саду

Стрелялись мы

Уходя от Дорофеева, Половинкин заглянул на кухню. Чикомасов сидел на том же месте.

– Почему вы не смотрели представление? – спросил Джон.

– Зачем? – равнодушно ответил Петр Иванович. – Я в молодости этого насмотрелся.

–  Этого?

– Ну, этого или того… Какая, в сущности, разница? Не хочу говорить высоких слов, Джон, не в том я сейчас состоянии. Но тот, кто однажды почувствовал красоту богослужения, ни на какие иные действа с настоящим чувством смотреть не может. Все кажется каким-то ненужным. Но главное – отовсюду автор лезет. Посмотри, дескать, какой я молодец! В искусстве это называется самовыражением. А мне это уже неинтересно. Хочешь самовыразиться – изволь! Давай с тобой по душам поговорим. Да вот как мы давеча с вами и Сидором разговаривали. Очень интересный был разговор! А представление – зачем? Разве только ради отдыха… Так я уж – хе-хе! – вчера так наотдыхался. Кажется, вы хотели ехать со мной в Малютов? Я отправляюсь завтра.

– Я должен остаться в Москве, – важно сказал Половинкин. – Возможно, навсегда…

– Уж и навсегда?

– Прощайте, Петр Иванович.

– Прощайте, голубчик…

Крекшин и Сорняков стояли возле шлагбаума у въезда в Нескучный сад и короткими затяжками, передавая друг другу, курили косячок.

– Не желаете? – предложил Сорняков Джону.

– Нет, благодарю.

– Напгастно, батенька! Обвогожительная штучка! – подражая голосу Ленина, сказал Сорняков.

– Перестань паясничать! – взорвался Крекшин. – Отдай нам пистолет и уходи.

– Нет уж, фигушки! Какая же дуэль без секундантов… хотя бы одного? Правда, положен еще и доктор, но не Варьку же с собой было брать. Откуда я знаю, что у тебя на уме. Может, ты подло выстрелишь в американца по дороге, а потом объявишь о честном поединке.

– Мы идем или нет? – нетерпеливо напомнил Половинкин.

Сорняков повел их в глубь сада, на поляну, в центре которой стояла каменная ротонда. Развел противников в стороны и отмерил десять шагов.

– Прошу внимания, господа! Согласно правилам дуэли, как секундант я предлагаю вам помириться. И выпить мировую, ибо у вашего покорного слуги после вчерашнего во рту словно кошки нагадили.

– Прекрати! – снова взбесился Крекшин.

– Начинайте, – спокойно произнес Джон. Он знал, что ни при каких обстоятельствах не выстрелит в Крекшина.

– Как хотите. Пистолет один, а патронов – три. Следовательно, выстрелов может быть только два, и стрелять придется по очереди. Тяните жребий.

– Я уступаю свою очередь, – одновременно сказали Джон и Крекшин.

– О, как благородно! – продолжал паясничать Сорняков. – Кстати, забыл сказать. Пистолет учебный. Его явно стырили из школьного кабинета военной подготовки. У него спилен боёк, ха-ха!

– Дай сюда! – мрачно потребовал Крекшин. Он осмотрел пистолет и вернул Сорнякову. – Пистолет боевой.

Они подбросили монету. Выпал «орел», выбранный Джоном. Крекшин и Половинкин встали на позициях. Джон был странно спокоен. Ощутив в руке приятную тяжесть макарова, он поднял руку и выстрелил в воздух. Рука была расслаблена, отдачей слегка вывихнуло кисть.

– Браво! – завопил Сорняков.

Крекшин был очень бледен.

– В обойме один патрон лишний, – напомнил он. – Я предлагаю вам воспользоваться им и стрелять всерьез. Предупреждаю: я буду стрелять всерьез.

– Я уже выстрелил, – сказал Джон.

– В таком случае отдайте пистолет.

Он нацелился прямо в лоб.

– Ты с ума сошел! – заорал Сорняков, вставая между ними. – Обкурился, придурок?

– Отвали, пидор, – тихо произнес Крекшин. – Иначе первым выстрелом я положу тебя.

Сорняков отскочил в сторону. Тотчас раздался выстрел, и пуля обожгла Джону ухо. Он машинально приложил к ожогу стеклышко наручных часов.

К нему уже мчался Сорняков.

– Покажите… Неужели он стрелял в голову?

– Кажется, – удивленно пробормотал Джон.

Сорняков бросился на Крекшина с кулаками:

– Посадить меня хочешь?! Ты же на первом допросе скажешь, что это моя пушка! Из зависти это делаешь, да? Слава моя спать спокойно не дает, да?

– Да-а! – заорал Крекшин.

Сорняков вдруг успокоился и улыбнулся.

– Напрасно, Славик. Ты ж в тыщу раз талантливей меня. Да без тебя меня бы не было, факт! Ты ж наш Белинский, блин!

– В пистолете остался один патрон, – не успокаивался Крекшин. – Я требую продолжения дуэли.

– Фигушки! – захохотал Сорняков. – Двоим стреляться одним патроном нельзя. Это уже чистый постмодернизм. Я уважаю постмодернизм, но не до такой же степени. Господа, довольно кочевряжиться и давайте выпьем мировую. Я с собой и чекушку захватил.

– Я что-то слышал о русской рулетке , – неожиданно вспомнил Половинкин.

– Плохо слушали, – возразил Сорняков. – Для этого не макаров нужен, а револьвер с барабаном.

Крекшин что-то искал в траве. Когда он поднялся, на его ладони лежали две блестящие гильзы.

– На одной отчетливая царапина, – заявил он. – Витя, дай свою бейсболку. Кому выпадет гильза с царапиной, тот выстрелит себе в висок. Первым тащу я, потому что американец первым стрелял…

Он сорвал с головы Сорнякова кепи, бросил туда гильзы и перемешал.

– Стоп! – закричал Сорняков, когда Крекшин вытащил гильзу, взглянул на нее и бросил себе под ноги, пробормотав: «С царапиной». – Что-то ты мне не нравишься. Покажи гильзу!

Царапина была на месте. Крекшин поднес пистолет к виску. На Сорнякова и Половинкина нашло какое-то оцепенение. Разумом они понимали, что нужно остановить Крекшина, выбить из рук пистолет и скрутить ему руки. Но нервы обоих были так измотаны, что они стояли и с глупейшими лицами смотрели, как человек убивает себя.

Звук выстрела раздался одновременно с женским визгом. Сорняков и Джон увидели Варю Рожицыну. Она мчалась к ним через поляну в мокром сарафане, прозрачном от утренней росы. Джон поймал себя на том, что невольно любуется ее молодым сильным телом, полными упругими ногами, выпуклым животом, облепленным мокрой тканью, крупными сосками грудей и мужского покроя трусиками, видными сквозь мокрый сарафан. Она была прекрасна, как женщины Ренуара, и стремительна, как греческая богиня.

Джон опомнился и бросился к Крекшину. Тот лежал на боку, скрестив руки на груди, словно в молитве, и подтянув к животу колени, словно младенец в утробе матери. Он дрожал. Вернее, содрогался. Верхняя часть лица была залита кровью, на лоб некрасиво налипли черные пряди волос, напитанные кровью.

«Предсмертная агония!» – испугался Половинкин.

– Чего застыли, болваны! – сердито сказала Рожицына, осмотрев рану. – Помогите мне! Да живой он, живой! И рана, в общем, пустяковая.

Сорняков истерически хохотал.

– Вот к-козел! – заикаясь, говорил он. – В собственную г-голову не поп-пал! Сам в себя п-промахнулся! Это он сп-пециально, п-падла! Чтобы меня п-подставить!

– И вовсе не специально! – возразила Варя. – Он в висок себе целил, я видела! Но когда я заорала как резаная, он голову повернул, вот пуля вскользь и прошла.

Достав из сумочки йод, вату и бинт, она быстро обработала и перевязала рану.

– Вот так, родненький! – приговаривала она. – Потерпи, ничего страшного. До свадьбы заживет.

В руках Вари голова Крекшина казалась не головой, а головкой. И весь он показался Половинкину жалким и маленьким. Как он мог согласиться на дуэль с этим младенцем!

Крекшин уже не лежал, а сидел на траве, обхватил руками колени и глядя перед собой невидящими глазами. Все приказы Вари он выполнял смиренно.

– Смотри! – прошептал Джону Сорняков. Он держал что-то на ладони. – Гильза! Царапина – видишь?

– Ну и что?

– Это другая гильза. Не та, что он из кепки достал.

Сорняков хлопнул себя по лбу:

– Вспомнил! Когда-то я пометил все три патрона. Славка, когда показывал нам гильзы, одну положил царапиной вниз. Интересно, нарочно он это сделал или нет?

– Конечно, нарочно! – воскликнул Джон, вспоминая детали. – Зачем он бросил гильзу себе под ноги? Чтобы мы засомневались, что на ней есть царапина. Таким образом он отвлекал наше внимание от второй гильзы. Твой приятель неплохой психолог!

– Когда этот психолог оклемается, а ему так морду набью, мало не покажется! – процедил Сорняков.