Сериал как искусство. Лекции-путеводитель - Евгений Жаринов

Владимир Наумов.

Безусловно, я помню свои впечатления от первых просмотров фильмов французской «новой волны». Они оставили глубокий, серьезный след. Мы с Александром Аловым сразу почувствовали к этим фильмам большую симпатию, они были внутренне близки нам. Кстати, нас, режиссеров, начинавших работать в те годы – Алова, Чухрая, Ордынского, Хуциева, Параджанова, Швейцера, Данелия, Таланкина, Тарковского и других, – тоже называли «новой волной», только советского кинематографа. Это был период официального, лакировочного кино, что касалось и содержания, и уставшей, окаменелой формы. Трюффо, Годар, Рене и другие вызывали раздражение у нашего кинематографического начальства. Против «новой волны» в верхах была развернута борьба, так же как и против итальянского неореализма. Считалось, что это «не наше» кино, что это кинематограф, чуждый социалистическому реализму. Доставалось и им, и нам. Неизвестно, кому больше. Обсуждая одну из наших с Аловым картин, И.А. Пырьев говорил: «Есть высокий реализм, и есть маленький реализм, реализм итальянского кино. По какому пути идти? Я тут смотрел картину «Мошенники» Феллини. Ее не хочется смотреть. Из восьми человек, которые были в зале, шестеро ушли, не досмотрев вторую часть, так они были подавлены. Если там (в итальянском кино. – В.Н.) вошка, то тут (у Алова и Наумова. – В.Н.) вши, и в таком огромном количестве, что где уж итальянцам угнаться: и это все нехороший и ненужный нашей кинематографии путь» (из стенограммы обсуждения в Министерстве культуры СССР). Доставалось на орехи и французам: иначе, как «этот ваш Годаришко», Иван Александрович Пырьев Годара не называл. Трюффо, Ален Рене для него (и не только для него) просто не существовали. А мы восприняли «новую волну» душой, ее режиссеры были нашими единомышленниками, хотя мы и снимали про разное, но внутри «пульсировало» что-то общее. Я познакомился с Аленом Рене в 1961 году на фестивале в Венеции. Он привез туда картину «В прошлом году в Мариенбаде», которую приняли по-разному. Так один итальянский критик написал: «Это фильм-загадка, фильм-головоломка, непонятый зрителями, критикой и самими авторами». «В прошлом году в Мариенбаде» получил «Золотого льва», а наш с Аловым фильм «Мир входящему» – приз за лучшую режиссуру и премию Пазинетти (премия итальянской кинокритики) с формулировкой: «Абсолютно лучший фильм, показанный в конкурсе и вне конкурса». Что мне особенно нравилось в фильмах «новой волны»? Мы всегда с Аловым считали, что основа любого творчества – это способность к ассоциативному мышлению. Эта способность видеть мир ассоциативно присутствовала у Рене. А у Трюффо мне было близко его стремление найти мгновение переломного состояния души человека, ту ситуацию, которая заставляет его открыться до предела. Французская «новая волна» состояла из ярких индивидуальностей, часто непохожих друг на друга. Так что ее брызги разлетались далеко в разные стороны. Мне трудно сказать, повлияла ли на нас с Аловым французская «новая волна» впрямую. Думаю, все же да, и не только на нас, но и на многих режиссеров советского кино. Кинематограф – это ведь соединяющиеся сосуды, единый организм, нервные связи которого обрубить невозможно. Но вряд ли это влияние было непосредственным. Я не могу назвать какого-то определенного режиссера, в творчестве которого оно бы явно проявилось, но тем не менее оно было. Впрочем, и наш кинематограф повлиял на западный. Витторио Де Сика, например, считал, что итальянский неореализм вырос из «Радуги» Марка Донского. Что касается лично меня, то, на мой взгляд, есть режиссер, с которым никто не может сравниться. Это Феллини. Колоссальное явление в искусстве ХХ века. Как ученые атомщики разложили материю и высвободили ядерную энергию, способную уничтожить мир, так Феллини разложил на молекулы человеческое сознание, высвободив невероятной мощи нравственную энергию. За его бытовыми, поэтическими образами есть космическая глубина. Я вообще делю весь кинематограф (конечно, очень ненаучно) на два этапа: до «8 1/2» и после «8 1/2». Я хорошо знал Феллини. Как известно, все собаки похожи на своих хозяев, но и фильмы похожи на своих режиссеров. Феллини был очень похож на свои фильмы. Ответить на этот вопрос непросто, потому что я давно фильмы французской «новой волны» не пересматривал. Хотя в свое время смотрел многие из них по нескольку раз. Но, думаю, они до сих пор не потеряли своего значения. Их художественные принципы получили впоследствии широкое развитие в кинематографе. Это были очень хорошие художники, которых объединяла непохожесть. Похожесть – признак посредственности. Признак таланта – особенность. Каждый из них был особенным талантом.

Юрий Озеров.

Фактически связей с миром мы не имели. Кто у нас выезжал? Комаров, наш знаток мирового кино, один раз выехал в Прагу. Ну, Юткевич ездил на фестивали и, вернувшись, рассказывал на «Мосфильме», какое кино посмотрел. Юренев был со мной в Венеции. И все. А писать чего-то критикам надо было! О своих они писали мало: играла роль взаимная вражда, кого-то поддерживали, кого-то непрерывно ругали. Голливуд они не знали, потому что американские фильмы у нас были запрещены. Поэтому французскую «новую волну» подняли наши критики. Те, которые были воспитаны на французской культуре. Они и Годара у нас подняли. Его и во Франции-то не знали – ну какой-то режиссер, который снимает на 16-миллиметровой пленке какие-то эксперименты. Потом он стал снимать очень средние фильмы на обычной пленке. Со своей картиной о Гашеке «Большая дорога» я был на Венецианском фестивале, где были показаны фильмы «новой волны». Мы увидели интересный монтаж, много интересных находок. Конечно, это была свежая струя в кинематографе. Но все же большой роли «новая волна» не сыграла, ее никто толком не знал. Я имел много разговоров с продюсерами, которые говорили: «Кто такой Годар? Никогда в жизни не дадим ему картину!» Вообще «новую волну» воспринимали часто просто как хулиганство. Трюффо снимал нормальные, реалистические фильмы, сердечные, с душой, с идеей, они пользовались успехом. «Хиросима, любовь моя» хорошая картина, но «новой волны» в ней мало – обыкновенная камерная, любовная история. «Зази в метро» – прекрасная картина, очень интересная по форме. Граф Луи Маль (он принадлежал к старинному дворянскому роду) вообще самый способный из них человек. Но в принципе «новая волна» – это все трепология. Вот что серьезно себя показало, так это неореализм. Мы его, в отличие от «новой волны», приняли. Моя картина «Сын» – это наш неореализм, наша тогдашняя жизнь, снятая скрытой камерой. На меня никто никогда не влиял. Всегда фильмы смотрел просто как зритель. Я учился во ВГИКе на курсе, где было собрание потрясающих индивидуальностей: Алов и Наумов, Хуциев, Параджанов, Файзиев, Мелик-Авакян. Все вышли в люди, все потом делали хорошие фильмы. У нас тоже появилась в то время своя «новая волна»: в Киеве – Алов и Наумов, Чухрай, в Одессе – Хуциев. В воздухе витало ощущение близких перемен, художественных реформ кинематографа. Мы все хотели снимать по-другому. Иногда получалось. Похвастаюсь – мне, например, на пресс-конференции в Венеции итальянские критики сказали: «Вы знаете, что вы первый, кто начал снимать уличный фильм на улицах? Ваш фильм «Сын» – это первый фильм в Европе, в котором игровые куски сделаны под хронику, потом уже так стали снимать неореалисты, а вы были первый». В «Сыне» мы со Слабневичем нахально пускали Харитонова в уличную толпу, и Слабневич шел за ним с ручной камерой и снимал. И пока прохожие успевали сообразить что к чему, у нас было для съемок несколько минут настоящей жизни, несколько минут правды. Мне бы хотелось, чтобы этот фильм сейчас показали зрителям. Но у нас все забито американскими картинами. Для меня кино – это философия, это идея. На этом принципе я строил и обучение своих студентов во ВГИКе. Наш советский кинематограф был в хорошем смысле слова идейным. Это не значит, что мы призывали к чему-то официозному. Это все ерунда. Наоборот, мы все время были в конфликте с властями, приходилось делать массу вариантов одного и того же раскритикованного начальством фильма. К примеру, сколько я переснимал «Освобождение»! Первый фильм – четыре раза, «Направление главного удара» – пять раз, «Битву за Берлин» – три раза… Время изменилось. У нас сейчас в кино пришла волна режиссеров случайных, которые не прошли школу ВГИКа и не знают, что такое монтаж. Мир пришел к клипу, к ускоренному ритму. Старую комедию смотреть уже невозможно, потому что все кажется долгим, медленным. «Новая волна» давно кончилась, ушла из искусства. Сейчас кинематограф почти отказался от общего плана, а от среднего плана отказался вообще. В фильмах есть короткий общий план и множество крупных. Очень крупные, мы такие никогда и не снимали. Мне как зрителю это интересно. Я вижу глаза актера, он становится главным. А раньше в кинематографе довлел кинооператор. В «новой волне», кстати, он не был так важен, потому что хорошие операторы те фильмы не снимали. У нас же были хорошие операторы. Для них главное – общий план, они его ставили сутками. Урусевский мог ждать лучик солнца часами. Зачем мне «новую волну» вспоминать? Это был всего лишь эксперимент в кино, который «подняли» наши критики во главе с Юреневым.