Князь Воротынский - Геннадий Ананьев

Но пока что княгиня об этом даже не думала, воевода обидел ее, верно то, но Бог ему судья. Да и прок от воеводы какой? Вся надежда на великую княгиню. На царицу Елену.

Та встретила княгиню радушно, даже всплакнула, ее жалеючи. Вспомнила и клятву, которую они давали друг другу, обещая идти по жизни рядом, и поддерживать друг друга. Елена обещала всяческое содействие, но надежды на освобождение князя Ивана не вселила.

– Одно скажу, крут на расправу муж мой Василий Иванович, на добро же не быстр. За дядю своего, князя Михаила Глинского, сколько просила, все не прощал его. Император Максимилиан через посла своего просил государя Василия Ивановича отпустить Михаила Глинского в Испанию к королю Карлу, но и на это не отозвался. Такой он. Но не станем терять надежды.

Через два дня Елена сама приехала в усадьбу к Воротынской, чтобы сообщить несчастной подруге своей все, о чем проведала.

– Митрополит у государя побывал, просил, не лишал бы живота верного слугу своего. Василий Иванович ответил, что такого в мыслях не держал. Не за измену заковал, а за нерадивость и за строптивость. Не люба ему, как он сказал, женитьба на мне. К владимирским и ярославским князьям, якобы, примкнул, а те упрямятся признать меня царицей.

– Да не может такого быть! – воскликнула княгиня. – Дома ни разу против Глинских и тебя ни одного слова не сказывал. А со мною он не лукавил никогда.

– Верю, милая. Верю. Только как убедить царя, супруга моего?

– Так и убеди: напраслина, мол. Напраслина.

– Митрополит просил, – не среагировав на последние слова княгини, продолжала Елена, – не пытать невинного, на что царь ответил, что исполнит просьбу церкви. А когда митрополит попросил снять опалу вовсе, отрезал круто. Пусть, дескать, кандалы поносит, верней государю служить станет. Да и другим, сказал, острастка, не перечили бы царю всея Руси. На постриг в монахи тоже не дал согласия. Сказал грубо: таких воевод в монахи – жирно слишком, он мне еще самому нужен. Выходит по всему, можно надеяться.

Шли, однако, день за днем, месяц за месяцем, а о том, что царь снимет с князя Ивана Воротынского опалу, не было даже намека. Царь Василий Иванович словно бы забыл о своем опальном слуге, великая княгиня Елена совсем редко стала наведываться в усадьбу Воротынских, ответные визиты княгини в Кремль тоже редели; уезжать, однако же, из Москвы в свой удел княгиня не собиралась, хотя и тосковало сердце ее по сыну.

В одном видела утешение, чтобы Никифор привез сына к ней в Москву. Увы, все ее просьбы разбивались об упрямство стремянного князя, который хотя и с почтением, винясь всякий раз за непослушание, твердил одно и то же:

– Не следует, матушка, рисковать. Не ровен час, вздумает царь вотчины вас лишить, коль дружину на сечу княжич водить перестанет.

А на рубежах княжеского удела, они и рубежи России, в самом деле стало вдвое беспокойней после того, как князь Воротынский угодил в темницу.

Нет, ослушаний ни среди городовых и полевых казаков, ни среди дружинников не случалось. Бдили на сторожах отменно, город тоже готов был каждый час к тому, чтобы отбить возможный штурм литовцев, лазутчики исправно присылали сведения, загодя извещая княжича о подготовках к нападению, ни один еще налет не привел литовцев к успеху, побитыми они уносили ноги восвояси, но никак не трезвели. Чуть оклемаются и снова лезут получать по мордасам. Никифор, конечно же, водил дружину, но под стягом князя Воротынского, ибо княжич находился с дружиной во всех походах. На добром иноходце. В специально сработанной для походов люльке, которую нельзя было назвать ни вьюком, ни седлом. Но удобная и красивая, достойная княжича.

Люльку оплели частой кольчугой, которую специально для этой цели выковал кузнец. Конь тоже был защищен тегиляем, поверх которого нашита была еще и панцирная чешуя. При княжиче всегда находились телохранители, самые умелые ратники, знаменосцы и сам Никифор Двужил. К этому привыкла дружина и, как считал Двужил, сиротить ее без нужды не стоило.

Постепенно настойчивость княгини спадала, она почувствовала, что беременна, и заботы о новом ребенке все более ее занимали. Она очень хотела девочку.

Так вот и сплелись в тугой жгут горе, тревога и надежда. Она-то, вроде бы задавленная горем и тревогами, давала силы, потому и шла в княжеской семье жизнь обычной чередой, лишь грусть, постоянная, не уменьшающаяся, будто пропитывала даже стены теремов и палат.

Как бы то ни было, ребенок родился в то самое время, в какое ему надлежало появиться на свет Божий. Вопреки ожиданиям и мольбам княгини, родила она сына. Еще одного представителя и продолжателя рода Воротынских. Еще одного воеводу. Назвали его именем деда по материнской линии – Владимир.

Как ни радостно было это событие, печаль все же не покинула усадьбу Воротынских. Печаль и тревога. Она еще усугубилась приездом в Москву Никифора Двужила. Один он приехал, без княжича, что весьма насторожило княгиню. Скрывает, может, что-то, не все ладно с сыном, вот и не привез? Княгиня начала было упрекать его, отчего хоть на недельку не привез (кто узнает, если тайно?), но тот спокойно ответил:

– Не сомневайся, матушка, беды никакой с княжичем не случится. На Волчий остров я его отправил под пригляд Шики.

– Неужели, думаешь, я не соскучилась о дитяти? Сердце разрывается. Покойней мне было бы, если бы под крылом моим он был.

– Вот и поехали, матушка, домой. Не век же тебе в постылом городе сем вековать. Князю не поможешь, а себя мучаешь. За тобой я приехал. И за княжичем Владимиром. А если ты здесь, матушка, да оба княжича, отберет вотчину царь Василий Иванович.

– Прав ты, но давай договоримся так: никуда из Москвы я не уеду, пока с князя царь опалу не снимет. Княжич Михаил пусть водит дружину. Так, видно, Богу угодно.

– Княжича Владимира я тоже увезу. Пусть они вдвоем воеводят.

– Нет! Сына младшего не дам!

Так властно обрезала, что отбила Никифору охоту продолжать разговор. А княгиня, поняв, что незаслуженно обидела верного стремянного, смягчилась:

– Понимаю, ратному делу княжича тебе учить, но пусть подрастет. Пусть пока Михаил один водит дружину.

А еще года через полтора Никифор вновь заявился в московскую усадьбу Воротынских. На этот раз с Михаилом. От горшка – два вершка, а в кольчуге. Тонкая, легкая, а для красы еще и чешуйчатые узоры на груди. Расстарался для дитя воеводы старый княжеский кузнец. Меч тоже по росту. Рукоять узорчатая, серебром чеканена, а ножны обтянуты пурпурным сафьяном, шитым жемчугом. Шелом островерхий с бармицей из серебра, будто кисеей нежной спускавшейся на плечи, уже заметно тренированные, не по годам широкие.

Не кинулся в объятия матери, а чинно поклонился ей, сняв шлем с бармицей, и княгиня поняла состояние воеводы-ребенка, сдержав слезы радости и умиления, подыграла ему: