Родные и знакомые - Джалиль Киекбаев

Наутро Сунагат, чтобы убить время, вышел немного проводить товарища. Шли неторопливо по улице, и вдруг сзади:

— Аккулов, стой!

Враз оглянувшись, парни увидели направляющего к ним молодого офицера. Хабибулла обомлел. «Всё, пропали!» — решил он. Но Сунагат как ни в чём не бывало шагнул навстречу офицеру и протянул ему руку:

— Здравствуй, Саня! Или… Александр Егорович?

— Примем компромиссное решение: пусть будет Александр, — засмеялся офицер. — Здравствуй, дружок! Ты, оказывается, здесь! А мне писали с завода, что ты теперь — знаменитый беглец и разбойник…

— Никакой я не беглец… — смутился Сунагат.

— Ладно, ладно! Зачем от меня-то скрывать? Ты любителей тухлятины — жандармских ищеек опасайся. Если б даже ты был в чём-то виновен, я не запятнал бы офицерской чести доносом. Но тебя оправдали, чему я рад, клянусь честью русского офицера! Ты знаешь, мне же офицерский чин присвоили. Можешь поздравить…

Александр был в восторге от своего нового положения и упоённо тараторил, стараясь почаще повторять слово «офицер».

—  Поздравляю, поздравляю… — сказал Сунагат. — А насчёт оправдания… это как понимать?

—  Так и понимать. Вас, всех восьмерых, оправдали. Я ведь с братом переписываюсь, он мне все заводские новости сообщает. Если не веришь, могу показать письмо, которое получил ещё весной. Короче, зайди вечером к нам. Посидим за чаем, поговорим. Мама будет рада…

Вот так новости! Всё, что напланировали Сунагат с Хабибуллой перед этой нежданной встречей, полетело вверх тормашками. Если сообщение Александра верно, значит — Орск отпадает, значит — можно вернуться на свой завод. Но нужно посмотреть письмо, убедиться, что ошибки нет.

— Зайду. Непременно зайду, — заверил Сунагат.

Александр назвал свой адрес и, оглядев Сунагата с ног до головы, удовлетворённо заметил:

— А ты прямо-таки интеллигентом выглядишь. Совсем горожанином стал. Молодец! Ну-с, до вечера…

Парни смотрели вслед молодому стройному офицеру, пока он не затерялся среди прохожих.

Сунагат сиял от радости.

—  Домой, Хайбуш! — воскликнул он, хлопнув товарища по плечу.

—  Домой! — весело повторил Хабибулла. — Пропади пропадом бесприютная жизнь!.. А кто это был?

— Я тебе как-то рассказывал, что жил в работниках у Егора Кулагина. Это его младший сын. Учился здесь, а когда Егор умер, и мать к нему перебралась…

Этот длинный летний день тянулся бесконечно долго. Вернувшись на квартиру и собрав свои пожитки в узелок, Сунагат в нетерпении ждал вечера, когда сам сможет прочитать письмо из Богоявленского.

К Кулагиным он отправился один. Хабибулла радовался, как ребёнок, предстоящему возвращению в родные края и в то же время не мог отделаться от смутной тревоги, от опасений, вызванных военной формой Александра, поэтому идти в гости отказался.

Дверь Сунагату открыла Ольга Васильевна.

— Сунагатка! Какие ветры забросили тебя сюда? — всплеснула руками хозяйка. Она замёт но постарела, у глаз лучились добрые старушечьи морщинки.

Оказалось, что Александр ещё не вернулся домой. Ольга Васильевна, улыбаясь, ввела гостя в небольшую — то ли двух, то ли трехкомнатную — уютно обставленную квартиру.

Многие вещи в гостиной — настенные часы, кружевная скатерть на столе, обрамлённые фотографии у зеркала — были знакомы Сунагату, и на какой-то миг ему даже почудилось, что сидит он в старом кулагинском доме в заводском посёлке. Ольга Васильевна держалась, как прежде, просто. Она велела девушке, должно быть, прислуге, хлопотавшей в кухоньке, поставить самовар и горделиво сообщила Сунагату:

—  А Сашка наш собирается жениться…

—  То-то он больно весёлый, — поддержал разговор Сунагат. — А я думал — он уже давно женился и дети у него есть.

— Так ведь учился всё и учился!

Пришёл Александр.

— Вот молодец, что заглянул! — обрадовался он, увидев Сунагата. — Ты знаешь, кто бы здесь не появлялся из наших краёв, — все для меня как родные… А я каков, а?..

Александр повертелся перед зеркалом, шутливо выпятив грудь, развернув плечи. Он любовался собой, военная форма была ему к лицу.

— Ну, рассказывай, как живёшь?

Порасспросив Сунагата о его житьё-бытьё, Александр, наконец, показал ему письмо брата. Николай в самом деле писал, что восьмерых рабочих, арестованных прошлым летом, оправдали. Помогло им в этом деле то, что угодил за решётку сам виновник заварухи мастер Кацель, он вроде бы оказался австрийским шпионом, за ним приехали из города и увезли под конвоем…

Сомнения Сунагата рассеялись.

Возможно, Сунагат сам этого не осознавал, но до чтения письма где-то в глубине его души таилось недоверие к Александру, иначе он не пришёл бы за подтверждением столь приятной новости. Хотя они с Санькой подружились ещё в детстве, всё-таки эта была дружба хозяйского сына с батраком. Теперь разницу в их положении подчёркивала офицерская форма Кулагина. Для Сунагата любой мундир — будь то военный или жандармский — олицетворял враждебную ему силу. Поэтому его и несколько удивило и тронуло радушие, проявленное Александром. С особенным удивлением Сунагат размышлял за чаем об отношении Александра к жандармам. «Любители тухлятины, ищейки», — так сказал он при встрече утром. Сунагат не мог догадаться, что в этих словах выразилось извечное презрение боевых армейских офицеров к чинам охранки как к людям второсортным, трусам и бездельникам. Но в данном случае такие тонкости значения не имели. Парня обрадовало то, что и среди людей, носящих мундиры, есть, выходит, враги его врагов, — а жандармы, после пережитого им за последний год, стали для него заклятыми врагами.

Вернувшись к Хабибулле, Сунагат успокоил товарища. Впрочем, полностью успокоиться никто из них не мог. Пусть там, на своём заводе, их оправдали. Но теперь, после забастовки и ареста Тихона Иванова, над ними нависла опасность здесь. Надо было спешить. Скорей, скорей из Оренбурга!..

Им повезло: утром на выезде из города их догнал человек на пароконной телеге. Доставив в Оренбург какой-то груз, он возвращался домой и согласился подвезти парней за небольшую плату до Зиргана. А это, считай, полдороги.

И вот снова они в пути. Лошади идут ровной рысью. Всё жарче припекает спины солнце, усиливается духота. Изредка попадаются навстречу повозки, они проносятся мимо, взвихривая горячую пыль. По обеим сторонам дороги простираются хлебные нивы, конца-краю им не видать; ни лесочка поблизости, ни деревца, не на чем взгляд остановить, — разве лишь на синеющих вдали холмах,

С киблы [101] веет знойный ветер, гонит волны по морю пожелтевшей ржи. Волны то накатываются на дорогу шелестящим прибоем, то откатываются назад, отсвечивая тяжёлой медью колосьев. Колосья трутся друг о дружку, отчего над всей округой стоит шорох, — это слышится голос урожая.

Бесконечное дребезжание телеги нагоняет дремоту, сидящий впереди возница безуспешно борется с ней. Изредка он взмахивает кнутом, подгоняет лошадей дребезжащим в лад телеге голосом, но дремота тут же опять овладевает им, и голова его безвольно свешивается к груди.

Чем дальше, тем чаще попадаются у дороги сжатые полосы; хлеб связан в снопы, снопы сложены в суслоны, густо стоящие на потоптанной стерне; за рядами суслонов видны согнутые фигуры женщин и мужчин, в их руках поблёскивают серпы…

Поначалу наши путники с интересом смотрели по сторонам, любуясь открывающимися взору картинами, но дорога укачала их. Хабибулла заснул, скрючившись в задке телеги. Сунагат тёр кулаком глаза, стараясь отогнать сон. Он и не спал, и не бодрствовал — ушёл в полузабытьё, в сладкие мечтания. Мысли его путались. То он оказывался уже на стекольном заводе, среди старых товарищей, то воспринимал происходящее там как бы со стороны. Завод — в его видении — опять был остановлен на ремонт. Товарищи, окружив Сунагата, бурно выражали радость в связи с его возвращением. «Крепко мы друг за друга держались, вот и добились вашего оправдания», — объяснил кто-то. Конечно же, рабочие дружно нажали. А то разве власти пошли бы на попятную? Как же, дождёшься от них!.. Теперь всё хорошо. Он сходит в Ташбаткан за Фатимой и осенью впряжётся в работу…

Сунагат отчётливо видит перед собой Фатиму. На её лице — обида. «Не сердись на меня, Фатима, — говорит Сунагат мысленно, уже в который раз повторяя приготовленные для неё слова. — Не я виноват, что так получилось. Я тебе всё-всё объясню, и ты поймёшь, почему я тогда не смог прийти… Нас ни за что, ни про что схватили и бросили в тюрьму. Но у них ничего не вышло. И не выйдет, только всем нам надо крепко держаться друг за друга…»

Течение мыслей Сунагата неожиданно меняется, и он уже ругает себя: «Всё-таки раззява ты, парень. Сам во всём виноват. Надо было прошлым летом увести её собой. Так нет же! Богатство надумал сначала нажить. Кусай теперь себе локти!.. Нет, нынче уж будет по-другому. Может, поживу в ауле недельку, а может — сразу возьму её за руку и поведу на завод. Через горы, через леса, охотничьими тропами. Ахмади и с собаками не сыщет. А в аул мне возврата уже не будет. Что ж… Завод меня поставил на ноги. Правда, из-за него пришлось помытариться. И голодно было, и холодно. Зато ребята там какие! Возьмутся за что — так до конца… Крепко друг за друга…»