Страна золота - века, культуры, государства - Лев Куббель

Но едва дело доходило до противостояния претензиям царской власти, все разногласия и ссоры оказывались отодвинуты в сторону. И царские чиновники встречали единый .сплоченный фронт. Конечно, аскии иной раз пытались столкнуть лбами две группировки знати и за счет этого обеспечить себе большую свободу действий. Однако политика эта себя не оправдывала, и в конечном счете знать духовно-купеческая оказалась для центральной власти не лучше военной аристократии. Во всяком случае, она ей не уступала ни своевольством, ни алчностью. А в перспективе-то именно приближенные факихи предадут последнего правителя уже развалившейся великой державы — аскию Му-хаммеда-Гао, отдав его в руки марокканских завоевателей, тогда как высшие военные чины останутся ему верны до конца и готовы будут продолжать сопротивление (кстати, вовсе еще не бывшее в тот момент безнадежным).

С разного рода мелкотой царская власть еще кое-как справлялась, хотя и не всегда. Но открыто ссориться с аристократией Томбукту и Дженне, в руках которой находилась добрая половина всей внешней торговли державы, — этой роскоши аскии себе позволить не могли. Особенно последние. Вот и пришлось ал-Хаджу II в 80-х годах XVI в. по-корнейше испрашивать у кадия ал-Акиба разрешение на то, чтобы ему, аскии ал-Хаджу II, участвовать в расходах на перестройку мечети Санкорей.

Сила князей духовных заключалась, конечно, не только, да и не столько в их духовном авторитете. В их руках скопились огромные богатства. Мы только что видели, как государи раздаривали им сотни и тысячи душ зависимого населения, порой вместе с местностями, где это население обитало. В начале марокканского вторжения, например, один из множества суданских шерифов владел 297 «домами» зависимого населения. Слово «дом» в тексте «Истории искателя», скорее всего, обозначает патриархальную семью, живущую в одной усадьбе, — речь, следовательно, шла о нескольких тысячах человек. А ведь Мухаммед ибн ал-Касим, которому они принадлежали, вовсе не был самым богатым из шерифов! Притом раздавали не одних только земледельцев, но и ремесленников.

Постепенно (с ходом XVI в. все быстрее) стиралась граница между военно-административными сановниками и высшим мусульманским духовенством, составлявшим на практике единое целое с высшим купечеством: князья духовные превращались одновременно и в светских князей. Но все же сохранялись две области жизни, в которых мусульманское духовенство в истории Сонгай неизменно оказывалось сильнее не только военной аристократии, но и самой царской власти, — внешняя, т.е. транссахарская, торговля и культура. Что касается последней, где власти и в голову не могло прийти не то чтобы оспаривать позиции факихов, а просто самой играть хоть какую-то роль, — то о ней речь впереди. А в торговле у духовенства существовали давние и прочные традиции, оно располагало обширными налаженными связями и немалым опытом. За несколько веков факихи настолько переплелись с купцами, что их порой очень непросто было отличить друг от друга, особенно когда такие, казалось бы, довольно разнородные занятия совмещал один и тот же человек.

Абдаррахман ас-Сади, автор «Истории Судана», с глубоким и искренним уважением относившийся ко всем благочестивым мужам, когда-либо жившим в Томбукту, выделял в числе особо почтенных шерифа Сиди Яхью ат-Таделси (его именем и сегодня называется третья большая мечеть этого некогда процветавшего города). И вот он рассказывает о шерифе историю, которая, пожалуй, современному читателю хроники может показаться довольно ехидной насмешкой над святым мужем — хотя, конечно, сам ас-Сади, человек совсем иной эпохи, почти наверняка не ощущал этого несколько иронического подтекста.

«В начале дела своего, — рассказывает хронист, — Сиди Яхья, да помилует его Аллах Всевышний, воздерживался от торговых дел; впоследствии же он в конце концов ими занялся. И рассказывал он, что до того, как занялся торговлей, видел во сне пророка каждую ночь... Потом стал он его видеть только раз в неделю, затем — раз в месяц и, наконец, — раз в год. Его спросили, что тому причиной. Шейх ответствовал: "Я считаю, что только те торговые дела...". Ему сказали: "Почему же ты их не бросишь?". Он же возразил: "Нет, я не люблю нуждаться в помощи людей!"». Ас-Сади добавляет к этому — и он, вне сомнения, здесь вполне искренен! — такую сентенцию: «Взгляни же, да помилует Аллах нас и тебя, сколь вредоносна торговля...».

Так, впервые в истории Западного Судана в державе аскии ал-Хадж Мухаммеда I и его преемников появился единый господствующий класс, который сумел объединить в своих руках руководство всеми сторонами жизни общества — хозяйственной, военно-политической и идеологической. Восторжествовала — во всяком случае, на уровне этого класса — новая идеология, которая в большей степени соответствовала достигнутому уровню развития производительных сил и производственных отношений. В Сонгайской державе уже восторжествовали феодальные отношения — тоже в их ранней форме; это, конечно, было довольно далеко от привычных наших представлений о европейском феодализме. Но все же открывалась дорога к дальнейшему росту общественного производства на основе форм эксплуатации, близких к крепостничеству. И поэтому мы вправе говорить, что с точки зрения уровня социально-экономической эволюции эта держава оказалась высочайшим достижением народов Западной Африки в доколониальный период.

Несколько слов о цене величия...

Итак, в основе подъема Сонгай до уровня великой державы, неоспоримого гегемона в западносуданской политике, лежали, как не раз уже говорилось, внутренние экономические факторы. Относительно земледелия сказано достаточно много; но XV—XVI вв. увидели и определенный рост местного ремесла, во всяком случае, в количественном отношении.

Собственно, второе великое разделение труда — отделение ремесла от земледелия — началось в Западной Африке довольно давно. Здесь уже в глубокой древности умели обрабатывать разные металлы, в первую очередь железо, что было особенно важно для развития хозяйства. Вы познакомились с такими центрами ремесла, как Дженне-джено, Аудагост, Ниани. А что до гончарного производства, тоже давно известного и повсеместно распространенного в Западном Судане, то, когда в Гао при раскопках были обнаружены фрагменты керамики местного производства, относящиеся к средним векам, их качество оказалось намного лучше того, что выделывают в этом городе современные гончары.

Но больше всего было развито, видимо, текстильное производство. О нем рассказывал еще ал-Бекри. Из описания Томбукту, принадлежащего Льву Африканскому, явствует, что в городе ткачи были весьма многочисленны. А из текста «Истории искателя» следует, что в Томбукту было целых 26 больших портновских мастерских, и в каждой из них под руководством опытного мастера работало от пятидесяти до ста подмастерьев и учеников. Хлопчатые ткани и грубые шерстяные покрывала, изготовленные в Западном Судане, довольно хорошо знали на многих зарубежных рынках, порой очень далеких. Мандингское название таких хлопчатых тканей — биринкан — было подхвачено арабскими купцами из Северной Африки, а от них в форме бугран попало в средневековую французскую литературу. А что касается спроса на местных, африканских, рынках, то интересно вот что: в XV и в начале XVI в. португальцы усиленно скупали в одних районах хлопчатые ткани местного изготовления, с тем чтобы в других местностях той же Западной Африки покупать на них золотой песок.

На высоком уровне сохранялось в сонгайское время и строительство речных судов. Мы говорили уже об этой отрасли ремесленного производства, когда вспоминали рассказ мансы Мусы I об океанской экспедиции его предшественника. А для Сонгай, в котором флот служил не только транспортным, но и важнейшим боевым средством (да и как оно могло быть иначе, учитывая географическую среду, в которой выросло сонгайское общество!), значение судостроения было намного большим, чем в Мали.

Так что с внешней стороны все как будто обстояло благополучно. Но если повнимательнее вчитаться в описания западносуданских рынков, которыми мы обязаны Льву Африканскому, то рано или поздно обращает на себя внимание черта, которая поначалу удивляет, а потом начинает тревожить.

В самом деле, если так развито было текстильное производство, то почему и зачем на рынках крупных городов было столько европейских и варварийских, т.е., проще говоря, североафриканских,тканей? А главное, почему за них платили такие высокие, а подчас и просто бешеные цены? И отчего Лев Африканский подчеркивал именно эту дороговизну? А начав единожды вспоминать, мы дойдем и до рассказов ал-Омари и Ибн Баттуты о том, насколько высоко ценили в Мали парчу и другие высококачественные ткани... Так в чем же было дело?

Беда западноафриканского ремесла заключалась в том, что оно не могло соперничать с европейским или ближневосточным по качеству своих изделий. Поэтому все, что мало-мальски превосходило обычную местную ремесленную продукцию своим качеством, приходилось покупать в Северной Африке или через нее. Ввоз изделий иноземного ремесла в Западный Судан был невелик количественно, но зато сравнительно очень дорог. А значит, и покупать привозные товары могла только верхушка общества.