Наследство последнего императора - Николай Волынский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Получив шифровку, Горбачев долго не понять, в чем дело. Как суперсекретная информация могла попасть еще куда-нибудь? Президент Буш обещал полную «стерильность» – он еще сам недавно был главным шпионом США – директором ЦРУ! Тогда впервые у Горбачева возникло подозрение о двойной игре американцев, но он тут же отогнал страшную мысль. А сегодня он мог только одно – сделать вид, что все под его полным контролем.
– Мы совсем ничего не пили! – возразил Бессмертных. – Бейкер был очень встревожен!
– А Буш? – спросил Горбачев.
– О президенте Буше не говорили.
– Зато я потом с ним говорил! – соврал Горбачев. – Понял?
Министр слабо пожал плечами.
– Ладно, Шура, ты не волнуйся, не переживай, – успокоил его президент СССР. – Ты поступил правильно. Я тоже свои меры принял – все они, голубчики, получили от меня под первое число! Надолго запомнят! Так что можешь идти гулять.
– В самом деле, Михаил Сергеевич? Все в порядке?
– Да-да, – уже мягче подтвердил Горбачев. – Процесс пошел, идет как надо. Все как задумано…
Через сорок дней наступило 21 августа 1991 года.
В ванную неслышно вошла Раиса.
– С тобой ничего не случилось? – обеспокоено спросила она.
– Нет, – со вздохом ответил Горбачев, включил бритву и подвинулся к зеркалу. Просто задумался… – и он стал бриться.
– Раечка, – крикнул он жене через несколько минут. – Помнишь историю с царским золотом? Как ты думаешь, что Ельцин с ним сделает?
– Заберет себе, – сразу отозвалась Раиса Максимовна. – Если получит.
– Ну-ну, – покачал головой Горбачев. – «Заберет!» Англичанам палец в рот не клади. Мейджор, хоть и премьер, и слабак сам по себе, но крестная мамаша-то у него – Марго. Крепко держит его… в ежовых рукавицах! А на Марго где сядешь, там и слезешь. Вот и посмотрим!
9. ПИСЬМО ВЕЛИКОЙ КНЯГИНЕ КСЕНИИ АЛЕКСАНДРОВНЕ
Тобольск 7 января (25 декабря ст. с.) 1918 г.
Милая дорогая моя Ксения!
Очень обрадовала ты меня своим письмом, сердечное тебе за него спасибо. Нам тоже бывает так отрадно получать от вас письма. План устройства гостиницы[41] и распределения будущих должностей между вами – мне понравился, но неужели это будет в вашем доме?
Тяжело чрезвычайно жить без известий – телеграммы получаются здесь и продаются на улицах не каждый день, а из них узнаешь только о новых ужасах и безобразиях, творящихся в нашей несчастной России. Тошно становился от мысли о том, как должны презирать нас наши союзники.
Для меня ночь – лучшая часть суток, по крайней мере, забываешься на время. На днях в отрядном комитете наших стрелков обсуждался вопрос о снятии погон и других отличий, и очень ничтожным большинством было решено погон не носить. Причин было две: то, что их полки в Ц. Селе так поступили, и другое обстоятельство – нападение здешних солдат и хулиганов на отдельных наших стрелков на улицах с целью срывания погон.
Все настоящие солдаты, проведшие три года на фронте, с негодованием должны были подчиниться этому нелепому постановлению. Лучшие две роты стрелков живут дружно. Гораздо хуже стала за последнее время рота стрелков полка и отношения их к тем двум начинают обостряться. Всюду происходит та же история – два-три скверных коновода мутят и ведут за собою всех остальных.
С нового года дети, за исключением Анастасии, переболели краснухой, теперь она у всех прошла.
Погода стоит отличная, почти всегда солнце, морозы небольшие. Поздравляю тебя к 24-му, дорогая Ксения. Крепко обнимаю тебя, милую Мама и остальных всех.
Всегда любящий тебя
твой брат Николай
10. ДНЕВНИК НИКОЛАЯ II[42]
«7 января (25 декабря по нормальному стилю – Рождество Христово) 1918 года. Восход солнца в 9 часов 30 минут (11 часов 30 мин. по большевистскому времени).
Чудное яркое утро. Путаемся во времени. Большевики велели перевести стрелки на целых два часа вперед. Объясняют: для экономии энергии электрического тока. Где в Сибири течет так много электричества, что его надо экономить? Здесь, в Тобольске, электричество зажглось только под «новый» Новый год (его они назначили нам на 18 декабря) на пять минут у нас, т. е. в бывшем губернаторском доме (они называют его Дом свободы – вот уж издевательство!), в ихнем губкоме и доме Совдепов (и ко мне уже приклеиваются слова– уродцы!). Целых пять минут свет горел в гостиной, и так ярко, что даже заболели глаза от долгой непривычки. Должен заметить, что электрические лампы даже в Зимнем дворце были вполовину менее яркими. Потом выяснилось, что в наш «Дом свободы» электрическую энергию пустили освещать помещения по ошибке».
Николай макнул ржавое стальное перо в пузырек с чернилами, разведенными водой до серого цвета – приходится экономить. Пальцами снял ворсинку с пера, подышал на него и, поразмыслив, отложил.
В доме неумолимо расползалась стужа, проникала во все щели, во все уголки, подбиралась к кровати, на которой одетыми спали жена и сын, прижавшись под двумя одеялами друг к другу. Голландская печь, которая вчера в такое же время весело пела и трещала, сейчас остыла, морозный поток стелился по половицам, и Николай стал его ощущать даже через подошвы валенок. Вот так: именно сегодня, в светлый праздник Рождества Христова, хотя уже солнечным днем красная ниточка термометра показала – 42о по Цельсию.
В коридоре загрохотали сапоги. На пороге появился унтер-офицер Воскобойников и аккуратно положил у печи охапку березовых дров, сверкающих с мороза, как сахар.
– Гражданин Романов! – гаркнул он, отдавая честь. Полушепотом продолжил: – Ваше императорское величество, дров больше не будет.
И растерянно развел руками.
Сначала Николаю показалось, что тот пошутил – подобные дерзкие шутки со стороны солдат охраны, которые обольшевичивались прямо на глазах, случались все чаще. По объему злобы в них можно было судить, как меняется отношение солдат к семье. Вовсе не так, как напутствовал охрану Керенский, напомнивший солдатам при отъезде, что лежащего не бьют. В Тобольске понемногу начали бить, но не сильно – пока все больше злобными репликами по разным поводам и без поводов. Но в то же время среди части остальных солдат сочувствие к Романовым росло. И уже время от времени возникали инциденты между насмешниками и сочувствующими, правда, короткие и без последствий.
Главной причиной растущего недовольства была неопределенность положения охраны. Керенский, пообещавший им командировочное содержание в десятикратном размере, перестал платить уже в сентябре. После октябрьского переворота денежные переводы на содержание Романовых вообще прекратились. На телеграммы Кобылинского Кремль долго не отвечал. Наконец пришло указание из совнаркома снизить довольствие арестованным до 600 рублей в день – это при том, что десяток яиц на рынке 3000 совдеповскими.
Романовы и их охрана стали жить в долг – на подачки, которые удалось собирать по городу Татищеву, Долгорукову и Кобылинскому. Горожане давали плохо и всегда тайком. Брали векселя за подписями Долгорукова и Татищева, прекрасно понимая, что никто по ним не заплатит. Скоро повар Харитонов известил Николая: «В долг больше в лавке не отпускают». И вот еще и дрова…
Но унтер Воскобойников всегда был на стороне Романовых.
– А что, – не поверил своим ушам Николай, – разве весь лес в Сибири уже вырублен?
– Никак нет, лесу очень много, еще на триста лет династии хватит, – виновато объяснил унтер-офицер и покраснел, поняв, что сморозил глупость насчет династии. Николай, казалось, не расслышал его последних слов.
– Так что же, голубчик? – чуть усмехнулся в свои рыжие, тронутые пегой сединой усы бывший император.
– Да ведь… – он беспомощно развел руками и умолк.
– Говори, Воскобойников, смелее! – приободрил его Николай. – Надеюсь, мне можно доверять.
– Воспретили-с, Ваше величество. Гражданин тобольской военный комиссар приказал: «Сегодня царю дров не давать совсем!»
– Так отчего же?
– Оттого, Ваше величество, что поп вчера в конце обедни провозгласил многая лета Государю императору Николаю Александровичу и всем близким и присным его. Теперь в чеке кричат: монархический заговор, попытка открыто провозгласить возвращение царской власти… Эх, если бы вправду!.. – грустно вздохнул унтер-офицер.
Николай взял свечу, направился к окну, долго всматривался в темень, но ничего не мог увидеть, правда, он и не особенно старался. Он просто не хотел, чтобы унтер видел его лицо. Воскобойников выжидал, потом не выдержал и деликатно кашлянул.
– Да, голубчик? – обернулся Николай. – Извини, задумался…
– Свечечку-то… – сказал Воскобойников. – Свечечку с подоконника убрать бы надо, Ваше величество.
– Отчего? – удивился Николай.
– Так ведь у нас теперь народишко совершенно с ума съехавши! – в сердцах воскликнул унтер. – Всенепременно найдется подлец и скажет, что Ваше величество изволили кому-то сигналы подавать. А ихней чеке того и надо: там ведь звери… лютые звери засели… половина – из бывших жандармов. Выслуживаются перед новой властью!
