Кто-то умер от любви - Элен Гремийон

— А мама резала газету!

Я в ужасе замерла, не зная, как реагировать.

— Папа тоже умеет резать газеты, хочешь, покажу?

— Нет!

Но я повернулась и вышла, оставив их вдвоем, одну в слезах, другого — онемевшего и растерянного. «Мама резала газету»… Слава богу, она еще не так хорошо говорит, чтобы выдать меня с головой. Как же он короток — этот период, когда можно безнаказанно что-то делать на глазах детей, не рискуя быть разоблаченным. Ох, черт, я же забыла носовой платок!

В парке я села на скамейку и стала ждать Анни. Я была уверена, что она придет — придет и встанет передо мной, бледная, напуганная тем, что я одна, что я одета в черное. Все произошло именно так, как я себе представляла. Она подбежала ко мне и почти беззвучно спросила:

— Где… Где Луиза?

Я взглянула на нее — хватит ли у меня сил совершить задуманное? — и ринулась в бой решительно и хладнокровно. Сейчас или никогда.

— Вчера вечером я оставила ее одну в кабинете Поля, но ненадолго, просто вышла, чтобы принести ей теплую кофточку…

— Где она?

— Мне показалось, что у нее холодные ручки — в этом возрасте у детей они мерзнут быстро, очень быстро. Когда я шла обратно вниз по лестнице, то окликнула ее, но она не ответила. Я не встревожилась, с детьми такое часто бывает, они не отвечают, даже если слышат вас; впрочем, взрослые иногда поступают так же…

— Прекратите! Скажите мне, где Луиза?

— Она лежала на полу, а рядом я увидела маленький «деринджер». Наверное, она сняла его со стены, чтобы поиграть. Живот у нее был окровавлен… Она умерла, Анни, Луиза умерла. Видимо, случайно нажала на курок, и пуля попала в живот. Я не понимаю, как это могло случиться, ведь Поль никогда не заряжал коллекционное оружие, никогда.

В этот миг я подняла глаза на Анни и увидела, что она не хочет, боится понять. Ее лицо побелело так, словно из тела разом ушла вся кровь. Не знаю, сколько долгих минут она простояла так передо мной, застыв на месте. А потом взвыла, как раненый зверь, и кинулась бежать.

Я не боялась, что мои слова принесут несчастье Камилле, — ведь умерла-то Луиза.

Дальнейшие события я могу только воображать, но, наверное, все случилось именно так, как я предполагала.

Она вернулась домой. Бывает горе, которое рассеивается на улице или в баре, но не смерть ребенка. Броситься на кровать, на пол, забиться в угол — но только у себя дома.

Улица Тюренна, дом № 17, пятый этаж, налево от лестницы.

Переступив порог, она увидела под ногами лист бумаги. Машинально опустила глаза и так же машинально прочла. Я не вложила этот листок в конверт, зная, что у нее не хватит сил открыть его. Я даже не сложила эту бумажку, зная, что у нее не хватит сил ее развернуть.

Ей ничего не оставалось, как прочесть наклеенные буквы.

НЕХОРОШО ИГРАТЬ В ПРЯТКИ

КТО-ТО СКАЖЕТ

ВАШЕМУ НОВОМУ ДРУЖКУ

ЧТО ОН СПИТ

С ПРОДАЖНОЙ ДЕВКОЙ

Она ни в чем не призналась Луи, я была в этом уверена. Люди говорят всю правду лишь тогда, когда наверняка знают, что разрыв неминуем и окончателен, а она вовсе не хотела его терять. Имея дело с молодым мужчиной вроде Луи, рискованно делать такие признания, способные вызвать у него только омерзение и гадливость. Он никогда не поймет, как она могла два года жить в такой грязи. Только зрелый, знающий жизнь человек мог бы решиться на то, чтобы вытащить женщину из этой клоаки и даже извлечь из этого определенное удовольствие, род извращенного злорадства, отняв у других мужчин столь лакомый кусочек. А молодой парень, вокруг которого столько свеженьких и чистых девушек, тут же порвет с ней.

Мой листок должен был повергнуть Анни в жестокое смятение. Она, конечно, и не подумает обо мне, ведь я уже столько лет не вмешивалась в ее жизнь. Доносы в это время стали таким распространенным жанром, что автором этого послания мог быть кто угодно. Бывший клиент. Ревнивая товарка. Брошенная подружка Луи. Месть и я — эти понятия у нее не совмещались.

Может быть, один-единственный разговор с Луи все уладил бы. И даже не разговор, а простое объяснение. Но она только что узнала страшную новость и будет думать только об этом. Луиза умерла, а если Луи узнает, что она проститутка, он больше не захочет и слышать о ней — вот как она наверняка думала.

Я хотела обложить ее со всех сторон, задушить ее. Через людей, которых она любила. Уничтожить ее лучезарное будущее в тот самый миг, когда она вообразила, что оно уже совсем близко. Я знала, что обманутая надежда способна, как ничто другое, развязать настоящую трагедию, привести к настоящему безумию. Такое бывает с ребенком, у которого внезапно отобрали машинку или куклу, а он-то решил, что их ему подарили. Ярость. Вопли. Конец света. Луиза. Луи. Все рухнуло в один миг.

Развязку она взяла на себя. Выбежала из комнаты, схватила велосипед, примчалась в Нюизман и бросилась в озеро.

Я узнала об этом только на следующее утро, когда Жак позвонил мне из «Лескалье» и сообщил, что Анни утонула, ее тело нашли в озере.

Не знаю, кто ему это сказал, тело ведь так и не нашли. Деревенские слухи так же невразумительны, как «испорченный телефон», в который Камилла любила в детстве играть со мной: никто никогда не знает, кто из игроков исказил правду.

На самом деле я не желала ей смерти. Мне только нужно было удалить ее — окончательно и очень быстро. Я пошла ва-банк. Ведь я так хорошо изучила ее. Толкнуть ее на крайность. Нащупать самое больное место, лишить ее душевного равновесия и стойкости. Собрать мозаику из всех событий так, чтобы они разбили ей сердце. Поразить самым страшным словом, какое только можно придумать, чтобы смерть показалась единственным возможным исходом. Психологическое давление — такое же оружие, как любое другое, и способно убивать так же, как другое, с той лишь разницей, что это преступление идеальное. Настолько идеальное, что даже я была почти уверена в своей непричастности к ее гибели. И в конечном счете, возможно, оказалась права.

Подавленность дала о себе знать позже — так бывает на войне, когда сознание неминуемой опасности притупляет все остальные чувства, оставляя место лишь четкому и эффективному плану спасения. Подавленность появилась со временем, когда все улеглось, когда я снова начала смотреться в зеркала, как любая женщина, но совсем по другим причинам. Я и теперь часто вглядываюсь в свое отражение, все еще поражаясь тому, что когда-то совершила, — ведь я никогда не умела лгать даже по мелким бытовым поводам. Может быть, я подобна тем рецидивистам, о которых все отзываются очень хорошо — до тех пор пока они не попадают в ту же ситуацию и не затевают новое убийство. Есть такие особые обстоятельства, когда в человеке вдруг проявляется скрытая доселе сторона его натуры, которая с переменой этих обстоятельств тотчас вновь прячется.