Конец буржуа - Камиль Лемонье

«Он решил, что выступает в палате», — подумала насмешливая Сириль.

— Ну как бы там ни было, надо уметь радоваться жизни. Не к чему затевать эти бесплодные споры! Мир все равно погибнет с нашей смертью. Но все-таки ты, по-моему, на редкость сумасбродная девчонка.

Снизу до них долетели звуки бешеной фортепьянной игры.

— Да мы совсем с ума сошли! Бедняга Леон там ждет, я же ему обещал.

Они посмотрели друг на друга и расхохотались.

— Послушай, — сказал Эдокс, обнимая ее за талию, — будь умницей, пойди помирись с ним.

Она нетерпеливо дернула головой.

— Нет, нет, пойми же… не хочу я этого.

Но потом тут же передумала:

— А тебе этого действительно хочется… Ну, так приволоки его сюда со связанными руками и ногами… Право же, стоило мне получить от портнихи этот костюм, и мне захотелось всем все простить… Шаровары-то все-таки широковаты. Я похожа в них на мамелюка. Только прошу тебя, хорошенько пробери его, чтобы он больше не приставал ко мне насчет…

— Насчет кого?

— Ну, насчет господина Депюжоля, — ответила она смущенно и с оттенком раздражения в голосе.

«Да, у этой хорошенькой женщины все далеко не так просто, как у большинства тех, кого я знал, — подумал Эдокс, спускаясь по лестнице. — Я уже не говорю об этой несчастной размазне Матильде, у которой сердце прозрачно, как стекло. Но все это заставляет меня еще больше ценить мою Сару. И если оставить в стороне ее ревность, достоинств у нее немало».

Он хлопнул по плечу увлеченного своей игрой Провиньяна.

— Все в порядке. Тебя простили, олух ты этакий.

Но Леон продолжал играть. Брови его были нахмурены. Он настороженно прислушивался к рождавшимся под его пальцами звукам, которые должны были сложиться в одну тему.

— На этот раз я, кажется, нашел финал, — сказал он. — Главное, это чтобы в басах звучала первая фраза, она потом повторяется, становится лейтмотивом… Она совсем простая, очень спокойная, maestoso… Вот послушай.

Вытянув руки, он ударил по клавишам, одновременно нервным движением ноги нажимая педаль. Прикосновением напряженных пальцев к клавиатуре он исторг из гудевшего рояля медлительные такты, похожие на звуки грегорианского церковного пения.

«Ну вот, опять сел на своего конька, — подумал Эдокс, с явным презрением относившийся к композиторскому рвению зятя. — Теперь он все способен забыть, даже свою ссору с Сириль…» — Иди же сюда, — окликнул он его нетерпеливо. — Неужели ты думаешь, что я что-нибудь понимаю в твоих штуках!

Наконец Провиньян решился. Оба они поднялись наверх. Сириль, набрав полный рот булавок, старалась немного подоткнуть складки своих широких вишневых шаровар.

— Ну как теперь?

Она выпрямилась, прошла несколько шагов, повернув голову в сторону мужчин, и, слегка прищурившись, на них поглядела.

— Ну, конечно, лучше, — заметил Эдокс. — Теперь они облегают бедра.

Она быстро подошла к Провиньяну.

— А ты молчишь? Тебе не нравится этот костюм?

Нет, ему все нравилось… Только, на его взгляд, бедра очерчены слишком резко. Это неосторожное замечание чуть не погубило все дело.

— Значит, я, по-твоему, плохо сложена? Ты всегда говоришь только глупости.

— Ладно, давайте на этом покончим, — сказал Эдокс, которому все это уже порядком надоело; он подвел их друг к другу. — Теперь, дорогой мой, изволь поцеловать ее, а ты, сестра, прости его. Хватит уж мне с вами канителиться.

И вот в атмосфере этого маскарада, этого пестрого обмана, устроенного своевольной капризницей, под мягкое шуршанье театрального костюма и состоялось их примирение. Открыв серебряную пудреницу, Сириль достала оттуда пуховку и обдала мужа целым облаком пудры, от чего его худое скорбное лицо стало походить на вымазанное мукой лицо паяца.

— Вот тебе, негодный!

И, добродушно смеясь, она громко чмокнула его в щеку. Он ответил ей поцелуем, и таким образом все окончилось примирением.

XXV

Хотя Эдокс и получил уже два напоминания от Матильды, он отправился к Флеше только через день. Утром баронесса почувствовала себя лучше и встала с постели. После двух дней затворничества и смертельных страданий к ней вернулась жажда жизни. Она приняла ароматическую ванну, на полчаса предоставила себя в распоряжение парикмахера, а потом позвала Эдокса.

— А кстати, что с Флеше? — небрежно спросила она мужа, глядя на его отражение в зеркале. — Что, это уже решено? Получит он орден?

Глаза их встретились в зеркале. Он равнодушно ответил:

— Разумеется! Сикст обещал… Я собираюсь ему сегодня напомнить об этом обещании.

«Он ее еще не видел», — подумала Сара.

— Но поцелуй же меня, милый… Ты мне даже не говоришь, хорошо ли я сегодня выгляжу…

Улыбаясь, она подставила ему затылок и на мгновение почувствовала щекочущее прикосновение его усов.

— Ты прелестна. Кто же еще может сравниться с тобой?

Сикст был очень занят. Предстояло утвердить таможенные тарифы. Он заперся со своим секретарем и никого не велел принимать. Эдокс, однако, настоял, чтобы о нем доложили. Сикст, как всегда высокомерный и ворчливый, все же вышел к нему навстречу и протянул ему обе руки.

— Только для вас одного, мой дорогой депутат, — с напускным добродушием сказал он.

Он был искусным актером, ему хотелось показать этими приветливыми словами, что он особенно благоволит к своему гостю, делая исключение для него одного.

Эдокс поклонился и сообщил ему о возвращении Флеше.

— Теперь вам остается только сказать одно слово, господин министр, и я приведу его к вам, раскаявшегося и готового во всеуслышание признать превосходство вашей политики.

— Ах да, орден, — сказал Сикст своим пронзительным голосом, напоминающим звук алмаза, режущего стекло. — Ну что же, можете заверить его, что он у него будет.

Глядя Эдоксу прямо в глаза, он со скрытой иронией, но совершенно серьезно сказал:

— Это ваша заслуга.

Он пожал ему руку, давая понять, что прием окончен. Эдокс сел в карету и велел отвезти себя к Флеше. Его встретила Матильда. Радость ее была так велика, что она даже забыла упрекнуть его за опоздание.

— Неужели я не заслужила твоей любви? — воскликнула она. — Милый, за эти недели, проведенные в разлуке с тобой, я вся исстрадалась… Я и сейчас еще чуть жива.

Он взглянул на ее мертвенно-бледное лицо, на лихорадочно горевшие, страдальческие глаза.

— Но ведь я пришел.

И тут же, чтобы не дать ей расплакаться от прилива чувств, он с притворным испугом сказал:

— Берегись! Нас могут застать!

— Не бойся, он ничего не подозревает. Он сейчас работает у себя в кабинете. А даже если это и случится, то не все ли мне равно? Я устала от всей этой лжи… Я хотела бы выйти на улицу и всем прокричать о моей любви… Все равно я погибла, да, погибла… Поцелуй меня, поцелуй меня, мой любимый!.. Если бы ты только знал, как мне нужно забыться в твоих поцелуях!

Он вспомнил, как его жена просила его утром теми же ласковыми словами: «Поцелуй меня, милый!» Ему стало смешно.

«Да, все они из одного теста».

— Ну так вот, слушай, я согласен… Только не здесь… Попозднее, там, у нас.

Она хотела, чтобы это было сегодня. Он отговаривался, ссылаясь на неотложные дела, такие же, как всегда, разные хлопоты, визиты.

— Послезавтра, хочешь?

«Значит, я была права, — подумала она в то время, как прибежавший на звонок слуга проводил Рассанфосса в кабинет Флеше. — Она ничего ему не сказала, он ничего не знает. Господь сжалился надо мной».

Встреча его с рослым и крепким Флеше была очень сердечной. Они несколько раз пожали друг другу руки, совсем как старые друзья.

— Да, так оно, конечно, лучше, — сказал маститый архитектор. — Собственно говоря, я держался этих взглядов всю жизнь. Я ведь старый либерал. Те, кто меня знает, отлично понимают, что я не стал бы менять свои убеждения из-за какого-то ордена… Главное — принципы! Во имя принципов надо уметь жертвовать всем, может быть даже забывая о личной обиде. Я вот так и сделал, — сказал этот честолюбец, ловко закругляя разговор.

Провожая гостя, Флеше взял его за пуговицу сюртука:

— Знаете, я ведь с интересом следил за вашим предприятием… Эта колонизация — это же грандиозное дело. Порядочные люди должны всегда помогать друг другу. Словом, я велел купить для себя триста акций.

«Я у него взял жену, а он берет у нас триста акции, — подумал Эдокс, усаживаясь в экипаж. — Бедная Матильда, оказывается, была для меня еще полезнее, чем я думал».

Таково было начало политической карьеры этого проходимца, который, не будучи одарен никакими способностями, воспользовался для осуществления своих ближайших целей женской любовью. Он всячески оттягивал обещанное г-же Флеше свидание и встретился с нею только через неделю. Может быть, он рассчитывал, что эти постоянные отсрочки истощат ее терпение и чувство ее к нему иссякнет: он не понимал, как искренне и как глубоко эта женщина его любила. Она пришла на это свидание, смертельно истерзанная непрестанной пыткой ожидания, которой он ее подвергал. Теперь она уже окончательно уразумела, что для него она только игрушка и средство для осуществления своих целей. Ему пришлось потратить целый час, чтобы эта страшная истина дошла наконец до ее сознания. Он отослал ей все ее письма и просил вернуть ему все записки, которые он ей посылал.