Фаза 3 - Оса Эриксдоттер

Матьё расхохотался:

– Решу завтра… Вот и сделать бы это “решу завтра” девизом всей жизни.

Адам тоже засмеялся. Он вдруг обнаружил, что ему это по силам! Заставить себя не расчесывать болячку, переключиться. И сразу вернулось ощущение счастья. Впервые Матьё позволил ему остаться на всю ночь. Они встретились накануне, пили вино, танцевали. Потом пошли домой к Матьё. Разговаривали, занимались любовью, уснули, обнявшись, и проснулись в той же позе, с переплетенными ногами.

– Bonjour, – прошептал Матьё, дыша ему в шею, и звучание этого “бонжур”, первого французского слова после “мерси”, которое он узнал, показалось ему сказочно красивым. – Доброе утро.

А теперь уже и не утро. Они разговаривали, не вставая, не меньше часа. Потом Матьё показал свою новую работу. Сидит в трусах в вельветовом кресле и объясняет, что к чему и что это должно означать. Объясняет малопонятно, но до чего же он красив! У Адама даже сердце защемило.

Наконец он заставил себя одеться – надо было во что бы то ни стало попасть в институт.

– Иди, спасай мир, – засмеялся Матьё на прощанье.

Уже на выходе из подъезда Адама догнала эсэмэска:

Приходи после работы. Я с тобой еще не разделался.

Адам шел по еврейскому кварталу Парижа, чувствуя себя как герой голливудского фильма о войне. Мальчонка в кипе обогнал его на самокате и неожиданно поздоровался. И женщина в пекарне помахала рукой – счастье заразительно.

– Прелестное утро, не так ли, месье?

Еще бы не прелестное!

– Отличное! Отличное утро, мадам! Давно такого не было.

Еще несколько шагов – и книготорговец, таскающий в машину ящики с книгами, прикоснулся к черной традиционной шляпе. Шляпа в Париже – большая редкость, никто не носит головных уборов, а варежки вообще разве что для малышей.

– Бонжур, месье!

Бонжур, бонжур, бонжур! Побольше вам книголюбов!

Адам перебежал улицу Риволи под вой гудков и проклятия водителей – чепуха, в такой пробке невозможно попасть под машину.

В метро сонно и пусто, почти нет пассажиров. Ничего удивительного, одиннадцать часов, нормальные люди давно на работе, и для ланча еще рано.

Женщины у него за спиной обсуждали случай на границе со Швейцарией. Там строят второй путь железнодорожной ветки, взрывают скалы. Что-то пошло не так – и заряд взорвался чуть ли не в руках одного из рабочих.

– Наверняка ангел-хранитель… – сказала одна из женщин. – Чудо какое-то: его отбросило взрывом, и подумайте только – ни одного перелома.

Адам вздрогнул. Финеас Гейдж. Перед глазами возникла картинка из учебника нейрологии. Череп Финеаса Гейджа.

Выскочил из метро и, не обращая внимания на внезапно зарядивший капризный апрельский дождь, почти бегом пересек бульвар и ворвался в дверь исследовательского центра института нейрофизиологии. Тут же наткнулся на Сами – стоит в лобби и разговаривает с одним из сотрудников. Помахал Адаму рукой, но тот даже не остановился.

В кабинете он бросил куртку на спинку кресла и запустил компьютер. Так… гарвардская медицинская библиотека. Большинство материалов уже оцифровано, но попадаются и фотографии пожелтевших страниц, на экране они кажутся очень древними.

Пронзенный череп Финеаса Гейджа. А вот и история болезни. Сентябрь 1848 года, молодой парень по фамилии Гейдж работает на строительстве дороги в Кавендише, штат Вермонт. Стоит бабье лето – индейское, как это время года называют в Америке. Финеас трамбовал взрывчатку в высверленном в скале отверстии тонким стальным пестиком, и произошел взрыв. Пестик пробил ему череп насквозь с такой силой, что пролетел еще несколько метров, прежде чем упал на землю. Самое удивительное – молодой человек выжил. Выжил, но изменился до неузнаваемости. Спокойный, уравновешенный юноша стал агрессивным, жестоким, для него словно не существовало никаких социальных ограничений.

Один из школьных примеров в американской нейрологии. Когда Гейдж умер, вскрытие показало, что проводящие пути, связывающие лобную долю и миндалевидное тело, полностью разрушены, кора лобной доли повреждена, – и каков результат? Изменения личности! За сто лет до того, как первый американский массовый убийца вскарабкался по пожарной лестнице университетской башни в Техасе.

Адам довольно долго сидел неподвижно, вглядываясь в пробитый череп на фотографии. Еще один снимок. И еще один.

Uncinate fasciculus. Крючковидный – так называется нервный пучок, связывающий лобную долю с миндалевидным телом, сокращенно UF. Его травматическое, онкологическое или воспалительное повреждение – классическая причина изменения личности.

Он был такой приветливый, рассказывала медсестра в “Кулике” об Эрике Зельцере. Никогда не скупился на комплименты.

Перешел на другой сайт, где под защитой сложного пароля хранились МРТ-картинки, которые чуть не по двадцать часов в сутки рассматривала Селия, пытаясь найти хоть какие-то закономерности. И не только она. Искали, искали, высчитывали миллиметры и направления.

Искали очень долго, как теперь понял Адам. Сто семьдесят пять лет. С тех пор как сообразили, что изменение личности Финеаса Гейджа связано с разрушением лобной доли. Сообразить-то сообразили, но дальше дело не пошло. Мозговые клетки иногда восстанавливаются, но гораздо медленнее, чем клетки других органов, годами. Помочь этому процессу невероятно трудно, всегда есть риск повлиять на что-то другое, о чем мы пока ничего не знаем. Повредишь какую-то структуру – и функция безвозвратно утеряна.

Re-cognize – иллюзия. Если и решение проблемы, то в лучшем случае временное, а в худшем – судьбоносная ошибка.

Он долго вглядывался в огромный грецкий орех мозга и думал про Эрика Зельцера. Они сто раз рассматривали исходные картинки и не нашли ничего необычного. Все, как и у всех больных альцгеймером. Но сейчас доступ к картинкам закрыт – до решения комиссии по этике. А что касается дела Фреда Ньюмэна, тут никаких решений. Пока.

Адвокат Зельцера привлек в свидетели некоего судебного психиатра, знакомого Эндрю Нгуена, тема диссертации которого – неврологические отклонения у убийц. Адвокат продолжал отстаивать версию “невинного убийцы”. С этой точки зрения могли признать невиновность и техасского убийцы, останься он жив. Хотя надо вспомнить… Шел 1966 год, вроде бы он кончил электрическим стулом в Хантсвилле.

Сейчас двадцать первый век на дворе.

Uncinate fasciculus? – быстро написал он и отправил Селии. Может, ей что-то придет в голову.

Откинулся в кресле и посмотрел в окно. Дождь усилился, льет как из ведра. Солнечное утро в объятиях Матьё… как давно это было.

Нажал на мобильнике кнопку “сообщения”.

Я с тобой еще не разделался.

Улыбнулся и задумался – как бы поостроумней ответить?

* * *

Экспериментальная лаборатория размещалась в полуподвальном этаже госпиталя. В плексигласовых клетках сотни животных, а пахнет все равно антисептиком для рук и дезрастворами, как и во всей больнице. На потолке жужжит мощный вентилятор. Селия в маске и в латексных перчатках взяла одну из