Шайенский блюз - Евгений Костюченко

— А я шел мимо, дай, думаю, загляну, — говорил он, осторожно положив винтовку на пол перед собой. — Кто тут, думаю, стреляет? А это, оказывается, вы.

— Ты, мистер, говоришь по-нашему, а делаешь по-своему, — проскрипел старческий голос.

Это был скрюченный дед с пышной седой бородой и блестящей шишковатой лысиной. Он опирался на приклад дробовика, уперев его стволами в пол.

— Откуда по-нашему знаешь, мистер?

— Какой я мистер? — обиженно спросил Гончар, встав, наконец, во весь рост. — Русский я, русский.

— И много вас таких, русских, по нашим огородам ползают? Ишь, чисто кроты.

Чье-то хихиканье было оборвано звонкой затрещиной.

— И не так поползешь, если жить охота, — примирительно улыбнулся Степан.

— Кому жить охота, сюда не ходят. Нас тут все знают, а кто не знает, пеняй на себя. — Старик помолчал, разглядывая Степана с ног до головы, а потом заговорил торжественно и медленно, словно зачитывал приговор: — Вот что, мистер. Отдышись, отряхнись, да ступай к своим соколикам, что за рощей попрятались. Так им и скажи, что забрались они на чужую землю. Закон знаешь? Вот то-то. Мы по вашим огородам не ползаем, и вы от нас подале держитесь. Ступай. Филаретушка, проводи гостя.

Пока старик вещал, Гончар успел разглядеть остальных. Здесь собралось шесть или семь женщин, молоденьких и не очень, и трое мужчин, не считая деда-патриарха. Мужики все, как на подбор, были матерые, лет сорока и старше, длиннобородые и стриженые «под горшок». Три богатыря. Таких Гончар раньше видел только на иллюстрациях к сказкам. Наверно, они смотрелись бы очень естественно в кольчугах и латах, со щитами, копьями и булавами, да и меч-кладенец так и просился в эти огромные обветренные лапы, в которых «спрингфилд» казался мелкашкой.

— Пойдем, что ли, — пробасил один из богатырей. — Да не балуй.

Игривое настроение Степана улетучилось, и у него пропало желание говорить на языке народных преданий.

— Короче, — сказал он. — Я-то русский. Но те соколики, что отсиживаются в роще — это кавалерия Соединенных Штатов. Их пятеро, и сюда идет еще целый полк таких соколиков. Они собираются брать деревню штурмом. Потому что думают, будто вы прячете индейцев, которые украли белую девушку. Вся округа на ушах стоит из-за этой истории, а вы тут по армии стрелять вздумали. Армия таких шуток не понимает. Я-то уйду. Вижу, что здесь никаких индейцев нет и не было. И девушки этой тоже нет. А раз ее нет, то и мне тут делать нечего. Бывайте здоровы.

— И тебе не кашлять, — кивнул патриарх. — Армии своей передай, что нет такого закона, чужую землю топтать. Закон, он и есть закон, хоть для армии, хоть для кого. Не верят, пусть пришлют, кто грамоте обучен, я ему дам бумагу почитать.

— Хорошо, если в полку такой умник найдется. Только сомневаюсь я. Они ведь сначала стреляют, потом спрашивают. Вот подтянут пушечки, разнесут деревню по бревнышку, потом и почитают вашу бумагу. Если она не сгорит. Ну, пошли, Филарет. Чего встал-то?

Решив оставить последнее слово за собой, Степан развернулся, подошел к высоким воротам амбара и попытался сдвинуть бревно, висевшее в скобах на манер засова.

— Погоди, мил человек, — окликнул его старик. — Ты, как я погляжу, из служивых. Стало быть, сам знаешь, что мы тебя могли подстрелить, как зайца. И тебя, и товарищей твоих. Вы живые пока, потому что нам резону нет вас убивать. Уходите, и будете жить еще, сколько Богом положено. А не уйдете — закопаем вас за холмом. Рядом с другими, кто нас тревожил.

28. Тотем Двуглавого Орла

Богатырь Филарет не произнес ни слова, провожая Степана. Молчал и Гончар. Если раньше его и разбирало любопытство — откуда взялись русские крестьяне в Скалистых Горах — то теперь он думал только о Милли. Ее здесь нет. Ее надо искать в другом месте. Надо ждать знаков. Обязательно будет какой-то знак, который укажет ему путь.

Они пересекли просторный двор. Теперь Гончару было видно, что от избы к избе тянутся крытые окопы. Кое-где слегка возвышались бугры с пожелтевшей травой, выдавая подземные укрытия. На стенах изб виднелись сколы, давние следы пулевых попаданий. В этой деревне привыкли отражать нападение.

Пройдя через сад, Филарет остановился перед высокой стеной колючего кустарника. Пошарив у корней, он вытянул жердь и поднял ее за один конец. Ветви с длинными шипами раздвинулись, и Филарет кивнул, приглашая Степана к образовавшемуся проходу.

— Прощай. И боле к нам не ходи.

Спустившись по узкой тропке между огородами, Гончар остановился на топком берегу.

Высокие камыши зашуршали, и из них выглянул улыбающийся Домбровский.

— В следующий раз мы будем заключать пари. Князь уже не верил, что вы вернетесь. Я мог выиграть. Обидно, черт возьми.

Берег, казавшийся пустынным, вдруг ожил. Из камышей один за другим показывались казаки.

— Чем закончились ваши переговоры? — спросил князь.

— Они пообещали сохранить нам жизнь, если мы быстро покинем их землю.

— Удивительно добрые люди населяют этот благословенный край, — сказал Домбровский. — Что вам удалось выведать?

— Индейцев здесь не было. Кавалеристы что-то напутали.

— А что за люди в деревне?

— Разные. Четверо русских мужиков, с ними десяток женщин. Видимо, жены и дочери. Да, тетки постарше — явно индейской крови, а девчонки — метиски. Вооружены армейскими «спрингфилдами». Патронов не жалеют. Все дома укреплены. Во дворах — ходы сообщения. Конница к ним не подберется, вся деревня обсажена колючими кустами. В общем, они чувствуют себя вполне уверенно. Будут стоять насмерть. Надо предупредить кавалеристов, чтобы не ввязывались.

— Согласен. — Князь неотрывно глядел на далекие избы. — Молодцы, хорошо обустроились. Говорите, там четверо мужиков? Вы не спросили, откуда они пришли?

— Нет.

— А как давно они тут поселились?

— Не спрашивал. Да и какая разница?

Он вытряхнул из гимнастерки траву, развесил одежду на камышах и, осторожно ступая по скользкому илистому дну, вошел в реку. Ему не терпелось поскорее смыть с себя колючий песок. Нырнув, он выплыл на середину реки и перевернулся на спину. Только теперь, отдавшись вялому течению, он ощутил, как велико было напряжение, сковывавшее его до сих пор. За последние сутки он уже несколько раз был готов принять смерть. Но ни индейские томагавки, ни русские пули не освободили его от непосильной тяжести, которая снова давила на сердце.

«Милли, где ты? Как найти тебя? Как загладить мою вину?» Он боялся признаться самому себе в том, что чувствует себя виноватым. Но это же очевидно — во всем виноват только он. «Милли спасла меня от смерти, а я изменил ей с первой попавшейся бабой — и вот наказание. Никогда не думал, что расплата за грехи наступает так быстро».