Пушки выдвигают (Преображение России - 5) - Сергей Сергеев-Ценский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наде, конечно, никакого труда не стоило доказать Нюре, что Ксения, если даже успела уже с экскурсией вернуться в Петербург, едва ли одна что-нибудь может сделать в пользу братьев, если они действительно сидят оба, а втроем они, конечно, могли бы добиться, чтобы их освободили.
К вечеру Нюра начала уж укладывать в корзину свои книги и в чемодан белье и платья. А на другой день, - кстати, это был тот день, когда в городе известно стало, что Россия - в лице русского правительства - выразила намерение прийти на помощь Сербии, если она подвергнется нападению Австрии, - обе сестры уже садились в поезд, который должен был довезти их до Петербурга.
Петр Афанасьевич только благословил обеих и всплакнул при этом, расставаясь с Нюрой, но на вокзал не поехал, хотя поезд отходил днем, а Дарья Семеновна расплакалась на вокзале, прощаясь с дочерьми, так, как будто отчаялась уже когда-нибудь их увидеть.
IV
Володя Худолей тоже готовился в это время ехать в Харьков: несколько десятков рублей для этой цели дали его отцу из "офицерского заемного капитала" в штабе полка.
Однако командир полка Черепанов, распорядившись выдать ему деньги, сказал:
- Придется и нам с вами готовиться к отправке.
- К отправке? Куда именно? - спросил Иван Васильич, надеясь услышать от своего начальника точный ответ, так как насчет отправки вообще были разговоры в полку, но все какие-то смутные.
Однако и Черепанов, - высокий человек, с глухариными бровями и слишком длинной черной с проседью бородой, - сказал только:
- Куда прикажут, туда нас и повезут... А мы все должны быть готовы, вот и все.
- Но ведь может и так быть, господин полковник, что никуда не отправят, потому что незачем будет, - попытался уяснить свое будущее Худолей.
Черепанов задумчиво побарабанил длинными пальцами по столу, за которым сидел, и ответил:
- Хорошо бы, разумеется, только едва ли.
Потом добавил:
- Ваше дело пока маленькое, - вы в обозе с лазаретными линейками... А в случае военных действий - на вас большая ответственность ляжет, имейте это в виду. Опыта же у вас в этом нет: вы - врач мирного времени, а к нам на перевязочный пункт будут везти и нести тяжело раненных... Легко раненные не в счет - этим только перевязка, а тем операции придется, пожалуй, делать, а? Вы же ведь совсем не хирург.
И Черепанов, который сколько уже лет относился к нему хорошо, никогда не вспоминая о том, что он не хирург, теперь смотрел на него недовольно, сдвигая к переносью дюжего носа густые брови.
- На перевязочном пункте операций делать не придется, господин полковник, - кротко отозвался на это Худолей, но Черепанов заметил еще недовольнее, как будто Худолей виноват в этом:
- И младший врач тоже не хирург, - так нельзя! Остается войти с ходатайством, чтобы дали хирурга.
Худолей знал, что Черепанов, обеспокоенный трахомой в своем полку, сам часто заворачивал верхние веки солдатам в ротах, но не было такого случая, чтобы хоть два слова он сказал ему когда-нибудь насчет хирургии. Из этого он сделал вывод, что какие-то секретные приказы по поводу войны уже получены в штабе полка и поэтому думать над вопросом, будет или нет война, теперь уже лишнее: будет.
И не только сам Черепанов, но и полковой адъютант поручик Мирный, у которого был такой же янтарный мундштук, как у командира, вдруг из самоуверенно-благодушного стал раздражительным и крикливым.
Прежде он говорил со всеми просто, поучительным тоном, только иногда вставляя в свою речь:
- Приказ по полку, господа, надо читать, а не "думать" и в облаках не парить.
Теперь же он, когда к нему обращались с расспросами, отвечал раздраженно:
- Готовиться надо, и все... И не о чем больше думать!
Длинный и с длинным бритым лицом, с высокомерным жестким рыжеватым ежом на узкой голове, поручик Мирный всем своим видом теперь как будто даже стремился показать, что вот-вот полк ринется куда-то в бой.
Не удивился поэтому Худолей, когда подошел к нему потом, в лагере, поручик Середа-Сорокин, охотник, обладатель двух борзых собак пегой масти и двух гончаков. Вытянув гусачью шею, искательным тоном сказал ему Середа-Сорокин:
- Доктор, у вас ведь дом есть, хозяйство, - вам, наверное, нужна собака, а?
- Как вам сказать, право, не знаю, - боясь его обидеть отказом, отвечал Иван Васильич.
- Что же тут не знать? Понятно, нужна... Я вам приведу одну борзую, а? Привести?
- Не знаю, как жена, вот что я хотел сказать. Она собак никаких не любит... И до сего времени обходились ведь без собаки, - ничего.
- Ну как же можно, послушайте: иметь свой дом и не иметь собаки! Я могу и гончую вам дать, на время войны, разумеется, а потом возьму обратно.
- Да нет, знаете ли, лучше не надо, - и пытался уйти от поручика Худолей, но тот был неотступен.
- Двух уж пристроил к месту, - говорил он, - только две остались: борзая и гончак. Прекрасный гончак, вы убедитесь, а если хотите борзую, то отчего же: приведу борзую.
Так как Худолей хорошо знал свою Зинаиду Ефимовну, то, несмотря на весь талант жалости, не решился все-таки пожалеть Середу-Сорокина и постарался спастись от него, нырнув в дверь околотка, где совсем не было больных в этот день и только классный фельдшер Грабовский сидел на табуретке и читал газету по старой привычке своей интересоваться политикой.
Проверив опытными пальцами, так ли, как надо, лежат его усы, Грабовский, губернский секретарь по чину, имевший поэтому две звездочки на погонах, сказал значительным тоном:
- Двое суток - срок ультиматума - прошло уж, Иван Васильич! Теперь думайте, что хотите. Может быть, там уж началось, только что мы не знаем.
- Нет, это не может быть так скоро, - решительно отверг опасность Худолей. - Ультиматум - одно, а военные действия - совсем другое... Я убежден, что договорятся в конце концов.
Грабовский улыбнулся снисходительно: в вопросах политики старший врач полка казался ему сущим младенцем; и Худолей признавал его над собой превосходство в этих вопросах, однако теперь ему не хотелось уступать своему классному фельдшеру, и он добавил:
- Сколько на свете мирных людей и сколько воинственных, - попробуйте-ка прикинуть на счетах.
- Ваша правда, Иван Васильич, мирных, может быть, в двести раз больше, только власть-то не в их руках - вот в чем закавыка! - победоносно возразил Грабовский. - Потому-то у нас и начинают проявлять энергию... Даже вот Акинфиев идет сюда! - и кивнул на открытое полотнище палатки.
Акинфиев, младший врач, ежедневно заходил в полк, и совсем не нужно было вставлять "даже", но несколько насмешливое отношение сорокалетнего уже фельдшера к молодому врачу, с одной стороны, и необычайность момента, с другой, подсказали ему именно это словечко.
Высокий, но узкий и сутулый, в дымчатых очках, так как глаза его боялись слишком яркого здесь летнего солнца, Акинфиев имел вид больного, желавшего, чтобы его уверили в скором выздоровлении.
- Что это, Иван Васильич, суета такая в полку, будто тревога объявлена? - спросил он, войдя поспешно и улыбаясь робко.
- Неужели суета? Я что-то не заметил, - сказал Худолей.
- Да и мне, пожалуй, так только показалось, - тут же согласился с ним Акинфиев и благодарно посмотрел на Грабовского, который заметил, глядя в газету:
- Сказать, чтобы особая какая-нибудь суета, этого нельзя: идет подготовка, конечно, на всякий случай.
- Я тоже думаю, что это еще не то чтобы настоящая... Именно, на всякий случай, - тут же согласился Акинфиев, а Худолей, вспоминая, что услышал от полковника Черепанова, но не желая говорить об этом, вставил будто бы между прочим:
- Хирурга нам должны бы прислать, а то ведь ни я, ни вы не сильны в хирургии.
- Мало того, запасных должны пригнать тысячи две, чтобы полк был по военному составу, а не по мирному, - сказал Грабовский и выпятил грудь: у него была выправка.
- Запасных? - удивленно повторил Акинфиев. - Ведь это бывает, когда уж мобилизация...
- Вот тебе на! - удивился и Грабовский. - Конечно же, раз война, то и мобилизация!
Но то, что было ясно для одного, оказалось и темно и непостижимо для другого.
- Однако же в японскую войну так не было, это я отлично помню, - сказал Акинфиев. - Война уж шла, а мобилизацию потом объявили.
- Кажется, именно так и было, - поддержал его, впрочем весьма неуверенно, Худолей, но фельдшер-политик Грабовский вскинулся на двух врачей, не привыкших читать газеты:
- Как же это вы судите, не понимаю! Ту войну японцы начали как? Как никто ее не начинал никогда, вот как! Пока наши только еще ворон ловили, те уже армию свою высадили, - получайте!
- Да-а, - протянул весьма неопределенно Худолей. - Что-то в этом роде действительно было... Но в общем, если в полку суета, то, значит, надо суетиться и нам... Пойти хоть свои лазаретные линейки посмотреть.
- А что же их смотреть? - сказал на это Грабовский и потом снова сел на табурет и уткнулся в газету, когда Худолей, взяв под руку Акинфиева, вышел из околотка.
