Заложницы вождя - Анатолий Баюканский

— Еще бы, — не выдержал Платоныч, — знатный мокрила. Эх-ма, не знаешь нынче, какому богу молиться. Лады, клади на лапу, все обскажу, что знаю. — Голос вохровца подрагивал. — Один уговор имею, граждане жулики: про меня молчок до самого смертного часа. Казнить, пытать будут, молчок. Ну, чем платите? Есть шмотки, гроши, желтый металл?

— Металл будет за нами! — ухмыльнулся «Топорик». — А пока… Кивнул Борису. — Давай наводчику откупного, это аванс.

Борис, не раздумывая, протянул вохровцу драгоценный сверток с диагоналевым отрезом на брюки, коробку шоколадных конфет. Эх, пропади все пропадом! Как мечтал угостить Эльзу шоколадкой, жаль, не довелось. — Платоныч дрожащими руками развернул пакет, рванул тесемки, спешил убедиться, что в пакете все натуральное, не «кукла», привык к обманам.

— Жаден ты, Платоныч, — недобро проговорил «Топорик», — жадность, говорят, многих фраеров сгубила.

— Не каркай!

— Ладно, я умолкаю, а ты живей колись, времени нет! — жестко приказал бывший уголовник, не давая вохровцу времени на раздумье.

— Заберите назад свое жалкое барахлишко! — отпихнул дары Бориса Платоныч. — Игра не стоит свеч. У вас плата дешевая, а я за сведения могу «червонец» схлопотать.

— А про «перышко» в бок забыл? — хмуро проговорил молчавший до сего момента «Бура». — Учти: супротив нас пойдешь, доложим Ване Питерскому, он тебя живьем на костре спалит.

— Уговорили, сволочи! Мотаите на ус! У Каримова в частном доме ваша немка, — зашептал вохровец, постоянно озираясь по сторонам. — Вот те крест! — Быстро осенил лоб крестом. — Наводка такая: дом его под белой жестью, на Новосибирской улице, однако вы, граждане, ухо держите востро, потому как этот Каримыч — страшенный человек, вроде как энкеведешник, губернаторскую власть по Сибири имеет, его даже начальник комбината побаивается, да и охраняют его крепкие «шестерки», любого кокнут, глазом не моргнут.

— За какие провинности этот бабай приказал арестовать девчонку? — продолжал допытываться «Топорик».

— Этого не ведаю. Мы сами о нем мало что знаем, за глаза кличем «бобылем», а в натуре, он зам по режиму, все у него в кулаке.

— Не до конца, Платоныч, колешься! — Голос «Топорика» снова был напорист и решителен.

— Я, ребятки, человек маленький, чего не знаю, того не знаю, — попытался уйти от прямого ответа вохровец, — правда, догадка, догадка у меня простая: Карим-бобыль глаз на вашу немочку положил.

— Как это, глаз положил? — У Бориса от страшной догадки похолодело под сердцем.

— А толковал — «политика», «контрик», мол, — злорадно усмехнулся «Топорик». Последняя фраза Платоныча облегчало дело. Здесь хоть «пятьдесят восьмой статьей» не пахнет.

— Темные вы людишки! — тяжко вздохнул вохровец. — Когда на рядового работягу посягнешь — уголовщина, на начальство хвост поднимаешь — политика.

Борис уже плохо соображал, о чем дальше идет речь, он непроизвольно прикусил губу, чтобы не застонать от душевной боли, солоноватая струйка крови побежала по подбородку. «Каримов! Начальник, что сегодня при всем честном народе жал ему руку! Эльзу арестовал Каримов. Она приглянулась. Господи! Неужели, все это правда?

— Мы ему немочку прямо из КПЗ безо всякой расписки выдали. Я, было, заикнулся, но… попробуй ослушаться, — разоткровенничался Платоныч.

— Среди охраны, да и в городе, в милиции слушок прошелестел, будто у Карима, под домом, своя тюрьма, иль камера обустроена, а в ней узники. Ой, хлопцы, кажись, я лишнего трепанул. Возьмите за сказку.

— Не боись! — приободрил вохровца «Топорик». — Мы — ребята верные, о твоей персоне продажной нигде ни гу-гу, заметано. А теперь разбежались. Ну, ВОХра, будь здоров, не кашляй, о нас тоже лучше помалкивать.

Днем было по-весеннему тепло, а к вечеру снова подморозило. «Топорик» и «Бура», завершив опасный разговор, засобирались домой, в барак. Борису захотелось тем же временем отыскать дом Каримова и собственноручно устроить там «шорох», но лихие ребята отговорили.

— Ты, седой, жалкий фраеришко. Запомни: на волка с вилкой не ходят, — авторитетно заявил «Топорик». — Двое суток нам нужны для точной наводки: поначалу узнаем, где точно живет этот Каримов, там ли находится твоя подружка, есть ли возле дома охрана. Может, еще придется твоих ленинградских гавриков на подмогу звать. Да и о крючке надобно подумать: на что брать большого начальника. На испуг? На совесть? На шантаж? Внаглую такого кита не зацепишь, он завтра же всю нашу троицу под трибунал подведет, мол, диверсанты, нападали на руководство военного комбината. Так что, седой, не кипятись больше. Иди домой и смотри голубые сны. И запомни: ежели Вячеслав Сергиенко за дело взялся, можешь не волноваться. — «Топорик» мрачно улыбнулся, поскреб затылок. — А если честно, не нравится мне, седой, это дельце. Худое предчувствие имею, ну да ладно, где наша не пропадала!..

Почти всю ночь Борис не спал, ворочался с боку на бок. Его одолевали тяжкие сомнения: с какой стати решили проникнуть в дом Каримова? Это же не только страшный риск, но и явный грабеж, квартирная кража, любую статью под них сумеет подвести коварный Каримов. Ранним утром Борис решил посоветоваться с Валькой Курочкиным, рассказать ему об опасной задумке, подошел к нему, но заговорить не решился. С трудом дождался конца смены, поднялся по железному трапу в пираметрическую, на главный пульт управления домной. Здесь не так громко был слышен рев плавки, не слепили глаза ковши с раскаленным чугуном. Борису очень нравилось бывать в этом царстве «хитрых» приборов. Тут ритмично постукивают переключатели дроссельных групп, подрагивают стрелки чутких манометров.

Когда Борис вошел, Валька Курочкин, как всегда серьезный и сосредоточенный, записывал данные в паспорт плавки. Борис молча постоял за его спиной, ожидая, когда бригадир освободится, но когда Валька обернулся, решимость вновь покинула Бориса: как ему можно объяснить, что жизнь без этой девчонки потеряла всякий смысл?

А Р Е С Т

Барак готовился ко сну. Дневальные уже притушили лампы, затихла возня на вторых нарах, где обычно толстая Маргарита долго искала наиболее удобное положение для свего рыхлого тела. И почти никто из ссыльных не заметил, что сегодня вечером в бараке не появился капитан Кушак. Да и днем его, как оказалось, никто не видел.

И вдруг совершенно неожиданно вспыхнул яркий электрический свет. Ссыльные уже успели привыкнуть, что лампочки под потолком — бутафория, они еще ни разу не зажигались, но когда включилось электричество, женщины заволновались, приподняв головы от подушек, как по команде, стали всматриваться в людей, появившихся в дверях. Лица их были вовсе незнакомы женщинам. Когда же вперед вышел капитан Кушак, многие облегченно вздохнули: начальник режимной зоны сумеет отстоять их, ибо знает каждую ссыльную.

— Граждане! — сухим ломким голосом вскрикнул Кушак. — Попрошу всех оставаться на своих местах. Для проверки сейчас будут вызваны несколько человек. — Повернулся к незнакомому в кожаном пальто. В нем без труда можно было разглядеть военного — слишком подтянут, скуп на движения, прямил спину. — Прошу вас, товарищ!

— Фрау Мария Ряшке! — резко, будто плетью ударил «товарищ». — Быстро одеться, с собой ничего не брать! Выходите в коридор.

— На каком основании вы забираете меня? — сухо спросила фрау Ряшке. Оказывается, женщина, будто предчувствуя недоброе, не успела даже раздеться или вообще спала в одежде.

— Вы все очень скоро узнаете! — Человек в кожанке отвернулся от старосты барака, давая понять, что разговор их окончен. — Фрау Маргарита Клейнмихель!

— Я здесь! — пролепетала Маргарита и устремила на капитана Кушака глаза, полные слез. — Да, но позвольте мне остаться, ведь гражданин Кушак…

— Не задерживайтесь! Вас ждут.

Не прошло и получаса, как от ворот барака, в котором жили немецкие ссыльные, отъехали три грузовика с брезентовыми верхами. Их сопровождали две легковые автомашины — одна шла впереди, вторая — сзади…

Следователь — пожилой мужчина в военной гимнастерке без знаков различия, во время допроса нет-нет да поглядывал на Иманта Ивановича. Начальник горотдела НКВД, положив черный протез руки на стол, почти не мигая, смотрел в непроницаемо-каменное лицо бывшей директрисы средней школы, ныне ссыльной фрау Ряшке. «Эту не сломаешь, — невольно подумалось Иманту Ивановичу. — И на смену секундному уважению пришла и завладела всем его существом злоба на немку. Подсев ближе к арестованной, он подключился к допросу. Так было заранее оговорено: когда обвиняемая станет рьяно все отрицать, учинить ей перекрестный допрос.

— Давно установили связь с фашистской разведкой? — глухо произнес он.

— Это — наговор! — склонила по-бычьи голову недавняя староста.