Василий III - Александр Филюшкин

Трудно было быть удельным князем при Василии III. Семейные дела своего рода он решал сурово и бескомпромиссно. Он мог бы торжествовать победу — собственно говоря, к 1520-м годам из реальных соперников оставался только его брат Юрий Дмитровский. Андрей Старицкий, получивший свой удел только в 1519 году, за годы юности насмотрелся на отношения внутри великокняжеского дома и вел себя тише воды и ниже травы, стараясь, чтобы Василий III пореже вспоминал о его существовании.

Но с каждым годом все больше обострялась проблема, на которую первоначально не особенно обращали внимание: в великокняжеской семье не было детей. Из личной трагедии это постепенно перерастало в политическую драму, потому что вставал вопрос о престолонаследии. Не отдавать же трон ненавистному брату Юрию! По обычаю, во всем винили Соломонию — если супружеская пара бесплодна, виновата жена. Но в XVI веке неплодие жены не являлось поводом для развода. Василий III выйдет из этой ситуации в свойственной ему решительной манере, переступая через родных и близких и ломая людские судьбы, но это будет уже в 1520-е годы, ближе к концу его правления.

Дела публичные

Время Василия III — это время удивительной метаморфозы российской монархии, середина и апофеоз процесса превращения великого князя Владимирского и Московского в православного царя. Этот процесс начался при Иване III, ставшем государем всея Руси, и был в некоторой степени завершен при Иване IV, который в 1547 году первым в русской истории венчался на царство шапкой Мономаха. Хотя многие и институциональные, и идеологические вопросы при Иване Грозном тоже были только намечены, и тенденции их развития оборваны Смутой в начале XVII века. И лишь о первых Романовых — Михаиле Федоровиче (1613–1645) и Алексее Михайловиче (1645–1676) — мы можем говорить как о воплощенном идеале православного царя.

Но время Василия III тем и интересно, что это — истоки. Идеологическое оформление русской монархии в начале XVI века отставало от политического. При Иване III возник ряд идей, основанных в основном на переосмыслении русских средневековых представлений об идеале верховной власти. Но именно от первой трети XVI века до нас дошли тексты, содержащие оформленные, целостные, развернутые концепции российской монархической власти.

Впервые такая концепция появилась на страницах «Послания о Мономаховом венце». Мы не знаем точной даты составления этого, не побоюсь сказать, эпохального текста (ученые называют разные даты между 1513 и 1523 годами{4}), нет согласия в научном мире, кто же был его автором. Известно только имя: «Спиридон рекомый, Сава глаголемый». Его пытались отождествить с бывшим киевским и всея Руси митрополитом Спиридоном, однако против этой точки зрения высказаны серьезные аргументы[96]. Наконец, идут споры о соотношении «Послания…» с другим важным памятником — «Сказанием о князьях владимирских». Последнее датируют в широком диапазоне от конца XV века до 1530–1540-х годов. Одни историки считают, что первично «Сказание…», другие — что «Послание…». То есть литературная история текстов остается предметом научных споров[97].

Итак, какая идеологическая задача стояла перед древнерусскими книжниками в связи с появлением на политическом небосклоне «государства всея Руси»? Прежде всего, надо было объяснить, откуда оно взялось. Традиционный ориентир и источник толкований на все случаи жизни — Библия — молчала. Русь в ней, естественно, не упоминалась. Однако происхождение государства вполне можно было объяснить происхождением династии — в средневековье народ, страна персонифицировались в государе. Но легенда о варяжском князе Рюрике, вожде «Руси», которую он привел с собой из-за моря в земли враждующих друг с другом славян, к XV веку изрядно потускнела. Происхождение от никому не известного викинга на международной арене вовсе не звучало гордо. Нужны были какие-то более известные имена, ориентиры. Надо было вписать Русь и ее правителей в европейский историко-культурный контекст, найти ей там свое историческое место. Кто такой Рюрик, с кем из европейских монархов он в родстве, где было его государство, в Московской Руси уже никто не знал, а повторять сказки древних летописей особого смысла не имело: на экспорт такая продукция не пошла бы. Легенда о Рюрике была исключительно для внутреннего употребления. Для того дипломатического контекста, в котором развивалась Россия на рубеже XV–XVI веков, ее надлежало вписать в мировую историю.

Под мировой историей в XVI веке понималась история библейская, история древняя и церковная и история Великой Римской империи. Поэтому Спиридон-Сава обращается к Библии, но исправляет и дополняет ее текст. Он выдумывает четвертого сына Ноя Арфаксада (одноименного с Арфаксадом — сыном Сима, внука Ноя). Арфаксад поселяется в уделе Хама (Африке), и от него начинается власть египетских фараонов — первый пример земной власти вообще. От Арфаксада произошли Месрем и Хус. Месрем, внук Ноя, назван прямым предком русских князей!

Концепция получалась замечательная. Русские правители — потомки египетских фараонов и самого праотца Ноя! Однако опять возникала маленькая неприятность с Библией: по Книге Бытия сыновья Хама Мицраим (по древнееврейски — Египет) и Хуш (родоначальник эфиопов), согласно проклятию Ноя, должны были служить рабами потомкам Сима и Иафета. Вот для обхождения этого неподобающего сюжета и понадобился непрбклятый четвертый сын Ноя Арфаксад.

Хуса автор «Послания…» быстренько отправил в Индию. Зато от Месрема он вывел фараона Сеостра, «начального царя Египту». Ну а от Сеостра было уже рукой подать до Василия III: «…а царству его начаток от Сеостра, начального царя Египту». Но здесь ему стали мешать уже древнерусские летописи, возводившие происхождение Руси к сыну Ноя Иафету. И автор гениально разделил две линии: царская власть на Руси идет от Арфаксада — Месрема — Сеостра, а вот народ, подданные — это потомки Иафета. Правда, пришлось изобретать потомка Иафета Фарсиса, жившего в Калаврии (Южной Италии), и как-то пытаться воссоединить линии от него и от Арфаксада[98]. На этом месте создатель «Послания…» слегка запутался и с облегчением вернулся к Царству Египетскому.

От «первого царя Египта» Сеостра он проводит линию к Филиппу («Филиксу»), «первому обладателю вселенной», а затем и Александру Македонскому, «второму обладателю». Александр передал Египет своему слуге Птолемею. Через историю Клеопатры, Антония, Юлия Цезаря и Октавиана Августа Египет связывается с Великой Римской империей. Кульминационным моментом здесь оказывается венчание, освящение во «властителя мира» Августа: «И облекли его в одежду царя Сеостра, первого царя Египта, в порфиру и виссон, и препоясали поясом фелридом, и возложили ему на голову митру царя индийского Пора, которую из Индии принес Александр Македонский, и надели на плечи окровницу царя Филикса, владеющего вселенною… И радостно все воскликнули великим гласом: Радуйся, Августе, царь римский всея вселенныя».