Оловянная принцесса - Филип Пулман

Она видела, как Отто фон Шварцберг склоняется над сраженным воином, словно гигант над пигмеем, его огромную руку, которой он утешает раненого, а потом дотаскивает его до убежища.

Она видела, как Отто согнулся, натянул мощную тетиву своего арбалета, поднял его и выстрелил; слышала свист стрелы и взрыв могучего хохота, когда та достигла цели.

Она видела солдата, широколицего, бледного, с изумлением взирающего на древко стрелы, пробившей войлок, полотно, белье, кожу и вонзившейся в решетку его ребер, чтобы навеки погасить в них огонь его сердца.

Она видела, как Джим, истекающий кровью, спрыгнул с камней рядом с флагом, прицелился, выстрелил, выстрелил еще раз, и снова спустил курок и затем метнул разряженное оружие в пробирающихся к нему по снегу врагов; один из них свалился, а Джим перебросил меч в правую руку, махнул им из стороны в сторону, чтобы привыкнуть к его весу, и снова бросился в бой, сам похожий на серый призрак, бьющийся с полчищами призраков, борющийся с тенями.

Она видела кровь, видела, как снежный холмик обагрился изнутри, как потекли струйки, глубоко прожигая мягкую белизну, оставляя в ней темные дыры, похожие на раны.

Она увидела графа Тальгау: храбрый старик решительно набрасывался на врага и не отступал, хотя силы его были уже на исходе. Порой он видел на себе взгляд Аделаиды и, ощущая ее благодарность, еще бесстрашней продолжал биться, чувствуя, как над ним сгущается мрак неминуемой смерти.

Она вспомнила, что у нее в сумке лежит пистолет, с усилием достала его и, держа в обеих руках, выстрелила, ощутив бешеную радость, когда рухнул какой-то человек.

Она видела, как подстрелили Аделаиду; ей показалось, что она увидела саму пулю, маленькое черное пятнышко, размером с пчелу, которое пронеслось сквозь поддающийся воздух прямо в грудь королевы. И Бекки увидела, как хлынула кровь, как белая рука протянулась, чтобы схватить флаг, как Джим поймал Аделаиду, а покачнувшийся Красный Орел стал падать в другую сторону; но Отто подскочил, поймал флаг и отчаянно замахал им над своей головой, другой рукой сжимая готовый снова палить револьвер.

Она видела Джима над телом Аделаиды, вращающего до сторонам острием меча, его глаза были уже не человечьими, а тигриными или демонскими, пылающими изумрудной яростью. Казалось, что он дерется с самим воздухом, рубя, нарезая, пронзая; и небо, закутанное в хлопья, казалось, все ближе подступало к нему, заполнившись схлестнувшимися тенями, которые цеплялись, повисали на нем и тянули вниз, борясь, отбиваясь.

И вдруг настала тишина.

Хлопья мягко и бесконечно просеивались откуда-то сверху, заполняя щели в стенах, задерживаясь на глазах и оскаленных зубах, покрывая повернутые вверх лица тонким гримом, превращающимся в белую маску Пьеро, а следом и сама маска исчезала, сливалась с ровной белизной. Кровь, расцветшая на снегу, словно в старой сказке, увядала, сперва розовея, потом растворяясь в белизне и исчезая. Солдаты и студенты, охотники и лошади под снегом казались просто грудами камней.

Потом она услышала голоса.

Ей почудилось сначала, что это обрывки сна или отголоски разговора из другого, загробного мира:

— …кончено…

— …слышал, как они стреляли со стороны фермы…

— … граф Отто фон Шварцберг…

— …убитые! Так много…

— …это немецкая форма…

— …с поезда прямо сюда…

— …королева? Невероятно…

— …дворянин — смотри: лента и звезда…

— …дышит?..

— …не может быть, чтобы он был жив…

— …бренди! Принеси бренди!..

— …не могу разжать его руку…

— …ухватился, как обезьяна… ну, ладно, старина, выпей глоточек…

— …граф Отто… у него флаг…

— …послали за помощью…

— …что это? Ты слышал голос?..

— …в башне — быстрей…

— …жива!..

Но Бекки захотелось говорить, даже если бы пришлось разговаривать с фантомами.

Встревоженный пожилой мужчина с седыми бакенбардами появился на пороге. Увидев ее, он полез через груды камней, делая ей пальцами такие знаки, как дедушка, призывающий дитя приподняться и пойти к нему на руки.

И лишь тогда она поняла, что все кончилось.

Глава двадцатая

Швейцарская клиника

Горожане Андерсбада сносили вниз и уцелевших в бою, и погибших, и немцев, и рацкавийцев. Это было холодное, неудобное, скорбное путешествие, и Медицинский институт маленького курорта все более и более наполнялся: раненые сидели, прислонившись к стенам в коридорах, лежали без сознания в палатах, в клинике гидротерапии, в паровой комнате.

Доктора работали усердно, и все же, надо сказать, они лучше чувствовали себя, когда занимались подагрой и несварением баронских желудков, чем ножевыми ударами и пулевыми ранениями. Лечебные воды были хороши, но не чудотворны — разве только в брошюрах. Директор приказал штабу работников разделить пациентов на группы: на тех, кто мог ждать, тех, кто все равно умрет, и тех, кого можно спасти, если прооперировать их немедленно, и сосредоточиться на последних. В полчетвертого пополудни очередь дошла до Джима.

— Неужели они надеялись убить этого малого? — сказал хирург. — Две пули…

— Три, — сказал ассистент, бросив что-то в фарфоровую миску с громким звяком.

— Три пулевых отверстия, четыре раны… от меча? Похоже на то… потребуется накладывать швы… Кто он?

— Без имени. У него орден чего-то такого на шее; какой-то дворянин.

— Наш или их?

— Наш. Те почище и поопрятней.

— Тогда повнимательней с ним. Нашли еще раны?

Коренастый молодой человек с ножевой раной у глаза и сломанной ключицей пробирался с трудом сквозь толпу людей к коридору, где на диване лежала Бекки, измученная болью и жаждой.

— Фрейлейн Винтер…

— Карл! Это ты? Слава богу! Как ты…

— Они займутся сломанной костью попозже. А так я ничего. Как?..

— Ты знаешь что-нибудь о…

— …Королеве? Не знаю. Я видел, как она падала; думаю, они положили ее в обмывочную комнату. Там они кладут…

Она знала, что он имел в виду: тех, кто погиб.

— Не может быть!.. Что ты теперь собираешься делать?

— Я присоединюсь к графу Отто. Он приказал мне прийти сюда и подлечиться, а потом примкнуть к ним на холмах за Нойштадтом, но я думаю, что здесь еще не скоро начнут заниматься теми, кто может ходить. Я хочу убраться отсюда прямо сейчас.

— Будь осторожен! Пожалуйста, будь осторожен!

Карл пригнулся, чтобы незаметно уйти. На прощание он взял руку Бекки и поцеловал ее.

— До свидания, фрейлейн Винтер…

— О, пожалуйста, зови меня Бекки! Если ты собираешься уйти…

— Я очень надеюсь встретиться с вами снова, Бекки. Когда все это…

Они стеснялись, чувствовали себя неловко. Потом сквозь толпу она заметила краем глаза какие-то униформы у двери — чистые униформы, не мокрые, не грязные и незнакомые: немцы?

— Будь осторожен, — шепнула она. — Иди. Граф Отто будет хорошим командиром. Пожалуйста, останься в живых…

Он снова поцеловал ее руку и исчез.

Прошли часы, а доктор все не хотел ее слушать.

— Отдыхайте, — говорил он. — Лежите спокойно и тихо. Нет ничего лучше для сломанных ребер. Они срастутся снова, но если вы будете волновать себя…

— Вы не понимаете, что из-за вас я еще больше волнуюсь? — воскликнула Бекки. — Я хочу знать, где она. Жива она или нет? Вы можете мне сказать?

— Она? Кто это она? Я думаю, фрейлейн, мне следует прописать вам снотворного. Вам сейчас вредно волноваться.

— Королева! Королева Аделаида! Жива она или убита? Вы обязаны сказать мне! Я ее секретарша, ее компаньонка, ее друг. Это чересчур жестоко. Вы обязаны сказать мне!

Доктор повернулся к сестре:

— Сестра, пожалуйста, принесите мне настойки валерьяны из аптеки. И немного макового сиропа.

Как только сестра вышла, доктор положил свою руку на лоб Бекки и мягко произнес:

— Она жива, она сейчас далеко отсюда, в безопасности. Ее очень сильно ранило: пуля прошла в двух сантиметрах от сердца. Мы еще не уверены, выздоровеет ли она; мы отослали ее подальше отсюда. Если бы мы оставили ее здесь, ее бы точно арестовали снова. У нас уже побывали полицейские из Германии, они перерыли весь госпиталь, и еще какая-то ненормальная… Фрейлейн?

Бекки не нужна была настойка валерьяны; на словах в безопасности такая волна облегчения захлестнула ее, что организм Бекки не смог справиться с ним. Она тут же уснула.

Доктора, разделив пациентов в первый раз на тех, кто останется жив, и тех, кто все равно умрет, не задумываясь, причислили Аделаиду к последним — если только в ней еще теплилась какая-то жизнь. Они положили ее хрупкое застывшее тело в обмывочную, и почти до вечера никто не предполагал, что она очнется. Служитель, укладывая очередного бедолагу, услышал слабый вздох и, повернувшись, увидел, как веки ее задрожали, губы приоткрылись, а пальцы слабо зашевелились.

Девяносто секунд спустя доктор уже щупал ее пульс, а еще через две минуты к нему присоединилась пара старших коллег.