Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 1 - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В глазах и на лице его был также прописан большой ум, некоторая степенность и серьёзность не по годам. В тот вечер, когда его привели к королю, наш пан, что с другими обычно времени не тратил и быстро от них избавлялся, с ним остался до позднего вечера при закрытых дверях на беседе. Не было никого, кроме него и ксендза Лутка. С уходящим король очень любезно попрощался на пороге.
Назавтра он прибыл снова, а в последующие дни был таким частым гостем, что это обратило взгляды всех. Начинали ему завидовать; предвидели большие должности, на которые и кровью своей имел права. Тут же не кровь, только разум его так высоко ставил у короля.
Откуда и как, не знаю, в недружелюбном к нашему пану лагере разошлась новость, что тот молодой Остророг привёз из Германии королю какие-то опасные науки и советы, как должен был управлять дома.
Ему приписывали то, что он надоумил короля, чтобы капитулам не давал самовольно избирать епископов и навязывать их себе из Рима; что уговаривал увеличить силу наёмников, преобразовать в послушное войско и использовать против строптивых силу, когда разумного слова не хватает.
Духовенство поглядывало на него с опаской и недоверием, чувствуя неприятеля. Остророга, казалось, не волновали ни те, ни другие слухи. У короля он был в явной благосклонности, впрочем, мало с кем общался, кроме нескольких учёных, которые было любопытно, что он привёз домой от чужеземцев. Этого он лишь бы перед кем не разбалтывал.
Король и королева так его ценили, что поначалу, когда несколько дней в замке его не видели, посылали за ним, скучали по нему. Закрывались с ним, как будто на тайный совет, откуда пошли эти недоверие и опасения.
В том, что о нём рассказывали, должно быть, была доля правды, вещь несомненная. Диспутируя с учёными, возможно, он мыслей не утаивал. Покачивая головами, утверждали, что из этих советов, даваемых королю, может вырасти великое несчастье.
В лагере тех, что были разгневаны на короля, потому что он не давал им собой командовать, особенно много говорили про Остророга, а в итоге, мнимые или реальные, пошли по рукам те советы, которые приветствовали криком ужаса.
Накануне дня святого Эгидия, на который был назначен съезд в Пиотркове, с обеих сторон поднялся сильный и грозящий перейти в бурю ураган. Это уже все видели.
Королю доносили, что Тенчинские, Тарновские, Мелштынские и другие, что раньше держались с кардиналом, метили прямо к тому, чтобы сбросить короля с трона и лишить королевства. Об этом громко говорили на дворе, повторяли слова тех, кто обсуждал средства, особенно Яна из Рытвиан, старосты Сандомирского, который был известен несдержанной речью.
С другой стороны, когда все те, кто держался с королём, начали стягиваться, вооружённые и многочисленные, а королевские полки и стражи получили приказ ехать с ним в Пиотрков, Тенчинские стали разглашать, что на них готовится покушение, что Казимир намеревается заключить их в тюрьму и судить за то, что хотели защищать свои права.
В эти часы, когда с обеих сторон готовились к гражданской войне между паном и его подданными, нашего короля нужно было видеть.
Нам, стоявшим вдалеке, гнев разрывал грудь, кипело в тех, кто любил Казимира; а он? Так спокойно это переносил, с таким ясным челом, как самое обыденное дело.
Его величие и сила всегда были в том, что никогда гнева не показывал, как если бы стоял выше тех, кто там бросались и метались, а в своей силе был уверен, вовсе не заботясь о конце. Нужно было видеть тех, кто его окружал, кто советовал: Остророгов, Шамотульских, ксендза Лутка, Кмитов, Горьков, Чехела и других, как не имели минуты спокойствия, как неустанно бегали, совещались, угрожали, приносили новости, обдумывали средства, а, стоя среди этого кипятка, лицо короля не хмурилось.
Таким образом, все двинулись в Пиотрков, а мне также, когда я напрашивался, больше из любопытства, чем из нужды, в панский кортеж, дозволили их сопровождать.
Правда, что король ещё никогда с таким многочисленным и таким вооружённым отрядом не выбирался ни на один съезд. Это выглядело так, будто он ехал на войну, а по дороге он, будучи в хорошем настроении, охотился, как обычно, и, пожалуй, о своих собаках говорил больше, чем о том, что нас ждало в этом Пиотркове.
Когда мы туда прибыли, нас сразу поразило то, что и краковские паны, и бывшие на их стороне сандомирцы наехали такими кучами и с таким вооружением, что было негде разместиться.
Для королевской стражи место под лагерь вокруг замка наметили заранее, а краковяне ютились и располагались, как могли. Было очень тесно… Тем из панов, кто не привёз с собой корма для коней, хлеба для челяди, еды для продажи не хватало.
Уже с вечера, когда мы с Задорой пошли рассматривать город, можно было предположить, какая непримиримая готовилась борьба. Все будто бы свои, каждый, где упал, там сел, великополяне рядом с краковянами, вперемешку, но так все отделялись, косо друг на друга смотрели, словно хотели схватиться за мечи.
Проходя, вы слышали за собой:
— Королевская служба! Челядь его! А это наши!
Марианек пошёл к своим родственникам, которые прибыли с Тенчинскими. Его кисло приветствовали, почти не желая с ним говорить. С давними знакомыми от Мелштинского Задора заговорил по-своему дерзко:
— А что же вы так вооружились, или отсюда прямо на пруссов думаете идти?
Те ему на это отвечали:
— Голыми руками нас не возьмёте, мы не в такой безопасности, чтобы не быть готовыми.
— А кто вас думает брать? — отпарировал издевательски Задора. — Мне видится, что, если бы вы давали себя, никто бы вас не захотел.
Вечера в замке ксендз Лутек и Остророг объявили королю, что завтра против него выступят краковяне.
— Да ну, с Богом! — сказал король. — Послушаем!
До наступления дня королевские люди получили приказ на всякий случай быть готовыми и от замка не отходить. Другие, по-видимому, без ведома Казимира, в воротах и на дворе, у комнат короля, везде поставили двойную стражу.
Когда Тенчинские это увидели, их охватил ещё больший гнев… они начали тогда во всеоружии тиснуться в комнату заседаний, как если бы боялись нападения и намеревались защищаться
