Избранное - Роже Вайян

«Не шевелись, — командовал он, — не тащи, а только держи крепче…»

Он подлез под прибрежный утес, погрузил до плеча руку в яму и вытащил вместе с моей удочкой огромную форель. Весом больше фунта. Такая чудесная рыбина попалась мне впервые. Помнишь, мама подарила мне ко дню моего восемнадцатилетия маленький «сальмсон», и я верил тогда, что если я выведу машину из гаража и зеленый свет на перекрестке немедленно укажет мне свободный путь, то весь день будет счастливым. Вот и моя форель сыграла в данном случае роль зеленого света.

Но крючок все-таки сломался, когда я вытаскивал его из пасти форели. Я сел на берегу возле Красавчика. Мы долго молчали. Потом вдруг он заговорил:

«Я прекрасно знаю, что между Пьереттой и Миньо ничего нет. Но Миньо mi secca… Как это по-вашему, по-французски, сказать?»

«Раздражает меня», — пробормотал я.

«Вот именно, — подтвердил он. — Миньо меня раздражает».

Я тоже был убежден, что между Пьереттой Амабль и Миньо «ничего нет». Не знаю почему, но у меня была в этом твердая уверенность. Однако меня больно уязвила мысль, что он ревнует вовсе не ко мне, и поэтому я решил его не разубеждать. Я только покачал головой и многозначительно промолчал.

Впрочем, если бы я и ответил ему, он все равно не стал бы меня слушать, ибо он снова заговорил, произнес настоящий монолог. Вот примерно его слова: «Пьеретта моя жена, она хорошая женщина. Это-то я, слава богу, знаю. Она мне настоящая жена.

Но говорит она все время с Миньо. Когда я вечером прихожу домой, мне хочется спать, ведь я в четыре утра встаю, а вечером как раз начинается ее день. Занимается своим любимым делом, ходит на собрания, читает, правит листовки, ведет беседы, и всю эту работу она проделывает вместе с Миньо.

Но если даже случайно я еще не успел заснуть и понимаю, о чем идет речь, я все равно не имею права высказываться. Они мне тут же начинают говорить, что я не в курсе здешних дел, упрекают меня, что я не стараюсь поднять свой идеологический уровень, как они выражаются. А Миньо всякий раз тычет мне в нос, что я не изучаю сочинений Мориса. А что Морис? Ведь секретарь итальянской партии — Пальмиро, и он не хуже Мориса. Мне приходится даже ужин готовить, если Пьеретта задерживается на профсоюзном собрании. А когда я ложусь спать, тут же является Миньо, они вместе с Пьереттой проверяют счета федерации и изучают речи Жака, Этьена и Франсуа.

Я, видите ли, хорош только для постели. Я в доме не мужчина, а женщина».

Таков был приблизительно монолог Красавчика. Кое-что я пропускаю, но он добавил еще:

«В Италии парни меня слушали. Конечно, никакой я не теоретик. Но парни знали, что у меня верный нюх. Когда шло какое-нибудь обсуждение и если я говорил, скажем, „это выйдет“ или, наоборот, „не выйдет“, — все знали, что я почти всегда прав… А здесь у вас я как был, так и останусь макаронщиком».

Он резко повернулся ко мне:

«Сохрани тебя бог жить в изгнании».

(А почему он должен жить в изгнании?)

Помолчав немного, Красавчик добавил:

«Скажи, Филипп, ты вот хорошо знаешь француженок, как по-твоему, почему Пьеретта сошлась со мной?»

Я ответил почти наобум, просто чтобы сказать что-нибудь:

«Ясно почему, ты ведь красивый малый».

«Вот именно, — буркнул он. — Миньо для серьезных разговоров, а макаронщик для развлечения».

Я предложил ему «Лакки».

«Спасибо, — ответил он, — я предпочитаю свою „Султаншу“. — И добавил: Какой спрос с макаронщика?»

Прикусив золотой ободок сигареты, он снова принялся за починку удочки, о которой совсем забыл во время своего монолога. Два раза сряду он затягивал леску, но петля срывалась с крючка. Тогда он щелчком отбросил крючок, и крючок упал в воду. Потом, упершись руками в землю, Красавчик слегка нагнулся ко мне и, ловя мой взгляд, спросил:

«Скажи, по-твоему, Пьеретта такая же женщина, как и твоя сестра?»

Я неоднократно рассказывал ему о твоем редкостном свободомыслии. Впрочем, он и сам кое-что заподозрил, если я только правильно понял то, что произошло у вас с ним, когда вы вдвоем обследовали мотор «альфа-ромео». Я, конечно, умолчал о твоем пристрастии к Бернарде (если так можно выразиться), но я передал ему твои слова, которые ты охотно повторяешь, а именно что твои любовники страшно удивляются, когда ты, встав с постели, тут же начинаешь писать, читать или уходишь на прогулку, как только они отслужили свою службу. Он расспрашивал меня о всяких подробностях, и я тут же на месте изобрел их целую кучу. Короче, я изобразил тебя подлинным олицетворением распутства.

«Не знаю, — ответил я. — Видишь ли, у меня нет достаточных данных, чтобы вывести заключение. А как у вас все началось?»

«Не твое дело», — резко оборвал он.

Тут мне стало ясно, что случайно, вернее, почти случайно я задел больное место.

«Когда я ревную, — продолжал я, — я прежде всего стараюсь вспомнить, как у меня началось с моей любовницей. Если она сопротивлялась достаточно долго, я заключаю отсюда, что, по всей вероятности, она так же упорно будет сопротивляться домогательствам другого. Но если я овладел ею сразу, вполне естественно предположить, что и другой овладеет ею с такой же легкостью. Надо же рассуждать здраво. Согласись, что нелепо наставлять рога соседям и при этом даже мысли не допускать, что соседи могут наставить рога тебе самому».

Красавчик поднялся. А я продолжал сидеть и вскинул на него простодушно-детский взгляд. Здорово, должно быть, провокаторская была у меня физиономия.

Презрительная гримаса искривила его губы.

«Хоть ты и подлец, — сказал он, — но все-таки ты прав».

Он поднял свою удочку, не спеша свернул леску, уложил в сумку грузила, коробочку с крючками, коробочку с червями и, широко шагая, молча удалился.

Итак, отныне я не посмею больше встречаться ни с ним, ни с Пьереттой.

Нет, неверно. Я страстно надеюсь, что мой яд окажет свое действие и Красавчик так опротивеет Пьеретте, станет в ее глазах таким «подлецом», что она прогонит его из дома. Тогда настанет мой час. Ведь сказала же она вчера: «До свидания, Филипп».

Но я никогда не осмелюсь взглянуть в ее честные глаза.

Твой гнусный брат

Филипп.

Натали Эмполи Филиппу Летурно

Сестриер (Пьемонт), октябрь 195… г.

Белая-белая комната, огромное окно во всю стену и вечные снега на вершинах гор — там, далеко за долиной.

Первую неделю сиделка проводила все ночи у моего изголовья; она молоденькая брюнеточка, тоненькая, глаза миндалевидные: очевидно, есть примесь арабской крови. Очень внимательная и какая-то отчужденная — бог знает, что я могла наговорить в бреду, — очень предупредительная, терпеливая, но, представь, ни разу мне не улыбнулась. Когда я просыпалась, я ощущала на себе ее чисто профессиональный взгляд. Словом, настоящий ангел смерти.

Но я выжила. Лихорадка с каждым днем проходит. Нас, Эмполи, так сразу не убьешь.

Мне переслали сюда твое последнее письмо. Оставь ты это дело. Пьеретта Амабль похожа на меня больше, чем кажется. Я тоже могла бы так действовать, но, подобно друзьям Бернарды, я героиня не у дел, эпоха дала единственное применение моим силам — обратить их против себя самой. Поверь моей опытности: никогда она тебя не полюбит, ибо ты ведешь себя с ней, как порочный гимназист. Тебе нужна женщина-мать, которая потихоньку и постепенно превратила бы тебя в совершеннолетнего. А Пьеретта — это Диана-охотница.

Бернарду я отпустила. Читаю по-итальянски эротические новеллы пятнадцатого века. Вот где подлинное здоровье. Будь у меня хоть какое-нибудь дело, я поправилась бы гораздо скорее.

Натали.

Филипп Летурно Натали Эмполи

Клюзо, октябрь 195… г.

Слишком поздно ты решила взять на себя обязанности моего духовника. Я владею собой не более, чем в пору моих одиноких развлечений (по правде говоря, она еще не совсем кончилась). Даже страх перед адом не мог меня удержать, а ведь господь бог знает, как свято я верил в существование ада в возрасте одиннадцати — семнадцати лет. Я увлекаю за собой Красавчика в Мальмстрем. Нашу ладью мчит прямо в пучину. И мы оба закрываем глаза.

На следующий день после знаменитой рыбалки, когда я поймал «самую прекрасную форель за всю свою жизнь», он первый пришел ко мне. Он уже забыл, что я «подлец». Он попросту спросил меня, есть ли у меня основание считать, что Пьеретта — такая же женщина, как и все прочие… Вот-то итальянский дурень, бедный мой брат по несчастью!

Мы проводим с ним все послеобеденное время, все вечера и вместе расследуем любовное прошлое Пьеретты. Пока еще ничего не обнаружили. Но я стараюсь внушить ему мысль, что она, как и ты, очевидно, отдавалась походя случайным мужчинам, которых презирала. А тут уж следов не отыщешь — не будет же мужчина хвастаться победой, когда его за ненадобностью прогоняют через минуту. Красавчик даже высох с досады. Он не желает мириться со своей ролью племенного жеребца.