За день до послезавтра - Сергей Анисимов

Парень выдавал одну деталь за другой — он действительно был вовсе не дураком. В других обстоятельствах он мог бы к своим 20 годам стать не вызывающим омерзение пополам с жалостью куском прямоходящего «человеческого материала», а кем-то, более напоминающим настоящего немца, какие всегда были основой и надеждой страны. Но, как уже говорилось, на жалость у крим-группы не было времени: давление «сверху» все более нарастало, и изловленный с такими усилиями мелкий порученец никак не мог заменить настоящих, благополучно растворившихся во взбудораженной городской среде террористов. Имевшееся у них оружие само по себе являлось угрозой — а оно именно имелось: никаких следов или деталей гранатомета не было найдено и при повторном, сколь возможно тщательном осмотре дна Шпрее и сливного канала. Мысли о том, как и против кого они применят его в следующий раз, приводили каждого нормального человека во вполне объяснимый ужас. Замахнувшихся так высоко и сделавших свою работу столь профессионально террористов, как бы их ни именовали (а термины для этого употреблялись уже самые разные), надо было идентифицировать и нейтрализовать как можно быстрее. И при всем этом — не сорваться в не ограничиваемую законом операцию в русском или сербском стиле: с врывающимися в подозрительные дома группами полицейских в бронежилетах и с изготовленным к стрельбе оружием, со случайной стрельбой по случайным или потом оказывающимся невиноватыми людям. Без всего такого, что характеризует «полицейские режимы» и о чем все больше и больше в наши дни рассказывает обывателю телевидение и радио.

«— Выслушай эту запись и скажи: так ли говорили эти люди, как это будет звучать сейчас. Готов?

— Да.

Щелчок кнопки, потом два диктора начинают размеренно и с отличной модуляцией наговаривать текст на каком-то славянском языке. Потом снова щелчок.

— Похоже?

— Н-не знаю… Немного, может быть. Это словацкий?

— Нет.

— Там, тогда, — у них в словах очень много „Ш“ было. Все время так, „Ш, ш, ш…“ Как в португальском, только все-таки немного меньше.

— Ты знаешь португальский?

Этот голос был другим; он принадлежал человеку, которому было лет на десять меньше, чем первому допрашивающему.

— Нет, что вы. Я просто так сказал. Какой это был язык?

— Неважно. Прослушай эту запись. Скажешь нам, если на этот раз будет похоже. Готов?..»

В два часа ночи парень превратился уже почти в зомби. Его речь становилась все более и более неразборчивой, а в туалет он просился уже каждые 15–20 минут, не реже. Кофе в нем было не меньше, чем в старших офицерах Sonderstab-1, но, отпущенный в камеру, он уснул мгновенно, даже не отвернувшись от двухсотваттной лампы, раскаляющей небьющийся плафон в двух метрах над его головой. А вот они себе такую роскошь позволить не могли. В течение последнего часа руководящий директор полиции имел короткий разговор с личным порученцем федерального канцлера. Было даже несколько странно, что госпожа Меркель не начала лично стимулировать следствие ранее, но в крепости ее нервов никто до сих пор, в общем, не сомневался. Вера в профессионализм подчиненных — это очень редкое для современного политика качество, и его нельзя было не ценить. Весь разговор был выдержан в весьма корректных выражениях: в его ходе «выражалась озабоченность» и «выражалась уверенность». Вероятнее всего, канцлер позвонила не лично как раз потому, что не хотела слишком сильно воздействовать на руководство «экстренного штаба», не хотела слишком прямо показывать, под каким давлением они находятся. Но ситуация была неординарная, и большой возможности маневра у канцлера не имелось: это тоже было понятно. Отсутствие хотя бы части ожидаемых показателей ее активности — даже формальных ее проявлений — в столь критический момент могло привести к весьма серьезным политическим последствиям. Даже Карл Эберт вспомнил о судьбе Лайлы Фрейвальдс — шведского министра иностранных дел, уехавшей в театр после сообщения о гибели сотен (как позже оказалось — тысяч) шведских граждан в цунами 2005 года. Вспомнил из оставшихся в памяти фрагментов телевизионных передач и газетных заметок. А ведь он вовсе не был профессиональным политиком! Наверняка канцлеру было сейчас не легче, чем ему и остальным: усталым, не имеющим ни малейшего шанса на сон в ближайшие сутки, непрерывно выслушивающим выжимки из того бреда, который несли к операторам телефонов «острой связи» бдительные граждане Берлина и сумасшедшие. Или и то, и другое вместе: бдительные сумасшедшие граждане. Закончив разговор с участливым чиновником, руководящий директор полиции подумал, что сможет чуть облегчить бремя на плечах канцлера относительно оптимистичным докладом: следствие значительно продвинулось вперед, после упорного преследования выслежен и схвачен пособник убийц. Да, тот самый, идентифицированный в самом начале расследования и до сих пор не названный. Забавно, что этот конкретный пункт был чистой профанацией, поскольку в радионовостях имя Дерека Йетера звучало каждые пять минут — кто-то из его благожелательных соседей передал журналистам содержание передававшихся по громкоговорителям «персонализированных» обращений к смирно сидящему тогда в подвале парню. Да, он активно дает показания, которые внушают надежду на успех разыскных мероприятий. Да, так можно и передать канцлеру. Вместе со словами сочувствия и благодарности за поддержку. Спасибо.

Теперь Карл чувствовал себя гораздо менее уверенно. То ощущение висящего в пределах досягаемости рук успеха, которое все они испытывали какие-то часы назад, — теперь оно куда-то делось. Все было по-прежнему относительно неплохо: записи допросов крепко спящего «пособника» продолжали расшифровываться и оцениваться, и то и дело на столы руководителей групп и подразделений ложились новые данные. Психологические портреты как самого Йетера, так и тех людей, которые его наняли, были готовы («изваяны», как почему-то называлось это на профессиональном языке) и чего-то почти наверняка стоили. Десятки людей продолжали прочесывать набережные и травяные откосы юго-восточного рукава сливного канала в поисках следов выхода из воды боевых пловцов или чего-то в этом роде. От последнего не ожидалось никаких результатов, но так было надо: их отсутствие также добавляло какой-то маленький фактик в копилку следствия. Другие десятки копались в базах данных авиакомпаний, собственно германских и зарубежных автоперевозочных фирм, железнодорожных компаний и отчетов портовых и таможенных служб. Что-то могло дать и это, но потребное для получения любой имеющей значение информации из подобного источника требовало времени, измеряемого не в часах, а в неделях.

Все вроде бы шло нормально, но в то, что они продвигаются вперед, руководящему директору полиции верилось все меньше и меньше. Во всей истории с татуированным любителем чужих денег и чужих автомагнитол что-то было не так. Если рассуждать логично, то картина «выкладывалась» достаточно гладко: как многотысячный пазл по картинке на крышке коробки. Трое (теперь эта цифра была определена точно) покушавшихся на вице-канцлера террористов были чужаками. Не немцами. Если следовать всем деталям, которые удалось вытащить из первых часов допросов Йетера, — русскими: это было уже почти несомненно. Все детали были косвенными, но в совокупности их смысл был не просто «достаточно ясен», но мог быть неопровержим в глазах любого суда, проводимого вне Москвы. Русские очень неплохо знали немецкий, но местный человек им действительно был нужен. А вот зачем — это даже после всех вопросов понять было сложно. То есть «формальная» сторона была вполне ясна и разбита уже по часам. Незнакомец подходит в дешевом баре к классическому представителю мелкой шпаны и предлагает слегка заработать наводкой. Задача — обследовать стоянку речных маломерных судов и определить, какой катер с подходящими ему характеристиками можно будет угнать в тот день и час, когда он скажет. Когда Йетер делает, что ему сказано, и приходит с информацией, славянин знакомит его с еще двумя такими же. Ретроспективно язык их общения был достоверно идентифицирован как русский — в этой конкретной детали сомнений не было уже вообще никаких. Все вместе они обсуждают результаты «разведки» и остаются ими недовольными. Впрочем, Йетеру платят точно, как договаривались. Но его посылают на другую стоянку, — и снова остаются не вполне удовлетворенными. И опять платят. Платят не так уж и много — но, во всяком случае, честно исполняют свою часть «джентльменского соглашения». Почему они не могут прогуляться на стоянку сами и совершенно открыто прицениться к абонентской плате и удобству подъездных дорог — вот это было той самой странной деталью, которая мешала руководящему директору полиции удовлетвориться достигнутым прогрессом. Не хотели показывать свои лица? Вероятно, да, — сторожа действительно могли сообщить в полицию даже просто о том, что какой-то иностранец (словесный портрет, а то и данные затребованных и предъявленных документов прилагаются) им не понравился. Мол, не стоит ли его проверить лишний раз, пока он не совершил что-нибудь противозаконное… Что ж, такая гипотеза вполне имела право на жизнь. А не вполне в нее верить — личное право каждого.