Бен-Гур - Лью Уоллес

И Ильдерим, и Бен-Гур, казалось, напрягли все свои способности, чтобы не упустить ни звука, ни смысла. Интерес не обошел и слуг, которые подвинулись ближе к дивану и замерли. В шатре установилась совершеннейшая тишина.

— Все мы трое верим в Бога.

Говоря, Балтазар склонил голову.

— И в то, что он есть Истина. Слово его есть Бог. Горы могут обратиться в пыль, а моря быть выпиты южными ветрами, но слово его пребудет нерушимо, потому что оно есть Истина.

Все это говорилось с необычайной торжественностью.

— Голос, который был от него, говоря со мной на берегу озера, сказал: «Благословен будь, сын Мизраима! Спасение грядет. С двумя другими из отдаленнейших частей земли ты увидишь Спасителя». Я увидел Спасителя — будь благословенно его имя! — но Спасение, вторая часть обещания, еще не пришло. Теперь вы понимаете? Если Младенец мертв, значит некому принести Спасение, и мир остается в пороке, и Бог… нет, я не смею!..

Он воздел руки в ужасе.

— Спасение — труд, ради которого был рожден Младенец; сама смерть не может разлучить его с его трудом, пока обещанное не выполнено или, по крайней мере, не близко к исполнению. Примите это как первое основание моей убежденности.

Праведник помолчал.

— Не попробуешь ли вина. Посмотри, оно рядом с тобой, — почтительно предложит Ильдерим.

Балтазар выпил, это, по-видимому, подкрепило его, и он продолжил:

— Спаситель, как я видел, рожден женщиной, природа его та же, что у нас, он подвержен всем нашим болезням и даже смерти. Запомним это. А теперь подумаем о труде, предназначенном ему. Разве не требует этот труд мужа мудрого, сильного и осторожного — мужа, а не младенца? Чтобы стать таким, он должен вырасти, как росли мы. Подумайте же, каким опасностям подвержены его детство и юность. Все существующие власти — враги его; Ирод — его враг, и что уж говорить о Риме! Что до Израиля — для того и совершалось убийство, чтобы Израиль не воспринял его. Теперь вы понимаете? Что могло защитить его на время роста, если не безвестность? Потому я говорю себе и своей вере: он не погиб, но затерялся; и поскольку труд его не совершен, он должен прийти снова. Теперь вы знаете причины моей убежденности. Не достаточны ли они?

В маленьких арабских глазках Ильдерима светилось понимание, а Бен-Гур, воспрянув духом, пылко отвечал:

— По крайней мере, я не вижу, как можно возразить тебе. Но говори же, молю тебя!

— Разве этого не довольно, сын мой? Что ж, — начал он более спокойным тоном, — видя, что доводы основательны — а вернее видя, что это по Божьей воле Младенец не может быть обнаружен, — я укрепил верой терпение и принялся ждать, — он поднял глаза, полные святой убежденности, и продолжал. — Я и сейчас жду. Он живет, сохраняя свою великую тайну. Что с того, что я не могу пойти к нему или назвать ту гору или долину, в которой он проводит свои дни? Он живет. Быть может, как налившийся плод, а может быть, как плод, лишь вступивший в пору созревания, но он живет.

Трепет пронизал Бен-Гура — трепет, бывший умиранием полуоформленного сомнения.

— Где же он, по-твоему, — спросил он тихо и нерешительно, будто уста его сковывало священное безмолвие.

Балтазар ласково посмотрел на него и отвечал, не вполне вернувшись из высей, в которых пребывал его разум.

— В своем доме на Ниле, стоящем так близко к реке, что проплывающие на лодках видят и дом, и его отражение, я думал над этим несколько недель назад. Человек, достигший тридцатилетия, должен вспахать и засеять свое поле, ибо затем наступает лето его жизни, когда оставшегося времени хватает только на созревание. Младенцу, сказал я себе, сейчас двадцать семь лет — время посева близко. Я спросил себя, как спрашиваешь ты, сын мой, и ответом был мой приезд сюда, ибо здесь хорошее место, чтобы ждать и быть готовым близ земли, полученной твоими отцами от Бога. Где еще может он появиться, если не в Иудее? В каком городе начнет свой великий труд, если не в Иерусалиме? Кто должен первым принять благословение, если не дети Авраама, Исаака и Иакова, дети Бога, по крайней мере, в любви его? Если бы мне было дозволено искать его, я обошел бы деревни и села на склонах гор Иудеи и Галилеи, спускаясь в долины к востоку от Иордана. Он там сейчас. Нынче вечером, стоя у своих дверей или на вершине горы, он видел, как садится солнце, завершая еще один день, приблизивший его к тому, когда он станет светочем мира.

Балтазар замолчал с поднятой рукой и пальцем, указывающим в сторону Иудеи. Все слушатели — даже безмолвные слуги — прониклись его энтузиазмом и ощутили высшее присутствие в шатре. Это чувство прошло не сразу: за столом долго стояло задумчивое молчание, прерванное, наконец, Бен-Гуром:

— Я вижу, добрый Балтазар, — сказал он, — что дар твой богат и загадочен. Я вижу также, что ты воистину мудрый человек. Не в моих силах выразить всю благодарность за сказанное тобой. Теперь я знаю, что грядут великие дела, и приобщился к твоей вере. Но прошу тебя, пойди еще далее и скажи нам, какова миссия того, кого ты ждешь, и кого отныне буду ждать я, как подобает сыну Иуды. Он будет Спасителем, сказал ты; но не будет ли он также Царем Иудейским?

— Сын мой, — говорил Балтазар благосклонно, — миссия его в не открытой еще Божьей воле. Все, что я думаю о ней, черпается из слов Голоса, а также их связи с молитвой, ответом на которую прозвучал Голос. Обратимся ли мы к ним снова?

— Ты — мой учитель.

— Меня лишило покоя, — тихо начал Балтазар, сделало проповедником в Александрии и в селениях на Ниле, а в конце концов привело к отшельничеству, в котором нашел меня Дух, падение людей, а причина его, как я верил, — недостаток знания о Боге. Я скорбел о скорбях человеческих — не одного сословия, но всего человечества. Мне казалось, оно пало так низко, что не может быть Спасения, если сам Бог не совершит этот труд; и я молил его прийти и позволить мне увидеть это. «Твои праведные труды победили. Спасение грядет; ты увидишь Спасителя,» — так сказал Голос; и, возрадовавшись этому ответу, я отправился в Иерусалим. Так кому же Спасение? Всему миру. И как оно придет? Укрепи свою веру, сын мой! Говорят, что не будет счастья, пока Рим стоит на своих холмах. То есть болезни времени происходят не от незнания Бога, как думаю я, а от дурных правителей. Нужно ли говорить, что власть человеческая никогда не служит религии? Сколько вы знали царей, которые были лучше своих подданных? Нет! Спасение не может свершиться ради того только, чтобы свергнуть правителей, освободив места для других. Если бы это было все, мудрость Господня не была бы превыше человеческой. Говорю вам, хоть это всего лишь слепой говорит со слепыми: грядущий будет Спасителем душ, и Спасение означает, что Бог еще раз сойдет на землю и очистит ее от греха, чтобы не мерзко ему было пребывать здесь.

На лице Бен-Гура ясно отразилось недоумение; голова его упала на грудь; он не был убежден, но не находил в себе силы для спора с египтянином. В отличие от Ильдерима.

— Клянусь славой Господней! — вскричал тот, — твое суждение расходится со всеми обычаями. Пути мира установлены, и изменить их невозможно. Должен быть вождь облеченный властью, а иначе ничего нельзя изменить.

Балтазар серьезно отнесся к этой вспышке.

— Твоя мудрость, шейх, от мира, а ты забываешь, что это от мирских путей мы должны быть спасены. Человек как подданный нужен царю; душа же человека, дабы спасти ее, желанна Богу.

Ильдерим замолчал, но тряс головой, не желая соглашаться. Вместо него вступил в спор Бен-Гур.

— Отец — называю тебя так с твоего позволения — о ком ты должен был спросить у ворот Иерусалима?

Шейх бросил на него благодарный взгляд.

— Я должен был спрашивать людей, — спокойно говорил Балтазар, — «Где рожденный Царь Иудейский?»

— И ты видел его в вифлеемской пещере?

— Мы видели и поклонились ему, и принесли ему дары: Мельхиор — золото; Гаспар — ладан; и я — мирро.

— Когда ты говоришь о свершившемся, отец, слушать тебя значит верить, — сказал Бен-Гур, — когда же высказываешь свое мнение, я не могу понять, что за царя ты хочешь сделать из Младенца. Я не могу отделить правителя от его власти и долга.

— Сын, — говорил Балтазар, — мы привыкли тщательно изучать то, что случай кладет к нашим ногам, уделяя лишь взгляд вещам более важным, но отдаленным. Ты видишь титул Царь Иудейский, но стоит поднять глаза к стоящему за ним чуду, и камень преткновения исчезнет. Сначала о титуле. Израиль знал лучшие дни — дни, когда Бог называл твой народ своим и общался с ним через пророков. Так вот, если в те дни он обещал твоему народу Спасителя как Царя Иудейского, то явление должно соответствовать обещанному, хотя бы ради произнесенного слова. Теперь ты понимаешь мой вопрос у ворот? Да, и я больше не буду об этом. Но может быть, ты заботишься о достоинстве Младенца? Если так, подумай, что значит быть наследником Ирода? Что это значит по земной мере чести? Не может ли Бог дать большего своему возлюбленному? Если ты можешь представить Отца Всемогущего, помышляющим о титуле и снисходящим до заимствования человеческих изобретений, то почему же мне не было велено спрашивать о цезаре? О, ради природы того, о чем мы говорим, прошу тебя, смотри выше! Спроси, царем чего должен быть тот, кого мы ждем; ибо говорю тебе, сын мой, что в этом ключ к тайне, которую ни один человек не сможет разгадать без ключа.