Русский - Энди Макнаб

— Знаешь, мне кажется, эти «мерседесы W220» — мои любимые. Ну или, может быть, «W126». А тот, который был между ними, мне не особенно нравится — ну, знаешь, на котором принцесса Ди…

Дима протянул руку и зажал ему рот:

— У меня есть две просьбы, дружище. Первая: помолчи. Вторая: сегодня или завтра тебе придется лететь в Париж, так что не настраивайся на Россию-матушку. Следи за дорогой и смотри не попадись полиции. Если увидят азербайджанские номера, еще подумают, что мы торговцы людьми.

Настало время Диме звонить в Париж. Россен сразу взял трубку. Дима попытался представить себе, где он сейчас: наверняка сидит за своим любимым столиком в «Кафе дез Артист» в Марэ, зажав между пальцами самокрутку, перед ним разложены «Пари матч» и «Экономист» — он был человеком разносторонних интересов.

— Bonjour. C’est Mayakovsky.[19]

Ему показалось, что он расслышал звон бьющейся кофейной чашки.

— Простите, это имя мне незнакомо.

— Хватит дурака валять, Россен.

Тот вздохнул:

— Твоя страшная русская рожа висит на всех полицейских сайтах и сайтах служб безопасности. По-видимому, ты украл какую-то бомбу и решил начать третью мировую войну — главным образом для того, чтобы опозорить Россию.

Дима постарался говорить пренебрежительным тоном:

— Небольшая ошибка вышла. На самом деле все это сотворил один наш с тобой старый друг.

— Кто именно?

— Если ты стоишь, то сядь. Это Соломон.

Он ожидал молчания. Это имя обычно вызывало молчание.

— До свидания, Дима.

— Погоди! Выслушай меня до конца.

— Я в отставке.

— Ты не можешь себе позволить уйти в отставку. Никто из нас не может.

— Я только что это сделал — полминуты назад.

— Прошу тебя о последнем одолжении, ради нашей старой дружбы. Ты никогда больше обо мне не услышишь. Обещаю, клянусь могилой матери.

— Твоя мать умерла в лагере. У нее нет могилы.

— Хоть кое-какую информацию. Денек наружного наблюдения. И больше ничего.

— Соломон мертв. Мы все это знаем.

— Мы ошибались. Он выжидал. Это его большой пинок под зад Западу. Прошу тебя, выслушай меня. Его цель — Биржа. Скорее всего, в качестве агентов он использует работников кафетерия или уборщиков.

— Их там больше сотни.

— Проверь их всех.

— Сколько у меня времени?

— Двенадцать часов.

— Ха-ха-ха.

— Я могу заплатить.

Когда Дима закончил разговор, Кролль произнес:

— Что ты там говорил насчет «заплатить»?

— Ничего не говорил.

— Да я просто хотел…

— Помнишь насчет просьбы замолчать? Я упомяну тебя в завещании.

— Ну и когда вскроют это твое завещание?

— Скоро. Завтра вечером я, скорее всего, буду мертв. А теперь оставь меня в покое. Мне нужно еще раз поговорить с Оморовой.

66

Москва

Здание бань отнюдь не радовало глаз. Оно было построено в тридцатых годах без всяких барочных излишеств, которые украшали другие сто с лишним московских заведений для мытья. Но, несмотря на строгую архитектуру, призванную привлекать комиссаров, незадолго до открытия бань Сталин заявил, что гигиена — это буржуазно-декадентский пережиток, и несколько десятков лет здание пустовало. Дима любил эти бани не только потому, что они напоминали ему о юности, но и потому, что здесь заправляли главным образом кавказцы и цыгане. Несмотря на то что его имя находилось на первом месте в списке разыскиваемых террористов, здесь его вряд ли могли засечь.

Дима провел в парной на десять минут дольше, чем обычно, чтобы смыть слои грязи, собранной за последние несколько дней. Затем прыгнул в прохладный бассейн, сделал сорок кругов и вышел оттуда новым человеком, готовым спасать мир. Дима побрился, подстриг волосы и ногти и, облачившись в одежду, купленную Кроллем, отправился в свой любимый город.

Ему приходилось путешествовать гораздо больше, чем среднестатистическому жителю России. Он был, можно сказать, космополитом, но этот город он любил больше других. Дима надеялся, когда придет его время, а при его работе это могло произойти в любой момент, умереть здесь, в Москве.

На такси он доехал до Либерийского кредитно-коммерческого банка. Кредитами в банке почти не занимались, с коммерцией тоже было туговато, но зато здесь содержали надежные сейфовые ячейки. Именно здесь Дима хранил свою запасную жизнь. Паспорта: европейские, бразильский, египетский; валюта: евро, американские доллары, немного иен; кредитные карты «Виза» и «Америкэн Экспресс»; «макаров» с запасом патронов, достаточным для небольшой перестрелки.

Консьерж как-то странно посмотрел на него, но Дима не обратил на это особого внимания. Подойдя к столу, он попросил о доступе к своей ячейке, назвав фамилию Смоленкович, которой пользовался только в этом банке. Клерк с несколько беспокойным видом пригласил его за собой в хранилище. Он впустил Диму в помещение и остановился неподалеку, чтобы наблюдать за происходящим. Проверив местонахождение видеокамеры, Дима открыл ячейку — ничего. Не было даже его запасного французского свидетельства о рождении. Он захлопнул ячейку, прошагал мимо несчастного клерка, мимо стола администратора, мимо консьержа и толкнул вращающуюся дверь с такой силой, что она еще продолжала вертеться, когда он вышел на улицу.

Дима почувствовал удар в грудь и упал навзничь. Никто не сказал «стой» или «не двигаться». Убийца решил стрелять без предупреждения, с близкого расстояния, чтобы не попасть в случайных прохожих. Прямо в сердце. Стреляли из пистолета ГШ-18, гораздо более шумного, чем ПСС, любимое оружие спецназовцев, но сейчас скрытность была не важна. Все равно двадцать прохожих, находившихся поблизости, не могли пропустить этого происшествия.

Какая-то женщина не переставая кричала, почти заглушая вой сирены фургона ГАЗ без опознавательных знаков, который резко затормозил около тела. Несмотря на то что все случившееся заняло несколько секунд, какой-то умник ухитрился вытащить телефон, заснять убийство на видео и выложить его в Интернете еще до того, как фургон умчался прочь. Любитель ужасов с телефоном сфотографировал отдельно лужу крови, оставшуюся на асфальте напротив входа в Либерийский банк.

Оказавшись внутри фургона, убийца сняла маску и тряхнула волосами.

— Все никак не могу поверить в то, что я на это согласилась, — произнесла Оморова.

67

«Зеленая зона», Багдад, Ирак

Блэкберну никогда раньше не приходилось бывать в «Зеленой зоне», да и сейчас он мало что увидел, поскольку глаза у него были завязаны. Интересно, какой в этом смысл? Он спросил об этом у военного полицейского, который менял пластиковые наручники на более надежные стальные.

— Смысл, сынок, в том, что ты шпион. А мы не хотим, чтобы шпионы видели то, что им не положено.

Шпион. И убийца.

Они нашли тело Коула. Они копали всю ночь и большую часть следующего дня, разгребли обломки, раскопали шале и добрались до бункера. Полевой патологоанатом извлек из тела пулю, и группе судмедэкспертов понадобилось всего полчаса на то, чтобы подтвердить: отметины на ней аналогичны отметинам на других пулях, выпущенных из конфискованного у Блэкберна автомата. И чтобы быть окончательно уверенными, они сняли с автомата отпечатки пальцев и нашли только его собственные.

Честер Хейн-младший не походил на своего подчиненного, Уэса. Хейн имел вид человека из состоятельной семьи с Восточного побережья, выпускника престижного университета. К этому добавлялись манеры американца, достаточно долго прожившего за границей и знавшего, как слиться с обстановкой и не привлекать излишнего внимания. У него был несколько отстраненный вид, и Блэкберн решил: наверное, это из-за того, что он всю жизнь провел, пытаясь читать между строк. Возможно, он сумеет прочесть что-нибудь между строк той истории, которую намеревался рассказать ему Блэкберн.

Ему теперь было нечего терять.

— Могу я поговорить с вами наедине, сэр?

Честер Хейн-младший оглянулся на человека, известного Блэкберну только как Уэс. Он так и не представился и жевал жвачку с чавканьем, от которого мать отучила Блэкберна еще до того, как тот пошел в школу.

— Уэсли?

Хейн кивнул на дверь. Уэс перестал жевать, захлопнул ноутбук резким движением, выдававшим его недовольство, и молча вышел.

В комнате как будто прибавилось свежего воздуха.

Хейн налил в два стакана воды и пододвинул один Блэкберну.

— В здешних местах все время хочется пить. Пейте. Вы ведь много пили раньше, когда пустыню патрулировали, да?

В его манере держаться было что-то почти отеческое. Блэкберн взял стакан двумя руками — из-за наручников он не мог иначе, — одним глотком выпил воду и поставил стакан на разделявший их серый металлический стол.