Тайный фронт против второго фронта - Лев Безыменский

И далее: «Эта политическая установка доходила до того, что Бек и Гёрделер начинали надеяться, что при дальнейшем возрастании русской мощи можно будет предпринять попытку заключить с Англией и Америкой союз против России. Гёрделер говорил: «Я думаю не о капитуляции, а о том, чтобы поставить все на карту, дабы удержать Англию от безумия, которое лишит Европу защиты перед лицом большевизма». Леттерхауз[92] говорил: «Мы надеялись, что при молчаливом согласии западных держав сможем усилить Восточный фронт и сдерживать вторжение… На мой взгляд, в качестве главной задачи нынешняя внешняя политика должна заинтересовать западные державы в борьбе против Москвы».

Иными словами: архиконсервативные идеи Бека — Гёрделера были как бы зеркальным отражением антисоветских настроений в США и Англии. И наоборот: Донован, Даллес и иже с ними искали в среде заговорщиков исполнителей своих внешнеполитических замыслов. Именно поэтому американские разведчики не ограничивались сбором информации, а направляли эту информацию в определенный политический канал. В марте и июне 1944 года представитель заговорщиков Адам Тротт цу Зольц посетил американского посланника в Швеции Джонсона и вел с ним долгие беседы, убеждая его в необходимости отказаться от требования безоговорочной капитуляции и разработать взаимоприемлемые условия капитуляции Германии.

В этой ситуации Даллес неоднократно направлял в Вашингтон, а также Эйзенхауэру доклады, в которых высказывался за «позитивные жесты». Эйзенхауэр и его начальник штаба генерал Бедэл Смит (будущий директор ЦРУ в 50-е годы) склонялись к поддержке этой идеи. Когда в апреле 1944 года Адам Тротт цу Зольц прибыл в Швейцарию и вел очередные переговоры с ближайшим сотрудником Даллеса Шульце-Геверницем, то выдвинул новый «аргумент», утверждая, что в Германии постоянно «растет влияние России» и Национального комитета «Свободная Германия», не последнюю роль здесь играет большое число советских военнопленных; Россия предлагает немецкому народу «поток конструктивных идей» на послевоенный период, а Западу «нечего предложить». Тротт разработал программу из 7 пунктов, которая должна была предотвратить «полевение масс».

Даллес, как и раньше, направил эти предложения в Вашингтон. Свои идеи Тротт высказал еще раз в Стокгольме, в том числе корреспонденту «Тайм-Лайф» Дж. Скотту. Непосредственно перед покушением сеть связей была упрочена: в Мадрид послали сотрудника «Люфтганзы» Отто Иона. Он бывал здесь и раньше; а в июле 1943 года встречался с американским военным атташе полковником Уильямом Хоэнталем. Ион впоследствии вспоминал: «…я говорил, что вермахт может драться еще семь лет, и саркастически добавил, что пройдет добрых три года, пока они (американцы. — Л. Б.) очутятся у Бранденбургских ворот, — если раньше нам не удастся окончить войну благодаря «смене режима». Он (Хоэнталь) спокойно принял мои слова к сведению. Тогда, не называя имен, я сказал, что «мы» можем попытаться еще до рождества «изменить режим». Однако нам нужна поддержка в форме заявления союзного командования, согласно которому с германскими фельдмаршалами будут обращаться, как с Бадольо… Я спросил, возможно ли поддерживать контакты. Он ответил положительно, дал мне секретный телефонный номер и обещал хранить все в строжайшей тайне».

На этот раз Ион привез в Мадрид точные данные о сроке путча. Информированность УСС о ходе заговора была настолько высокой, что в момент высшего напряжения — а именно 20 июля 1944 года — «агент 512» Гизевиус находился в берлинском штабе заговорщиков и непосредственно наблюдал за ходом событий. И хотя почти все, кто находился в здании OK В на Бендлер-штрассе, погибли или были арестованы, Гизевиус «чудом» спасся и через несколько дней оказался у Даллеса в Берне.

В нашем распоряжении есть секретное донесение Даллеса в Вашингтон от 21 января 1945 года. В нем излагаются сведения, полученные от заговорщиков еще 17 августа 1944 года, вскоре после покушения. Донесение гласит: «Источник сообщил, что полковник фон Штауффенберг, совершивший покушение на Гитлера, в случае удачи путча планировал заключить мир с Советами и объявить в Германии «режим рабочих и крестьян». Старомодные генералы не были согласны с этим планом и, как прежде, выступали за соглашение с западными союзниками без Советов. Однако они не возражали фон Штауффенбергу, так как он был единственным человеком, который решился рискнуть своей жизнью, и только он мог подложить бомбу. Они надеялись, что будут в состоянии повести последующее развитие в более консервативном направлении».[93]

Таков был циничный расчет «старомодных генералов», которые охотно жертвовали отважным патриотом, а своих американских партнеров в очередной раз стращали «режимом рабочих и крестьян», от которого Штауффенберг был весьма далек. Сам Даллес добавил свои предложения: надо немедленно ослабить рузвельтовское требование безоговорочной капитуляции и обещать немецким генералам, которые откроют путь западным войскам, что их не объявят военными преступниками. Все это следует сделать, прежде чем советские успехи на Востоке повергнут Германию в хаос…

Как видим, Даллес бил в одну точку: стремился поссорить США с Советским Союзом. В то же время он вместе с Донованом готовил почву для пресловутой «второй альтернативы» — сговора с немецкими реакционерами, дабы сменить нацизм другим реакционным режимом и не допустить демократического послевоенного развития немецкого государства.

Можно понять, почему 23 мая 1944 года, то есть перед самым вторжением в Нормандию, в ходе которого должны были осуществляться союзнические операции «Оверлорд» и «Нептун», всем высшим командирам экспедиционных войск была разослана такая директива: «Политические настроения немецких генералов имеют большое значение. Если вермахт в результате «Нептуна» понесет тяжелый урон, то генералам может принадлежать решающая роль в формировании будущего… Увидев неизбежность поражения, они, возможно, не захотят продолжать вести войну до момента, когда в Германии воцарится хаос. Они, видимо, убеждены, что выторгуют лучшие условия капитуляции, чем это сделали бы нацисты… Если первые недели вторжения покажут, что союзников не удержать, то, возможно, высшие немецкие офицеры решатся на быструю акцию против Гитлера».

И вот поразительное совпадение: до двадцатых чисел июля союзники, высадившиеся в Нормандии, не предпринимали активных действий на фронте, как бы выжидая исхода событий. Удивительная «координация» заговора и действий союзников привлекла внимание исследователей. Так, В. М. Фалин, проанализировав странную на первый взгляд паузу, наступившую в операции «Оверлорд» сразу после удачной высадки и вплоть до начала августа, высказывает обоснованную гипотезу: не выжидали ли в Вашингтоне и Лондоне исхода заговора?[94]

20 июля 1944 года не принесло результатов, которых ожидали основная группа заговорщиков и ее идейные сообщники за рубежом. Фактически они бесчестно воспользовались смелостью и мужеством Штауффенберга и его друзей. Генералы проявили поразительную медлительность и неосторожность, бросив дело на полпути. Вот только один пример: предназначавшийся на пост главнокомандующего вооруженными силами генерал-фельдмаршал фон Вицлебен прибыл в штаб заговорщиков с многочасовым опозданием, но в полной форме и с маршальским жезлом. Узнав, что Гитлер жив, он через 45 минут уехал домой. А вскоре Гиммлер начал расправу…

Конечно, меня могут спросить: не преувеличиваю ли я роль заговора? Думается, нет. И вот почему:

а) преувеличение невозможно, поскольку американские действия на фронтах «тайной дипломатии» не кончились в июле 1944 года, а в предыдущий период отнюдь не замыкались на заговорщиках-генералах, а целили дальше, к Гиммлеру;

б) заговор 20 июля был для Донована — Даллеса и его единомышленников «наиболее реальной» рабочей гипотезой для оказания влияния на политику США и Англии. Мы ни в коей мере не утверждаем, что Даллес сам «организовал» заговор, хотя после войны стремился создать подобное впечатление. Заговор был следствием глубокого внутреннего кризиса военно-политической верхушки гитлеровской Германии, возникшего как результат мощных ударов советских войск. Однако он по своей социальной сути был неспособен добиться успеха, ибо был построен не на идее свержения гитлеризма, а на попытке сохранить империалистическую Германию и ее захватнические завоевания; он был не народным движением, а верхушечным сговором представителей военной, экономической и политической элиты. Американские антикоммунисты-разведчики, ослепленные иллюзией, будто возможно «не пустить Советы в Европу», не были в состоянии оценить реальные возможности заговорщиков и, следовательно, вводили в заблуждение высшее руководство Запада.

Ведь далеко не случайно, что официальная информация о заговоре в Германии и о предложениях заговорщиков заключить сепаратный мир с Западом последовала в адрес СССР лишь 24 мая 1944 года (причем в неполном и заведомо искаженном виде). Фактически это означает, что все разветвленные контакты с германскими представителями на протяжении 1942–1944 годов представляли собой прямое нарушение обязательств США, взятых ими в начале войны, — не вступать ни в какие сепаратные переговоры с противником. И если даже на минуту принять контраргумент, будто эти контакты поддерживались с «антигитлеровскими кругами», то как объяснить переговоры Даллеса с Гогенлоэ и Шпитци? Или предложения Морде и Хьюитта? Наконец, если даже считать, что вред, причиненный УСС, оказался не столь велик, ибо все его расчеты провалились, то несомненно и другое: назойливым выдвижением своих антикоммунистических альтернатив Донован и Даллес стремились мешать налаживанию военного и политического сотрудничества США с Советским Союзом, являвшимся единственным эффективным средством выигрыша войны. Они постоянно питали своими меморандумами ту группу американских политиков, которые сдерживали развитие и укрепление антигитлеровской коалиции и, апеллируя к самому Рузвельту, пытались подорвать его курс. Тем самым «тайный фронт», созданный американскими антикоммунистами, становился реальной помехой делу достижения Победы.