Мое любимое чудовище - Элизабет Хойт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Аполлон повернулся, но Лили по-прежнему не видела выражения его лица.
— Ничего удивительного в этом нет: такой образ жизни ведут многие молодые джентльмены. Работать в таких семьях не принято, даже если они страдают от голода.
— Вы нуждались? — спросила Лили.
Аполлон покачал головой.
— Нет, но и в роскоши не жили. Отец потратил почти все деньги, что у нас были, и граф отказался дать ему еще. Из-за этого матери и сестре приходилось жить в деревне, причем очень скромно. Артемис никогда не участвовала в сезонах, у нее даже приданого не было. — Аполлон двинулся к кровати. — Но мне быстро надоело бесцельное времяпровождение, да и ждать от жизни было совершенно нечего. Предполагалось, что мне предстоит дожидаться, когда граф состарится и умрет.
Лили не могла представить, как можно такому сильному умному мужчине сидеть сложа руки в ожидании чьей-то смерти.
Аполлон сел в изголовье кровати и притянул Лили к себе, положив ее голову на грудь.
— В Оксфорде я увлекся новаторскими идеями в области ландшафтного дизайна. Это были грандиозные планы, призванные нарушить средневековые правила коротких прямых линий и упорядоченных посадок. Нас интересовала перспектива: великолепные виды, которые смогут радовать множество поколений, естественные линии и формы. Уже в Лондоне я начал переписываться с единомышленниками, чтобы обмениваться идеями и планами, а потом меня наняли благоустраивать поместье близ Оксфорда.
Аполлон обнял Лили крепче, и она подалась вперед, словно хотела без слов попросить его продолжать.
— Это открывало передо мной большие возможности, — опять заговорил Аполлон, но голос его звучал почему-то печально. — Работать приходилось много, в основном физически, хотя до этого я имел дело лишь с теорией. Мне потребовался целый сезон, чтобы полностью обустроить парк, потом меня порекомендовали для работы в другом поместье. И вот тогда мой дед узнал, чем я занимаюсь. И это стало катастрофой.
Лили сдвинула брови.
— Но почему?
— Потому что, — прошептал Аполлон, прижимаясь щекой к ее виску, — аристократы не работают. Дед счел мое желание изучать искусство создания масштабных ландшафтов ранним проявлением той же самой болезни, что свела с ума моего отца, и лишил меня денежного содержания. Он решил, что весь наш род с изъяном.
— О, Боже!
У Лили почти не было семьи, но судить человека так строго лишь из-за того, что он нашел себе дело всей жизни, ей казалось нелепостью.
Аполлон уткнулся носом в ее волосы.
— В то день я был в Лондоне, встречался с тремя приятелями. На ночлег мы сняли комнату в одной из таверн Уайтчепела и заказали еду и вино.
— Почему в таком ужасном месте? — удивилась Лили.
— Боюсь, у нас было не так уж много денег, чтобы рассчитывать на что-то более приличное.
Аполлон замолчал, но Лили ощущала его прерывистое дыхание.
— Что произошло потом?
— Мы распили бутылку вина, а после этого — темнота. Я проснулся на следующее утро с жуткой головной болью: казалось, череп вот-вот расколется, — и как только пошевелился, меня сразу же вырвало. А потом я увидел свои руки.
Он судорожно сглотнул и хрипло продолжил:
— Я напивался и раньше, но такого не было никогда. Мои руки были в крови, в правой я держал нож, кто-то кричал. Я попытался подняться, но не смог: не держали ноги. А мои друзья…
Лили сжала его руки, словно хотела успокоить, поддержать. Она уже знала, что случилось с его друзьями: трагедия подробно описывалась в бесчисленных газетных статьях, — и никому не было дела, насколько достоверно это описание. Все трое друзей Аполлона были зверски убиты.
— О, Боже! — прошептала Лили. — Какой ужас…
— Пришли солдаты, — безучастно продолжил Аполлон. Слышал ли он ее? — Меня увели в кандалах, причем цепи были на лодыжках, запястьях и шее, и отправили в Ньюгейт дожидаться суда. Меня постоянно рвало, и на протяжении нескольких дней я был не в себе. О тюрьме я почти ничего не помню, но зато хорошо помню Бедлам.
Лили прижала его ладонь к губам, давая понять, что он не обязан все это рассказывать, потому что очень боялась, что ему все же придется — не ради нее, ради себя.
— Его… запах до сих пор преследует меня. Нестерпимая вонь от немытых тел и людских испражнений. Здесь меня тоже держали на цепи, потому что в первые дни я пребывал в ярости от страха и отчаяния и вел себя как буйно-помешанный до тех пор, пока не ослаб от недостатка воды и пищи.
Лили всхлипнула от переизбытка чувств: просто невыносимо слушать, как сильного человека подвергали унижениям, словно дикого зверя, приковав цепями. Встав на колени, она обхватила его голову, прижала к груди и лишь тогда ощутила влажные дорожки слез на его щеках.
Аполлон уткнулся носом в ложбинку между грудями, судорожно вздохнул и продолжил:
— Артемис пришла ко мне, как только смогла: принесла еду и отдала все свои деньги моим тюремщикам, чтобы те не забили меня до смерти. Мой отец умер за год до этих событий, а мать — как только узнала о моем заточении в Бедлам: не выдержало сердце. Моя же сестра — гордая сестра — вынуждена была наняться в компаньонки к нашей кузине.
Голос Аполлона сорвался, и Лили принялась гладить его большую голову в попытке утешить, хотя и понимала, что потерпит неудачу. А он, как ребенок, повернулся и прижался щекой к ее груди.
— Наконец-то у Артемиды появилась крыша над головой, над ней больше не висели угроза голода. Я не спал несколько ночей, после того как получил известие о смерти матери, боясь, что сестру вышвырнут на улицу, но ничего не мог сделать, совсем ничего. Я должен был защищать ее, заботиться о ней: сделать все, чтобы она никогда ни о чем не беспокоилась, — но был совершенно бессилен. Даже человеком назвать меня было трудно.
— Ш-ш-ш! — Лили, уже не сдерживая слез, стала покрывать поцелуями его волосы. Немыслимо, что ему пришлось столкнуться с такой бесчеловечностью.
— То, что они творили… — Его голос звучал хрипло, надломленно. — Там была женщина, несчастная сумасшедшая, но как она пела! У нее был чудесный голос. Однажды ночью надсмотрщики пришли, чтобы надругаться над ней, но я окликнул их, начал насмехаться над ними, пытаясь отвлечь их внимание, и тогда они взялись за меня.
Лили замерла, ее горло сдавило от страха. О, храбрый Аполлон! Как это благородно и в то же время безрассудно — вызвать на себя гнев тюремщиков.
— Они били меня до тех пор,
