Начало Руси - Аполлон Кузьмин

Не рассматривая здесь идеи И. Вернера о славянском «исходе» с верховьев Днепра (отчасти, но только отчасти, это, видимо, так и было), обратим внимание на некоторые факты, которые в построении автора имеют периферийное значение. Прежде всего имеет значение указание на ареал распространения «германских» и приднепровских фибул. «Германские» фибулы широко распространены в области Подунавья, особенно в его левобережной части. Находки подобного типа имеются и в Приднепровье (район Пастырского городища) и, что особенно любопытно, в Мазурии и некоторых других западно-балтийских областях (Пруссия, Корсь). Приднепровские фибулы также имеются на Дунае, но зона их распространения уже: они встречаются на Среднем Дунае (в Венгрии). Аналогичные фибулы попадаются также в Крыму (район Суук-Су), на Средней Оке и отдельные находки также в Прибалтике[601].

Факты, мобилизованные И. Вернером, несомненно, давали пищу для размышлений. Они подкрепляли мнение Б. А. Рыбакова и некоторых других ученых об определенной преемственности между Черняховским и позднейшим временем в лесостепной зоне Приднепровья. Только определение «германский» должно было сразу замениться на менее обязывающее «Черняховский». Данные И. Вернера укрепляли также мысль о том, что черняховское население в составе гуннского объединения просто ушло с прежней территории на левобережье Дуная. Небольшая часть его осталась (или позднее вернулась), видимо, только на северной лесостепной окраине Поднепровья. Здесь старые традиции преломляются под влиянием новых условий и в результате сложных взаимоотношений с иными, в том числе вновь прибывшими группами населения.

Интересно наблюдение И. Вернера о двух способах закалывания фибул: на плече у одних и на поясе у других. Эндогамными браками этого явления, очевидно, не объяснить, тем более что закалывание на поясе встречается в трупоположениях различных территорий: в Приднепровье, Венгрии, Подболотье у Мурома. Скорее можно говорить либо об иной «моде», либо об особой этнической группе, существовавшей уже в рамках Черняховской общности. Примечательно, что родственные приднепровскому населению этнические группы имелись, возможно, также в Крыму и в области западных балтов. Какая-то часть этого населения оказалась также на Среднем Дунае. Для VI–VII вв. гораздо труднее предположить налаженные торговые контакты, чем физическое расчленение родственных племен. Но и торговые контакты могли сохраняться только в случае сохранения каких-то прочных традиций, которые в этот период были в основном родственными. Если исключить район Средней Оки (для объяснения этих связей данных слишком мало), все остальное как-то пересекается с ареалом распространения этнонима «Русь».

Таким образом, не только антропологические данные, но и определенные элементы материальной культуры свидетельствуют о сохранении в Среднем Поднепровье Черняховского населения, именно его группы, уходящей корнями в глубокую древность. Это население оказывается либо в родственной, либо в культурной связи с отдельными этническими группами Крыма, Восточной Прибалтики, Среднего Дуная. В свете этих фактов стоит взглянуть и на салтовскую керамику: она сама может быть результатом воздействия Черняховской периферии.

По своему происхождению население Среднего Поднепровья было, очевидно, неоднородным уже в черняховское время: здесь перемешивались славянские (или славяноязычные) и неславянские элементы. В VI–VII вв. удельный вес славяноязычного населения возрастает за счет миграций с севера и, может быть, с запада. В процессе Великого переселения одни и те же племена разделялись, воссоединялись, неоднократно меняли места обитания, уходили, возвращались. Достаточно напомнить о передвижениях герулов, которые упоминались и в Прибалтике, и в Приазовье. Прокопий Кесарийский сообщает о своеобразном итоге их скитаний: «Когда герулы были побеждены в бою лангобардами и должны были уйти из местожительства отцов, то одни из них …поселились в странах Иллирии, остальные же не пожелали нигде переходить реку Истр, но обосновались на самом краю обитаемой земли. Предводительствуемые многими вождями царской крови, они прежде всего прошли подряд через все славянские племена, а затем, пройдя через огромную пустынную область, они достигли страны так называемых варнов. После них они прошли через племена данов, причем живущие здесь варвары не оказали никакого сопротивления. Отсюда они прибыли к океану, сели на корабли, пристали к острову Фуле и там остались»[602]. Какая-то группа герулов оказалась еще раньше в Галлии. Так с исторической карты исчезает один из древних племенных союзов, хотя население, входившее в него, под другими названиями доживает, видимо, до развитого Средневековья.

Доказывая тезис о возвращении зарубинцев в Среднее Поднепровье с его верховьев, П.Н. Третьяков придавал особое значение реберчатой керамике типа Пеньковки (поселения в бассейне реки Тясмин)[603]. Славянское происхождение этой керамики признается большинством исследователей, а керамика, сделанная на круге, опять-таки (как и на других поселениях Приднепровья) сближается с салтовской или позднечерняховской. И. Вернер уделил особое внимание распространению с севера на юг вещей с эмалью, в частности, треугольным и перегородчатым фибулам, которые были распространены в IV–V вв. в Прибалтике (Латвия, Литва, Эстония) и в Верхнем Поднепровье (включая верховья Десны)[604]. По мнению автора, производство их прекращается из-за перемещения славянского населения в Среднее Поднепровье и разрыва непосредственных связей с Прибалтикой, а на смену им приходят как раз фибулы «германского» типа. И в той и другой линии рассуждений есть резон. Но пришельцы с севера лишь в том случае могли усвоить элементы культуры юга, если на занятой ими территории остались те, кто мог передать эту традицию (по концепции И. Вернера, славяне пришли на пустую территорию). Можно представить, что именно произошло в Среднем Поднепровье. Славяноязычные племена, продвинувшиеся с севера или северо-запада, подчинили местное приднепровское население. Ослабленное в ходе бурных столкновений IV в., это население не в состоянии было противостоять натиску племен, только переходивших к стадии военной демократии. «Варваризация» в данном случае была вовсе не внутренним процессом развития данной территории, а следствием завоевания осколка исчезнувшей цивилизации пришедшими извне племенами. Как и на Западе, варвары несли более низкий уровень материальной культуры, но вносили новые жизненные силы в дряхлеющий мир.

Подобно тому, как на Западе варварские племена, разгромив Рим, стали незаметно проникаться отдельными элементами его культуры, так и вновь продвинувшееся в Приднепровье славянское население стало постепенно усваивать некоторые местные традиции. В условиях сохранения родоплеменного строя усвоение нового совершалось медленно. Но к эпохе образования Древнерусского государства здесь складывается весьма любопытная ситуация.

Именно от этого периода антропологи имеют сравнительно многочисленный материал, резко выделяющий полян на фоне других племен. Интересно также сочетание двух обрядов погребения, распространенных по всей территории, где ранее были представлены «древности русов». Наряду с ясными славянскими трупосожжениями (отличавшимися, однако, от древлянских) здесь в значительном количестве представлены трупоположения в срубных гробницах.

Как отметил Б. А. Рыбаков, «ни хронологического, ни социального различия между дружинными курганами с сожжением и со срубными гробницами не заметно»[605]. «Далеким прототипом срубных гробниц на этой территории, — по наблюдениям автора, — являются скифские курганы»[606]. Л.А. Голубева отметила, что «погребения с трупоположением представляют собой наиболее богатую по инвентарю и наиболее многочисленную группу киевских погребений»[607]. Среди этих погребений также выделяются срубные гробницы. Автор подчеркивает, что «массовый инвентарь погребений в срубных гробницах… совершенно однотипен аналогичным находкам из киевских погребений в грунтовых могилах». (Речь идет о трупоположениях.) Но «обилие и особое богатство украшений, изящество ювелирных изделий из золота и серебра, роскошные одежды, наличие большого количества диргемов в составе инвентаря резко подчеркивают принадлежность их владельцев к высшим кругам киевского общества»[608]. На особое значение указанных погребений для Киева обратил внимание и М.К. Каргер. «Погребения этого типа, — говорит он, — …представляют господствующий погребальный обряд социальной верхушки киевского общества IX–X вв. Более того, изучение киевских погребений различных социальных слоев позволило установить, что обряд ингумации характерен не только для верхов киевского общества в IX-Х вв., но широко распространен и в рядовых погребениях горожан этого времени»[609]. Если Л.А. Голубева полагала, что оба обряда погребения принадлежат одному и тому же славянскому этносу, то М.К. Каргер акцентировал внимание на этнических различиях. «Эти существенные отличия в погребальных обрядах, — заключал он, — … присущи не только погребениям знати, но и массовым погребениям горожан. Причины этих отличий лежат, по-видимому, в неоднородности этнографического состава населения древнерусских городов, каковыми были Киев и Чернигов IX–X вв.»[610]. К этому следует добавить, что речь должно идти обо всей земле полян.