Красотки кабаре - Олег Суворов

– Благодарю вас.

– Что вам угодно?

– Как что? Я просто заглянул повидаться со старым знакомым, с которым, как мне помнится, мы не раз вели изысканные беседы на разные любопытные темы.

– Опасаюсь, что на этот раз у нас такой беседы не получится.

– Почему?

– Я не могу как ни в чем не бывало беседовать с человеком, в отношении которого у меня имеются весьма гнетущие подозрения.

– Вы имеете в виду ту давнюю историю с полковником Фихтером? А хотите узнать все подробности этого дела?

– Да, хочу, – после недолгих колебаний кивнул головой Вульф. – Присаживайтесь.

– Спасибо. Вы позволите предложить вам сигару?

– Нет, благодарю. После тяжелой военной контузии у меня стало болеть сердце, и врачи запретили мне курить.

– Сочувствую. – Сильверстоун закурил и, откинувшись в кресле, внимательно посмотрел на Вульфа. – А вы сильно изменились.

– Вы пришли рассказать мне о том, кто убил фрейлейн Тымковец? – глухо напомнил Вульф, которому был неприятен изучающий взгляд англичанина.

– Разумеется, – охотно согласился тот. – Наверное, для вас не будет новостью известие о том, что в те далекие времена я работал на британскую разведку «Интеллидженс сервис»?

– Нет. Комиссар Вондрачек рассказывал мне о своих подозрениях.

– Прекрасно. В таком случае вы понимаете, что фигура начальника австрийской контрразведки полковника Фихтера представляла для контрразведки Британской империи особый интерес. Пытаясь найти подходы к этому старому вояке, однажды на скачках в Пратере я устроил ему как бы случайное знакомство с молоденькой актрисой «Иоганн Штраус-театра» – фрейлейн Бертой Тымковец. Признаться, я не слишком верил в удачу, но, к моему изрядному удивлению, полковник клюнул почти сразу же. Более того, на столь пылкую страсть, которую пробудила в нем эта развратная девица, я даже не рассчитывал. Видимо, ей удалось оживить угаснувшее было либидо нашего почтенного полковника. По ее собственным словам, их первое свидание очень напоминало изнасилование – господин Фихтер действовал с таким жаром, что ухитрился сломать ее корсет.

– И после того, как он ею увлекся, вы принялись его шантажировать?

– Нет, для начала, устами прелестной фрейлейн Тымковец, я предложил ему добровольно сотрудничать с британской контрразведкой. Но, как рассказывала сама фрейлейн, полковник был настолько возмущен этим предложением, что ей с трудом удалось его успокоить, обратив все в шутку. Поскольку прямой контакт не удался, мне пришлось выработать другой план. Я приказал Тымковец разыграть исчезновение и лично отвез ее в Кальтенбрюндльберг, где приказал написать письмо полковнику Фихтеру с просьбой приехать. Однако эта девица оказалась сообразительнее, чем я ожидал. Хотя я поручил Фальве не спускать с нее глаз, она ухитрилась написать и отправить еще одно письмо – своей подруге фрейлейн Лукач.

– Знаю, – кивнул Вульф. – Я даже читал это письмо.

– Я так и предполагал. После того как письмо было отправлено полковнику Фихтеру, я тщательно подготовил место будущих событий. В частности, нанял небезызвестного вам художника, чтобы он стал главным свидетелем обвинения, которое я собирался выдвинуть против полковника.

– Обвинения в убийстве?

– Совершенно верно. Разумеется, я избавил господина полковника от необходимости самому совершать подобное злодеяние.

Сильверстоун произнес это с такой зловещей иронией, что в душу Вульфа постепенно начал закрадываться страх. С какой стати англичанин так спокойно похваляется своими преступлениями?

– Когда он поднялся в номер, фрейлейн Тымковец была уже мертва. Ну, а чтобы полиции легче было вычислить подозреваемого, я поручил Фальве проследить за уходом полковника, после чего самому подняться в номер и оставить на видном месте страницу из книги с пометками, сделанными рукой господина Фихтера.

– А эту улику вы получили благодаря самой Тымковец? – побледнев от ужаса, воскликнул Вульф.

– Разумеется, ведь из всех моих агентов только она имела доступ к библиотеке полковника.

– Значит, эта несчастная, сама того не подозревая, обеспечила необходимой вам уликой место собственного убийства? Что за дьявольский замысел!

– Да, идея была действительно неплохая, – кивнул Сильверстоун. – Однако, как это часто бывает, ее чуть было не погубил скверный исполнитель. Этот болван Фальва так боялся покойников, что не решился зайти в номер, а просто приоткрыл дверь, скомкал страницу и бросил ее на пол. Конечно, я не мог предвидеть неожиданного появления в номере фрейлейн Лукач. Впрочем, благодаря вам эта улика все же дошла по назначению. Когда полковник, и так уже сильно потрясенный смертью своей возлюбленной, узнал о том, что его обвиняют в ее убийстве, он сломался и начал действовать согласно моим указаниям. Для того чтобы отвести подозрения от столь ценного агента, а заодно и от самого себя, я приказал ему арестовать некоего майора Шмидта, который жил в одном доме со мной. Дальнейшие события вам в принципе известны…

– Минуту! – столь странным голосом вскричал Вульф, что англичанин остановился и удивленно посмотрел на него. – Но вы так и не сказали самого главного. Насколько я понимаю, фрейлейн Тымковец по вашему приказанию задушил Ласло Фальва, а потом, не выдержав угрызений совести, повесился?

– Ну что вы! – усмехнулся англичанин. – Фальва не смог бы задушить даже котенка, а уж говорить об угрызениях совести у этого отъявленного мерзавца и подавно смешно. Берту убил я. Через какое-то время я задушил и Фальву, неплохо сымитировав самоубийство. Не перевариваю, знаете ли, стрельбы и крови.

– И вы в этом так спокойно признаетесь? – осекшимся голосом прохрипел Вульф.

– Я надеюсь, с вами не случится истерика? – деловито осведомился Сильверстоун. – Успокойтесь, господин Вульф, стоит ли так переживать? Нам с вами довелось быть свидетелями первой мировой войны, сейчас разгорается вторая, так неужели кого-то еще способна волновать смерть продажной девчонки и ее жалкого импресарио? Право же, вы меня удивляете.

– Кто вы такой, Сильверстоун? – вдруг спросил Вульф. – Я не слишком религиозен, но сейчас мне хочется поднять руку и перекрестить вас – может быть, тогда вы сгинете?

– Хорошая мысль, – невозмутимо согласился англичанин. – Если это поможет вам успокоиться, то извольте, я готов выдержать обряд крещения. И все-таки вы неприятно поразили меня своим волнением. Я надеялся, что хладнокровный философский разум возобладает у вас над жалкими мещанскими эмоциями.

– При чем тут философский разум?

– Неужели вы не читали модную работу Ортеги-и-Гассета под красноречивым названием «Восстание масс»?

– Черт возьми! Вы преспокойно признаетесь в двойном убийстве, а потом предлагаете обсудить философскую работу?

– Я вам ни в чем не признавался, – холодно парировал англичанин. – Я всего лишь, из дружеского расположения к вам, удовлетворил ваше любопытство. Если же вы намерены закатить истерику, то…

– Нет-нет, истерики не дождетесь.

Вульф делал над собой колоссальные усилия, пытаясь успокоиться, тем более что он понимал – все эти признания являются всего лишь прелюдией к чему-то главному. Не может же этот хладнокровный шпион и убийца нагрянуть и беседовать просто так, без всякой задней мысли. Видимо, он хочет ему что-то предложить или о чем-то предостеречь… В любом случае, каких бы душевных сил это ни стоило, надо довести разговор до конца.

– Так что вы говорили об Ортеге-и-Гассете, тем более что я и сам не так давно вспоминал упомянутый вами трактат?

– Наш век – это век выхода на мировую арену народных масс, проще говоря, площадной сволочи. Именно сейчас, когда массы вторгаются во все сферы деятельности, всему и вся навязывая свой низкий вкус и пошлые нравы, умный человек должен быть с вождями. Я имею в виду, что умный человек должен быть причастен к той области, которая называется «большой политикой» и в которую массы не могут вторгнуться.

– Но вы же просто шпион, который выполняет платные задания своих хозяев!

– О нет, все не так элементарно, как вам кажется! – живо возразил англичанин, явно задетый за живое. – Я действительно шпион, однако работаю не ради денег, а ради ощущения своей причастности к той самой «большой политике», где и вершатся судьбы мира.

– Но ведь вершат-то ее ничтожные и недалекие выходцы из этих самых масс! А в случае со знакомым нам художником смешно говорить о «большой политике», скорее, можно говорить о колоссальной мании величия…

– Нет, здесь я с вами не согласен. Ничтожным, как вы выражаетесь, людям не дано с такой легкостью перекраивать карту Европы. Да вот вам самый простой пример. Я нахожусь на «Бретани» с одной весьма любопытной миссией, от выполнения которой зависят жизни множества людей… Э, господин Вульф, вы меня слушаете?

Самое серьезное испытание, которое может ждать врача, – это проведение операции, спасающей жизнь близкого ему человека. Самое большое испытание для сыщика – это расследование дела о смерти хорошо знакомого и симпатичного ему человека.