Доктор Чёрный - Александр Барченко

Если перетянуть слишком нижние тяжи, могут лопнуть верхние, и крылья при первом повороте, спуске, словом всяком колебании пути, неминуемо «свихнутся» книзу. С другой стороны, нельзя перетянуть и верхних, так как тогда рискуют лопнуть нижние, и давление воздуха снизу сломает крылья, как щепку…

Достаточно вспомнить трагическую судьбу Леблана, погибшего именно таким образом на прибрежных скалах.

Беляев возился с проверкой тяжей по нескольку раз в день. Потом он переходил к мотору.

К этому времени заспанный и угрюмый являлся Билль. Они вместе испытывали на станке работу винтов. Потом звали сапёров, отряженных на аэродром. Те цеплялись за крылья и рёбра шасси, механик пускал мотор, и Беляев, заняв своё место, ловил перебои и кашель мотора.

Если всё было в порядке, выводили аппараты на стартовую дорожку и, взвившись, начинали знакомиться с условиями аэродрома, кто брея землю, а кто уходя ввысь, метров на пятьсот, и начиная с выключенным мотором планировать оттуда ступенчатой спиралью до самой земли.

Беляев намеревался и здесь выступить претендентом на призы за продолжительность и точность спуска, как самые солидные в денежном отношении. Но мысль о том, что в числе публики эффектными полётами на приз высоты будет любоваться Дина, что она, как всякий профан, не обратит, пожалуй, и внимания на его особенно серьёзную и трудную, но для зрителя малоэффективную задачу, заставляла его записаться в числе первых и на приз высоты и особенно тщательно тренироваться теперь на планирующем спуске.

В самом деле, человек, не летавший на аэроплане, совершенно не в состоянии усвоить, что брить землю на высоте каких-нибудь 15–20 метров неизмеримо труднее и требует неизмеримо большего уменья и напряжения, чем парить в облаках. В верхних слоях воздушные течения сравнительно ровны и постоянны. Над землёй же воздушные течения, отталкиваясь от поверхности её, от холмов, деревьев и зданий, протискиваясь между строений и заборов и встречаясь с такими же ломаными течениями, ежеминутно образуют восходящие и нисходящие токи, крутящиеся вихри, невидимые глазу, но с силой давящие на крылья аппарата, качающие и сталкивающие его с пути, грозящие ежеминутно опрокинуть…

К четырём часам, еле держась на ногах, Беляев вылезал из своего «гоночника» вместе с механиком у подъезда сметанинского «дворца», и как ни тянуло его сердце в гостиную или на веранду, выходившую в сад, где обыкновенно проводила свой досуг Дина, ноги, бедные одеревеневшие ноги несли его в его комнату, и, пыльный, неумытый, не снимая кожаных гетр, он валился в постель и засыпал как убитый, пока хорошенькая Кани-Помле не являлась деликатно постучать ему в дверь, часу этак в восьмом, и напомнить, что саиб и мисс ждут его обедать. Являлась губастая бронзовая статуэтка в виде мальчишки-индуса, помогавшего умыться и переодеть платье. И, освежённый ледяною водой и одеколоном, тщательно смывши густую кору пыли, вместе с потом присохшую к коже, в тончайшем батисте и чесуче, Беляев выходил к столу, за которым встречала его Дина ласковым взглядом лучистых серых глаз.

После обеда, выцедив через соломинку стакан освежающего «мазаграна» — вина и обычного здесь «шерри-коблер» Беляев во время рабочего дня не признавал, — он получал наконец возможность побродить с Диной по саду или посидеть возле неё на веранде, но не успевал он перекинуться с ней парою слов, как у подъезда начинал фыркать чей-нибудь автомобиль и в облаке батиста, чесучи и газа появлялась вдовушка Понсонби или кто-нибудь ещё из новых приятельниц Дины.

Появлялись безукоризненные молодые люди в белоснежных костюмах и шлемах с проборами, словно трещиной рассекавшими вместе с причёсками их аристократические черепа.

Раздавался корректнейший свист и шипенье, которого не переваривал Беляев, несмотря на то что за этот год довольно сносно успел «насобачиться» по-английски.

Насколько ухаживали за «душкой авиатором» дамы, считавшие особенно модным флиртовать с человеком, жизнь которого ежедневно висит даже не на волоске, а просто на воздухе, настолько мужчины косились на Беляева и довольно демонстративно сторонились от него.

Помилуйте!.. Редкий из этих молодых людей не мог похвастаться, по крайней мере, парою предков, державших за волосы Марию Стюарт, когда ей рубили голову, собственноручно избитых Кромвелем или имеющих права на иные равноценные заслуги.

Сами они — баронеты и лорды, будущие пэры, которых лишь невинная шалость, вроде пристрастия к покеру, пари или почерку своего папаши на векселе (By Jove! ведь герб же всё равно один и тот же и так же уважаем!), заставила совершить переход на индийском линере и вступить в ряды колониальной армии.

Местных уроженцев офицеров, отбывших обязательный учебный ценз в Англии, в этом обществе редко можно было встретить. Эти чудаки, большей частью отпрыски захудалых или разночинных семейств, сидели по своим казармам, возились с новобранцами и дрессировкой диких, норовистых, злых, как бенгальские тигры, пони. Эти, большей частью неуклюжие, загорелые, как голенище, ребята отсылались куда-нибудь на южную оконечность полуострова или в гористые дебри Непала и Бутана; здесь они не стеснялись не только говорить с чернокожими туземцами как с равными на их варварских наречиях, но ходили даже босиком по примеру своих солдат, по целым неделям не отдирали от щиколоток и голеней впившихся в ноги при переходах через болота местных маленьких, но жёстких пиявок и, наконец, возвращались в Бенарес или в Калькутту в таком виде, что людям порядочного общества оставалось лишь с ужасом таращить на них глаза.

И вдруг в обществе не этих одичавших чудаков, а представителей самого, что называется, «high-life», появляется на правах своего человека какой-то там… авиатор!

Но позвольте! Что же, собственно, это понятие собой представляет? Звание? Учёная степень? Чин?.. Ничего подобного! Авиатором может быть любой слесарь, механик, приказчик. Никакого ценза не требуется. Да и, по существу, разве не всё равно, авиатор или, скажем, мой Джимми, которому я закатил оплеуху не дальше как вчера за то, что он не догадался разбудить меня, когда я заснул в автомобиле по дороге из офицерского собрания и наткнулся прямо на дивизионного командира, обратившего внимание на мою живописную позу… Разумеется — это почти одно и то же…

Шофёр и больше ничего! И извольте вот здороваться с ним за руку, справляться о здоровье, о погоде, передавать ему хлеб за столом, ему, мать которого, наверное, торгует омарами и селёдками где-нибудь в самом грязном углу Монмартра… Понимаю, если бы он был спортсмен, просто спортсмен, который свёртывает шею для собственного удовольствия, а призы проигрывает в покер или… гм… просто отдаёт взаймы на неопределённое время случайно очутившемуся в нужде товарищу из такого же хорошего общества! Это — другое дело. Но авиатор, накапливающий призы, зарабатывающий полётами деньги! Фи! Schoking!.. На его полёты можно смотреть, у него можно учиться, но поддерживать с ним знакомство…