Мания страсти - Филипп Соллерс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Я трахаю ее в задницу, это получается само собой, скользит легко и свободно. Она просовывает два пальца в свою вагину, я ощущаю их своим членом через тонкую мембрану».
Или вот:
«Она берет мой член в руку и, постанывая, быстро кладет его прямо себе на живот, в то время как под моей тяжестью раскрываются края слишком узенького отверстия».
Или вот:
«Может быть, именно здесь я перестал реагировать, когда меня насилуют, бьют, когда, избив меня до полусмерти, приходят трахнуть меня в рот, потому что желание овладеть мной неистово, нестерпимо, и мужчина не может противиться искушению кончить в мой мальчишеский рот».
Или вот:
«Ощущенье удушья, тошнота, рвота, колиты, бессонница, кризисы, стремление к самоубийству».
Или вот:
«Меня вырвало, до сих пор во рту этот привкус, снаружи на моих трусах налипли волоски, причем не мои. Я была слишком переполнена спермой, чтобы вспомнить, сколько раз они принимались за дело…»
Или вот:
«В другой день, будучи у приятеля, я блевал в сортире, я чувствовал, как темная жидкость бьется струей о мое небо, изливается на мой язык, прежде чем извергнуться на оранжевую эмаль».
Или вот:
«Задушенная членом, который закупорил ее горло, все глубже пробираясь в него, словно чудовищных размеров белый червяк, пульсирующий в ее гортани».
Или вот:
«Я просыпаюсь, чешу ноги, чешу свои яйца, мне холодно, смотрю, какая на улице погода, небо затянуто облаками, я встаю, иду на кухню, съедаю кусок ананаса, готовлю себе чашку кофе».
Или вот:
«У меня одна лишь мечта: раскромсать член ударами ножа, убить его, уничтожить боль».
Или вот:
«Я занимаюсь онанизмом, представляя в воображении, как истязаю Никола, желая причинить ему все те страдания, которые претерпел от него с того последнего раза, когда я от него освободился. Замечательно, я кончил, я думаю о его пенисе, я представляю, как я трахаю его, я слегка расслабляюсь, концентрируюсь на звуках музыки, начинаю покачивать головой в такт, чувствую, как голова мотается мертвым грузом. Я поднимаюсь, начинаю дрочить…»
Или вот:
«Она лежит, распластавшись на нем. Ее терзает мысль, что она ласкает его в последний раз. Пока он еще теплый. Покусывает его ягодицы, самые нежные части. Бедра. Потом его зубы, но они так быстро ускользают, что их невозможно удержать. Она отыскивает во рту этот кусочек плоти. Сырое, чуть сочащееся влагой, мясо. Остается только его проглотить. Иначе будет хуже».
Или вот:
«Я сижу в туалете на унитазе и внимательно рассматриваю собственный пенис, внутри пустота. Я думаю о наших объятиях, о ласках, обо всем, что проделывала она с моим членом, который был посвящен только ей одной. Обеими руками я направляю кончик орудия внутрь своего лобка. Глубокий вдох прежде чем выстрелить, такое грязное маленькое пятнышко, смехотворное доказательство моей возмужалости».
Конца этому не предвидится. Как видите, доброй воли не занимать. Все это произведет соответствующий эффект на среднестатистическую потребительницу, которая сочтет, что «все это отвратительно», и поспешит забронировать себе билеты на ближайший круиз, который так расхваливали в ее модном журнале. Дальнейший ход можно просчитать заранее: все это бесконечное описание блевотины ведет к рекламе косметических средств, точно так же, как прежде все дороги вели в Рим. Мать семейства, наконец-то, будет обо всем осведомлена благодаря потрясающему признанию любовника-гомосексуалиста некоей знаменитости:
«Моя мать видела, что на меня оказывалось влияние. Я не мог позвонить ей, сходить ее навестить. Дюрас отличалась чудовищной ревностью. Она ненавидела мою мать, моих сестер. Мужчина ли, женщина, я ни на кого не имел права взглянуть… Невозможно себе даже представить… Она не отпускала меня. Я работал целый день. Посуда, пишущая машинка, кино, прогулки на автомобиле, день, ночь, это никогда не кончалось… Когда моя мать приезжала в Париж, мне приходилось видеться с ней украдкой. Мне было страшно. Я всегда смотрел на часы. Мне было очень плохо. Я чувствовал себя виновным за все…»
И это еще не конец:
«Она не выносит меня. Она не выносит себя. Она выставляет меня за дверь. Она угрожает мне, здесь ничего нет вашего, все мое, все, понимаете, деньги мои, я ничего вам не дам, ни сантима, вы двойное зеро, полное ничтожество. Она не понимает, почему я настаиваю, почему остаюсь, здесь, с ней, один с ней, а она одна со мной. Порой это становится совершенно непереносимо, она хочет все разбить, все разрушить, разрушить меня, бить меня, оскорблять, уничтожить, убить меня. Она говорит, что убить хочу я. И это сильнее меня. Она прекрасно понимает. Все понимает. И эта ясность ума чудовищна. Весь мир становится чудовищным, весь мир — это сплошное страдание, и я тоже, потому что она видит, что я здесь, она меня видит, а порой не хочет видеть то, что я есть, то, чего она не понимает, и все же знает обо мне. Она больше не хочет, она хочет убить, убить себя. Она хочет умереть. Она хочет видеть меня мертвым с нею…»
И т. д., и т. д.
На вас это произвело впечатление? Вы не правы.
Вы смеетесь? Вы не правы.
Ад существует.
Дора, обнаженная, ничком на постели:
— Они что, ненормальные?
— Да нет же.
— Они лгут?
— Это их правда.
— Все время?
— Без остановки.
— Они притворяются?
— Это уж непременно.
— Но зачем?
— Они отвечают социальному заказу. Имя им скорпион.
— Это дьявольски.
— Это Дьявол.
— Ты в это веришь?
— Конечно. С одной стороны — перевозбуждение, с другой — депрессия. Провокация, покорность. Привести в отчаяние род людской — это гигантская работа.
— С какой целью?
— Отомстить за себя.
— За что?
— За все, ни за что, за прошлое, за настоящее, за будущее, за существование. За то, что здесь, а не там. За самого близкого, начиная с себя самого. За своих родителей, папу, маму, братьев-сестер, мужей, жен, детей, друзей, подруг, любовниц, любовников.
— А спортсмены?
— То же самое.
— Ученые?
— Idem.
— Все в аду?
— Хоть отбавляй.
— Но хоть на нас запроса не было?
— Нет.
Продолжение в постели, в темноте.
Господин Лежан маленький, темненький, почти лысый, хорошо одет, сосредоточен: настоящий руководитель старшего звена в кампании Леймарше-Финансье. Он пригласил меня на обед, чтобы донести как можно ближе свой гуманистический пафос. Времена настали такие, что он приглашает во всю мочь, контроль активизируется, охота за мозгами открыта. Я слушаю его. Он серьезен, лишен всяких иллюзий, он декламирует свой текст с нескрываемой скукой, но, если ему вдруг начать противоречить, наружу прорывается истинный фанатизм. Должно быть, он много страдал в детстве и юности. Унижения, неоцененные достоинства, неосуществленные желания, теперь самое время взять реванш, короче, идеальный социальный прототип, к которому отныне тянутся все (у госпожи Лежан строгий серый костюм, страшно деловой вид, натужная веселость, мобильный телефон, который звонит каждые десять минут). Поскольку всякого рода деятельность исходит от Центрального учреждения Леймарше-Финансье, больше не существует — даже на крайний случай — реальности, отвечающей этому имени, ее невозможно показать извне, поскольку единственно допустимая критика исходит из Бюро Негативных Сообщений. Хотите вы этого или нет, но все равно вы ЛФ. Кто не ЛФ, тот мертв. Разумеется, вы всегда можете сделать вид, будто принадлежите к синдикату ЛФ, который осуждает злоупотребления ЛФ. Вольно вам подвергнуться еще большей слежке, если только вы сами не предпочтете решительно вступить в полицию ЛФ, которая, под названием Лига анти-ЛФ, устроена на манер секты, которая денно и нощно вторгается в вашу личную жизнь. А есть еще более секретная террористическая организация ЛФ против ЛФ: ну что ж, в добрый час, надо любить умирать, а уж кандидаты приложатся.
