Чаепитие с призраками - Крис Вуклисевич

Над знаком появляется голова женщины.

– ¿Quiénes son ustedes?[19]

Эгония резко подпрыгивает, а Фелисите на миг кажется, что она нашла призрак матери. Все просто: женщина просто копия Кармин с фотографии, только смуглее. Те же круглые щеки и острый подбородок, те же буйные кудри и тонкая талия, разве что эту красавицу продержали в печке на десять минут дольше.

Проводница первой приходит в себя и отвечает на ломаном испанском:

– Я Фелисите. Это Эгония. Мы ищем Веру или тех, кто ее знал.

Женщина поднимает брови. Вдруг ее лицо светлеет, и она восклицает на раскатистом, протяжном французском:

– Но вы же бризнецы!

Сестры переглядываются, а затем их лица тоже проясняются, когда они наконец понимают фразу: вы близнецы.

– Проходите, тут сухо, – продолжает испанка. – Если не привык к этому дождю, он пробирает до костей.

Она распахивает дверь между двумя стволами, и оттуда льется теплый свет. Фелисите переступает порог.

Эгония чуть колеблется. Ее сестра слишком доверчива. А доверчивость – привилегия цельных личностей. Полных. Не трескавшихся. С другой стороны, от той женщины и правда не веет ничем дурным. От нее исходит аромат сада, листьев грейпфрута. А Эгония все-таки ведьма. Она умеет защититься.

Настал ее черед войти в дом божественного облака.

Черный экран

– Надеюсь, вам не слишком трудно меня понимать. Кармен когда-то учила меня французскому, но я всё позабыла.

Вера усадила их за стол без скатерти и подала чай со льдом. Фелисите ожидала худшего, но вкус оказался небезынтересным: настой сушеного инжира, цедры цитрусовых и незнакомого ей цветка. Он смыл с ее языка сахар ожерелья.

Теперь, рядом с Верой, Фелисите чувствует себя неловко. Она, всегда старшая, оказывается младшей по отношению к сестре, родившейся задолго до нее, которую мать любила почти на столетие дольше.

Однако Вера не выглядит старухой. Вдобавок она жива. Фелисите надеялась найти в лучшем случае ее призрак. Возможно, одного или двух потомков, если повезет. Но не живую женщину, которой, если она не ошиблась в расчетах, около ста пятнадцати лет.

По крайней мере, сомнений не остается: Вера тоже дочь Кармин.

Она даже выглядит намного моложе Фелисите, не говоря уже об Эгонии, которая до сих пор не произнесла ни слова и не притронулась к своему стакану. Ведьма проверяет, что же на самом деле представляет собой эта незнакомая сестра, которая за несколько минут произнесла больше слов, чем она за всю жизнь.

– Полагаю, вы пришли потому, что моя мать, наша мать, умерла? – торжественно спрашивает Вера. – Она не появлялась здесь уже тридцать лет, поэтому я заподозрила неладное. Мама успела прожить… сколько, почти сто сорок лет, не так ли?

– А вы знали? Про ее возраст?

– Конечно знала. Иначе зачем бы она приходила сюда полакомиться моими цветами в начале каждого сезона?

Фелисите попыталась скрыть свое недоумение, но выражение лица Эгонии выдало их обеих: они ничего об этом не знали.

– Благодарение Богу, – объясняет Вера, – я с детства выращиваю цветы, которые сохраняют молодость, если их есть. Я добавила их в ваш холодный чай. Они очень полезны для здоровья. Я покажу их вам позже в саду.

Фелисите смотрит на нетронутый стакан сестры и медленно опускает свой, уже почти пустой. Пользуясь случаем, она роется в сумке и достает фотографию.

– Но это же я! – восклицает Вера, схватив снимок. – С мамой и папой… Dios mío, tantos años…[20]

Она улыбается, слезы блестят в уголках ее глаз.

– Красивой я была малышкой, да? Никогда не видела своих фото в таком возрасте. Мама всегда говорила, что я была ее копией. Теперь вижу почему.

Близнецы украдкой разглядывают ногти, ресницы и губы Веры. Их мучат одни и те же вопросы. Так бы теперь выглядела Эгония, если бы не превратилась в ведьму? Похож ли этот глубокий, теплый тон на тембр Фелисите? Или это голос незнакомки, стоящей рядом с Кармин на фотографии?

Что у них общего с этой сестрой, помимо матери – матери, которая жила под другим именем, в другое время и в другом месте?

– Кармен на самом деле была Кармин. Ну, для нас. Я обнаружила этот портрет после ее смерти – вместе с целой жизнью, о которой она никогда не упоминала. Про цветы я понятия не имела. Мне нужно разобраться, кем она была, чтобы найти ее призрак и отпустить. Она хотела бы упокоиться навсегда.

– И надо упокоиваться навсегда.

Вера на мгновение закрывает глаза, затем поднимается и тянется к каминной полке, на которой стоит большой деревянный крест, украшенный фиолетовой вуалью. Она берет в руки фотографию, на которой молодая Кармин стирает рубашку в прачечной Бегума. Мать смотрит в объектив снизу вверх, едва улыбаясь, с едким взглядом.

– Здесь мертвых почитают как живых, – шепчет Вера лицу матери на бумаге. – Я предпочитаю оставлять их там, где они есть. И надеюсь, мне тоже позволят обрести вечный покой.

Она шепчет молитву, целует фотографию, а затем бросает в огонь. Лист вспыхивает и сгорает в считаные секунды. Среди углей остаются лишь дрожащие почерневшие кусочки.

Снаружи, под моросящим дождем и трескучим ветром, между деревьями проносятся тени. Иногда призрачные, иногда плотные, но всегда с корзинами фруктов в руках. Камин освещает весь дом золотым сиянием. Кажется, что фрагменты солнца отпечатались на стенах, несмотря на вечную бурю.

Вера подает гостьям чай со льдом; руки у нее проворные, плечи обнажены.

– Если хотите, я могу рассказать вам историю Кармен, которую также звали Каридад. То, что поведали мне и что я запомнила. Эту историю рассказывали задолго до моего рождения; те, кто передал ее мне, услышали легенду от своих отцов, а те – от своих. А в середине – война, и пустыня, и дыры, которые эти вещи проделывают в памяти, и те, кто пытался их залатать. Это легенда о девушке, превращенной в рабыню, и о рабыне, ставшей идолом.

– Хотите чаю? – предлагает Фелисите. – У меня есть горячий чай, который освежит вашу память. Он может вам помочь.

Вера садится напротив близняшек, сцепив пальцы под подбородком:

– Спасибо, но не думаю, что мне это нужно.

Затем ее зрачки расширяются, проглатывая радужку, заходя на белок, – сам взгляд становится огромным черным экраном, театром теней, где войны и воины танцуют, как на горящих углях.

Легенда пустыни

Не волнуйтесь, я не собираюсь рассказывать вам с акцентом местную сказку. Если хотите, представьте, что я говорю «б» вместо «в» и коверкаю «р». Но на самом деле эта музыка давно растворилась в песках истории.

Да, Вера рассказывала именно так, но Фелисите передала мне все иначе. Вдобавок, как я уже говорил, я никогда не бывал в Испании. И рассказываю вам историю в том виде, в каком она была поведана Вере, узнана Фелисите, дошла до моих ушей и сохранилась, отшлифовалась и дополнилась воспоминаниями и словами всех людей, которые передавали ее из уста в уста.

Вы берете историю, добавляете акцент по своему вкусу; не мне вас учить. И когда придет ваша очередь пересказывать ее, можете делать с ней все что угодно. В конце концов, она уже будет вашей.

Каридад

Когда-то в этой пустыне шла война, о которой не сохранилось упоминаний ни в одной книге.

Те, кто сражался, забыли цвет своих мундиров и вес своего оружия. А если и помнили, то как страшный сон, вязкий, мучительный и непонятный кошмар. Они сплели эту легенду среди постоянных сражений, грохота выстрелов днем и бесшумных атак непроглядной ночью. Им нужна была фигура, имя, чтобы дать название этой истории.

Они выбрали Каридад.

Для этой войны оказались ненужными чужие лакомые земли или высокие идеи. Только враги. Безликие, меняющиеся, бесчисленные. Достаточно