Не изменяя присяге - Александр Лоза

Телеграмма в Вологду от 09.08.1918:

«Вологда. Метелеву. Необходимо оставаться в Вологде и напрячь все силы для немедленной, беспощадной расправы с белогвардейством, явно готовящим измену в Вологде».

Телеграмма от того же числа в Пензу:

«Пензенскому Губисполкому. Необходимо провести беспощадный массовый террор против попов, кулаков, белогвардейцев».

Телеграмма в Саратов от 22.08.1918

«22.08. Саратов. Пайкесу. Советую назначить своих начальников и расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты». (Ленин В.И. ПСС. Т. 50)

Хотя террор был официально объявлен большевиками 2 сентября 1918 года, массовые расстрелы начались еще раньше. Очевидцы этих событий вспоминали, что по кораблям Балтийского флота ходили агенты ЧК и по указанию команды выбирали офицеров, которых уводили на расстрел. Один из уцелевших офицеров позже писал: «Когда утром я поднялся на мостик — я увидел страшное зрелище. Откуда-то возвращалась толпа матросов, несших предметы офицерской одежды и сапоги. Некоторые из них были залиты кровью. Одежду расстрелянных в минувшую ночь офицеров несли на продажу». Маховик красного террора набирал обороты по всей стране, унося тысячи и тысячи человеческих жизней.

За время, что Садовинский находился в Петрограде, Бог отвел его от встречи с чекистами.

Перед уходом на Север Садовинский не мог не проститься со своим старым учителем.

В дверях мичмана встретил пожилой офицер, в прошлом преподаватель Морского корпуса.

Бруно поздоровался и вошел. Они сидели в комнате, не зажигая огня. Разговор был последним, оба понимали это и, может быть, именно поэтому говорили откровенно:

— Весной прошлого года вы, Бруно, этого не видели. Петроград гудел как раскаленный паровой котел: все упивались долгожданной свободой. Люди приветствовали революцию и верили, что она приведет к вершинам вечного счастья свободы. Но с приходом к власти большевиков, сразу после переворота, петроградцы, по-моему, начали охладевать к революции. Они первыми поняли, что революция — это гулящая девка, вечно пьяная, немытая и бестолковая. Свобода, равенство, братство — это одно, это для толпы, а большевики — это другое. В их цинизме, беспринципности, наглости — их сила, мичман.

— Да, ЧК в городе зверствует. Арестовывают и расстреливают людей сотнями.

— Это террор, Бруно. Вы же помните: «террор» — по-французски «ужас». Обстановка ужаса и страха специально создается властями, чтобы парализовать у людей волю к сопротивлению. Вашу волю, Бруно, в том числе. Еще во времена Французской революции Робеспьер обосновал необходимость террора. По памяти могу и ошибиться, но, по-моему, он говорил: «В революции народному правительству присущи одновременно добродетель и террор: добродетель, без которой террор губителен, и террор, без которого добродетель бессильна».

— Добродетелью большевиков в Петрограде и не пахнет, — с горечью проговорил Бруно.

— Учтите, мичман, — террор всегда является прологом к гражданской войне. Так сказать, созданием «кровавой круговой поруки» у своих сторонников и «кровавой мести» — у своих противников.

— У меня, — с ожесточением проговорил Садовинский, — эти зверства большевиков вызывают только одно желание — желание бороться с ними. Парализовать наше сопротивление с помощью страха им не удастся.

— Вот-вот, я об этом и говорю.

— Думаете, трудно будет справиться с этой большевистской швалью? — горячился Бруно. — Да кто у них есть? Их главная сила — матросы. Да видел я в Гельсингфорсе этих матросов-анархистов — пьяницы и кокаинисты. Могут убивать только толпой, да и то из-за угла. Дрянь!

— У них, Бруно, есть еще наемники: латыши, китайцы.

— Китайцы вообще не вояки. Их большевики нанимают для расстрелов и пыток. Латышей же немного, несколько сотен.

— Это так, но не забудьте, Бруно, что Лев Троцкий — талантливый военный организатор. Он объявит мобилизацию, за деньги наберет еще наемников из сербов, чехов, венгров, австрийцев.

— Большой экспедиционный корпус англичан идет на Север. С их помощью Мурманск и Архангельск будут освобождены от большевиков, да и наши подпольные офицерские организации готовы выступить в поддержку союзников. А там развернется наступление на Петроград с Севера.

— Не обольщайтесь насчет английской помощи, мичман. Британии вовсе не нужна единая и крепкая Россия. По всему миру они действуют по принципу: «Разделяй и властвуй» — помните об этом.

— Я это помню, но готов принять помощь хоть дьявола, лишь бы уничтожить большевиков. Слишком много крови и страданий принесли они людям.

— Хочу предостеречь вас, Бруно! То, что происходит сейчас, — это стихийный, страшной силы бунт Хама. А для Хама одинаково чужды и красные и белые. Потому что Хаму чужд любой порядок!

— Я верю, мы наведем порядок.

— Повторяю, Бруно, — для Хама чужд любой порядок! И порядок белых и порядок красных.

— Белая армия имеет поддержку во всех слоях населения России.

— Так ли это? А миллионы крестьян, пойдут ли они за вами? Ведь армию, что белую, что красную, надо кормить. Хлеб, лошади, фураж. А ведь армия в своей стране кормится только тем, что удастся в лучшем случае купить, в худшем случае отнять у своих же крестьян.

Да, на знамени Белого движения начертано «За Свободу и Россию!». За чью свободу? За чью Россию? Нет ли в этой неопределенности обреченности Белого движения?

— Я тоже чувствую это. Даже если и так! Я все равно буду драться с красным Хамом. Я знаю, я чувствую, мне суждено в этой борьбе погибнуть. Пусть. Но я буду драться до конца.

— Вы, Бруно, сильно изменились с гардемаринских времен.

— Это происходило постепенно. Может быть, когда первая германская бомба ухнула на «Разящий» и я понял, что если мои артиллеристы не будут стрелять метко, мы все погибнем. Может, когда пьяные матросы напали на меня в Гельсингфорсе и не убили лишь потому, что получили отпор. Не знаю. Время такое. Идет война, уже гражданская. Если не убьешь, убьют тебя. Хотя, вы правы, мы не только защищаемся. Но сейчас иначе нельзя. Либо стоять в стороне, либо драться. И уж если драться, то до конца.

— Сражаясь с красным чудовищем, вы можете превратиться в белое чудовище, столь же кровавое и ужасное. Помоги вам Господь избежать этого!

— Завтра я ухожу на Север, скорее всего через Финляндию. Через реку Сестру. В Райороки, оттуда в Гельсингфорс, далее на Мурман. У Чаплина каналы налажены.

— Будьте осторожны, Бруно. Финнам особенно не доверяйте.

— Да, я понимаю. Для меня чем хуже погода — тем лучше. Как все сложится, пока не знаю, но это мой путь. Я принял решение, буду воевать с большевиками на Севере. Там мой командир Андрей Дмитриевич Кира-Динжан, там мои сослуживцы по Минной дивизии. Там моя судьба. Я знаю.

— Ну что же, Бруно, прощайте. Да сохранит вас Господь!

О бунте «Грядущего Хама» еще в 1906 году предупреждал русский философ и писатель Д. С. Мережковский. В своей работе «Грядущий Хам» он писал: «Мироправитель тьмы века сего и есть грядущий на царство мещанин, Грядущий Хам. У этого Хама в России — три лица. Первое, настоящее — над нами, мертвый позитивизм казенщины. Второе лицо прошлое — рядом с нами мертвый позитивизм православной казенщины. Третье лицо будущее — под нами, лицо хамства, идущего снизу, — хулиганства, босячества, черной сотни — самое страшное из всех лиц. Хама Грядущего победит лишь Грядущий Христос».

Как добирался Садовинский до Архангельска, выяснить невозможно. Конспиративные каналы почти не оставляли документальных следов, поэтому когда и каким путем он уходил на Север, неизвестно. Возможно, через Финляндию, возможно, через Карелию. Этого уже не выяснить, но, главное, из документов, сохранившихся в РГАВМФ, следует, что уже 5 сентября 1918 года в Архангельске мичман Б.-С. А. Садовинский заступил дежурным офицером по подразделению начальника всех формируемых команд флотилии Северного Ледовитого океана.

По прибытии в Архангельск мичман Б. Садовинский поступил в распоряжение начальника всех формируемых команд на берегу капитана 1-го ранга Шевелева. После представления капитану 1-го ранга Шевелеву мичман Садовинский стал на котловое и денежное довольствие, а адъютант Шевелева мичман Васильев помог ему определиться с ночлегом на одном из посыльных судов.

В Архангельске была объявлена мобилизация. В первые дни после свержения большевиков было мобилизовано свыше 500 офицеров. Прибывшие по мобилизации как офицеры и унтер-офицеры, так и нижние чины поступали в распоряжение начальника всех формируемых команд флота на берегу, который организовывал службу и быт формируемых воинских подразделений.

Из архивных документов следует, что мичман Садовинский заступил дежурным офицером по формируемым командам флота на берегу уже 5 сентября 1918 года.