Горькая истина. Записки и очерки - Леонид Николаевич Кутуков

Говорили, разумеется, о России.

Один из моих собеседников оказался участником Ярославского восстания в 1918 году.

— Я тоже бывал в детстве в Ярославской губернии на даче, — сказал я.

— В каком уезде? — спросил он.

— В Ростовском.

— В Ростовском? — удивился он. — и я тоже в Ростовском. А далеко ли от Ростова?

— Семнадцать верст от Ростова, — уточняю я.

— И я в семнадцати верстах от Ростова, по шоссе на Углич, — восклицает он в полном удивлении. — А где именно?

— В Борисоглебских Слободах, — отвечаю я, уже сильно заинтригованный.

— И я в Борисоглебских Слободах! — уже почти кричит он. — Ну, знаете, и совпадение же!

— Действительно необычайно! — с жаром восклицаю и я. — Надо же, право встретиться в Мадриде, будучи, можно сказать, почти что земляками-ярославцами!

— Помните, чудесный монастырь, окруженный высокими белыми стенами с бойницами и башнями, из-за которых видны верхушки могучих кленов, населенных стаями крикливых галок, пять древних соборов, старинные звонницы, часовни…

— Да, а теперь за границей, особенно отчетливо вспоминается… Простите, не пора ли уже нам выходить, а то опоздаем к заутрени. Да, теперь как-то более это чувствуется, — ведь прямо декорации для русских опер, для «Бориса Годунова», например! А помните Слободы вокруг монастырских стен?

— Ну как-же! Щемиловка вдоль шоссе; Подборная, прижавшаяся к могучему лесу; Мокруша, прилегающая к заливным лугам реки Устье, впадающей в Которосль, приток Волги; Кокуйская, откуда так хорошо весной слышны кукушки…

— А крепкие и хитрые ярославские мужики, давшие Елисеевых, Черепенниковых, Третьяковых и прочих российских промышленников и купцов-миллионщиков. Вспоминаете, все эти Кузнецовы, с их пылающими горнилами и пышущими черным дымом кузницами, подковывающие лошадей, одевающие в железо тарантасы и телеги, наваривающие сохи, бороны и плуги. Колесниковы — кустари, из березовых чурбанов вытачивающие колеса, обливая их пахучим смоляным варом. Гороховы, знаменитые ростовские огородники, кропотливо возделывающие многие десятины скудной земли. Кудрявцевы, завитые лихие половые шумных и пьяных слободских трактиров?

— А десятидневная майская ярмарка, утыкивающая небо бесчисленными оглоблями телег, с ее запахами дегтя, навоза, махорки, сбитня и свежевыпеченного ржаного хлеба; с ревом гармоник и залихватским пением гуляющей молодежи?

— А многострадальное духовенство наше, вышедшее из тех же мужиков, поющее молебны, святящее скот и повседневно разделяющее радости и невзгоды тяжкой крестьянской жизни?

— А Борисоглебский Святой, Иринарх Преподобный, муж подвига христианского и защитник земли русской? Слышали ли вы, что во время Смутного времени, когда Россия была наводнена лихими польскими отрядами, а монастырь осажден гетманом Сапегой[199], Преподобный смиренно уговаривал этого польского воеводу оставить подобру-поздорову русские земли, грозя ему, в противном случае, небесными карами? Спесивый воин не послушал увещеваний Святого, и рука Божия настигла его невдалеке от монастыря при деревне Красная (Красная сеча), где его гордые шляхтичи и их приспешники были разбиты стрельцами Михаила Скопина-Шуйского[200] и зарублены рейтарами шведа Делагарди[201], а сам Сапега сложил свою буйную голову?

— Да, в этих местах зародилась, в них утвердилась и из них вышла на великие имперские просторы наша Святая Русь.

Мудростью своих государей, молитвами святых своих угодников, ратными подвигами народных ополчений…

— А также всенародной верной службой великим князьям и царям московским и горячим исповеданием веры православной… Помните крестные ходы вокруг монастыря?

— Да, как же! Выходили они с крестами, хоругвями и иконами, хорами и духовенством из Водяных ворот, что дают на базарную площадь, окруженную лавками, лабазами и трактирами, под трезвон бессчетных колоколов звонницы и соборов, с дальним отзывом колоколен окрестных деревень Сабурово, Троицыно, Вощажниково; служили краткую литию в часовенке около деревянного моста на реке Устье; проходили по Щемиловке вдоль бревенчатых срубов изб, крытых соломой, тесом или крашеным железом, где народ подходил под иконы, кладя земные поклоны; потом мимо Святых ворот, что глядят на просторный луг перед еловым бором; затем дальше, вдоль ограды монастыря и пруда, назад в Водяные ворота…

— Смотрите, заговорились мы, и незаметно, вспоминая нашу Русь великую, подошли к нашей мадридской церкви. Здесь вы еще никогда не бывали?

Только что еще началась заутреня. В руках молящихся мелькают огоньки пылающих свечей, звучат пасхальные православные песнопения…

— Христос Воскресе!

«Часовой» (Брюссель), май 1952, № 319, с. 12

Эволюция

Слово это звучит прогрессивно. Почему-то принято считать, что эволюция должна происходить обязательно в сторону положительную, в направлении какого-то улучшения чего-то, какого-то совершенства, благоустройства, культурности, цивилизации, прочих положительных явлений нашей общественной жизни. К сожалению, в наше смутное время эта самая эволюция большей частью происходит в обратном направлении и определенно выражает самый настоящий регресс. Тут, конечно, мне скажут, что я затрагиваю извечный вопрос отношений отцов и детей, когда отцы хвалят на все лады доброе старое время, а дети, снисходительно прислушиваясь к суждениям стариков, смело вперед по жизни шагают.

Я не люблю отвлеченных споров, не имеющих достаточных конкретных данных для защиты тезисов спорящих сторон. Я предпочитаю оперировать фактами, которыми можно иллюстрировать не только вопросы чисто материального характера, но, с не меньшим успехом, и духовного. Сегодня я поговорю о чести. И я утверждаю, что эволюция в этом невесомом, чисто духовно-эмоционально-психологическом вопросе, определенно регрессирует. Приведу случай из моей жизни времен Гражданской войны.

Война гражданская, междоусобная, мало похожа на войну между иностранными армиями, но в бытовом отношении случаются иногда положения, схожие с войной регулярной, когда враждующие стороны, при близком контакте на передовых линиях, начинают вдруг ощущать отсутствие взаимного озлобления и появление проблеска нормальных человеческих чувств в самом лучшем смысле этого слова. Так именно случилось однажды и с нами, белыми и красными, летом 1919 года. Стояли мы друг против друга на реке Л., мобилизованные красноармейцы и белые, всё те же русские люди, разделенные лихолетьем на два враждующие лагеря, силою оружия старающихся разрешить неразрешимое, волею судьбы брошенные на два непримиримые полюса Гражданской войны. Была передышка. Война была позиционная, наступательных операций пока что не предпринималось. Крестьяне с обоих сторон, сначала робко, потом осмелев, стали убирать свои поля. Постепенно из своих окопов стали вылезать и белые, и красные, в большинстве своем те же крестьяне и, уступая врожденной своей тяге к земле, начинали помогать крестьянам в их полевых работах…

Мы, офицеры, не видели в этом ничего предосудительного. У красных комиссары, по-видимому, временно куда-то убрались и зарядка искусственной ненависти, если такая и была, у мобилизованных красноармейцев моментально стала выдыхаться. На нашей стороне оказалась неразбитая лодка. Я, право, уже не помню, как это произошло, при этой совершенно необычайной обстановке полного затишья, но только вскоре, с помощью этой ладьи установился своего рода товарообмен дефицитными продуктами обоих сторон: у нас