Ахиллесова пята - Александр Надеждин

Постоялец улыбнулся:

– Может, еще немножко пройдемся. А то что-то как-то уж очень быстро дошли.

– Конечно. С удовольствием, – ответил Олег, уже гораздо уверенней и бодрей, чем на первое подобное предложение, прозвучавшее еще в машине.

Пара снова продолжила свое движение прямо, вдоль набережной.

– Значит, ты, как я посмотрю, наукой этой тоже увлекаешься, – после непродолжительного молчания возобновил прерванный диалог Василий Иванович.

– Какой наукой?

– Человековедением.

– Вы имеете в виду психологией? – не совсем поняв, попытался уточнить Иванов.

– Человековедением, – с выражением повторил Ахаян. – Это тебе и психология, и социология, и философия, все вместе, в одном флаконе.

– Ну... в общем...

– Правильно. Это наука великая. И для работы нашей она больше, чем для чего-либо другого, необходима. К сожалению, только не учат ей ни в университете, ни в школе нашей «лесной». Нет такой дисциплины. А жаль. Да и вообще у нас подход ко всему этому делу какой-то такой... несерьезный. Вернее, неглубокий. Что раньше, что сейчас. Я вот помню, мы когда еще учились. Так нам наши досточтимые менторы, единственное, Карнеги всё советовали читать. Он, между прочим, в ту пору у нас еще под грифом «Секретно» фигурировал. Ей-богу, честное слово. Ну а, если разобраться, что такое Карнеги? Жалкий эпигон, компилятор. Конъюнктурщик. Примитив. А нам его за образец. Нет бы молодежь на что-нибудь стоящее нацелить. Сориентировать. Ведь есть же такие монстры. Кладези. Из кого этот Карнеги все понавыдергивал. Монтень. Паскаль. Шопенгауэр. Фромм. Бальтазар Грасиан. Тот же Ницше. У нас его все запрещали, а ведь какой умница. Читал?

– Читал.

– Ну и как?

– Здорово. Особенно «Веселая наука». И «Человеческое, слишком человеческое». Вы еще, Василий Иванович, Сенеку забыли. «Письма к Луцинию».

– К Луцилию.

– К Луцилию. Моруа еще тоже. Лорд Честерфильд.

– «Письма к сыну»? – получив от своего спутника утвердительный ответный кивок, Ахаян, в свою очередь, одобрительно кивнул головой. – Тоже вещь стоящая. – Немного помолчав, он обратил на Олега уже хорошо знакомый тому прищур. – А ну-ка напомни мне, мой юный друг, какой у нашего лорда был любимый девиз. Который для разведчика, все равно что для еврея скрижали Моисеевы.

– «Volto sciolto e pensieri stretti»[50]?

– Молодец, знаешь. Только я, брат, сейчас другой в виду имел. «Suaviter in modo, fortiter in re»[51]. Это про то, как нам следует с агентурой обращаться. В том числе с «Мармоном». Причем, заметь, правило железное и универсальное. А то это ведь народ такой. Пальчик дашь заглотить – руку оттяпают. Их всех надо... на коротком поводке. – Немного помолчав, Василий Иванович продолжил, но уже немного сменив тему. – Я смотрю, ты еще и по-итальянски тоже... парларишь[52].

– Да нет, – вздохнул Иванов. – Итальянский у меня пока, к сожалению, на самом примитивном уровне. Начал было учить. Сам, для себя. Но времени просто катастрофически...

– На эти дела время всегда найти можно. И нужно. Главное здесь – уметь себя организовать. Запомни две очень важные вещи. Первое – каждый новый язык для тебя это удвоение твоего потенциала. Не только как разведчика, но и просто как человека. Уже хотя бы тем, что, уча иностранный язык, ты лучше познаешь свой родной. И второе – языки надо учить до сорока лет. Самое плодотворное время.

– А потом?

– А потом в основном остается только пользоваться тем, что успел выучить. Понимаешь, стопор какой-то идет на языки после сорока. И это не я один тебе скажу. Восприимчивость куда-то уходит. Память. У меня вот, лет десять назад, командировка была серьезная. В Румынию. Месяца три там пробыть предстояло. Ну, думаю, дай-ка румынский тоже освою. Тоже ведь из романской группы. А у меня по ним база хорошая, прочная. И что ты думаешь? Не пошел, ни в какую. Нет, конечно, читать, понимать речь устную – с этим, в общем-то, все более-менее. А вот слова складно складывать так и не начал.

Так незаметно, за разговором, они повернули направо, на улицу Святых отцов и остановились возле ярко горящих витрин первого этажа второго дома на ее нечетной стороне.

– Так... – Ахаян бегло, но внимательно огляделся по сторонам, – а теперь, Олег Вадимович, скажи-ка мне, как называется этот квартал, по которому мы сейчас с тобой фланируем? Неофициально.

– «Квартал антикваров»?

– «Квадрат антикваров». А точнее, «левобережный квадрат». И чем он славен?

– Лавками... соответствующими. Антикваров, – пожал плечами Олег Вадимович. – Барахлом.

– Барахлом! – язвительно передразнил его Ахаян. – Если бы ты только знал, какие вещи... с большой буквы... здесь иной раз всплывают на свет божий. Особенно во время так называемого фестиваля «Необычного произведения». А ну, пойдем заглянем. – Подхватив Иванова под руку, Василий Иванович почти силой втащил его за собой в дверь довольно большого антикварного магазина, занимающего весь первый этаж этого пятиэтажного дома, который вверху венчал элегантный легкий пентхауз.

Внутреннее расположение магазина и его планировка были весьма необычны. Точнее, здесь, на первом этаже этого жилого дома, был не один, а сразу несколько небольших магазинчиков, или салонов, которые располагались по обе стороны от просторного фойе, начинавшегося прямо от входной двери, и, плавно переходя один в другой, сплошной анфиладой тянулись в оба крыла здания. Заканчивалось фойе широкой лестницей, с десятком ступенек, поднявшись по которой можно было попасть на другой уровень первого этажа, где находились соседствующие стенами с антикварными салонами различные небольшие офисы, являющиеся филиалами и корпунктами каких-то туристических, телекоммуникационных и разных прочих фирм и компаний.

Ахаян с Ивановым, хоть и внешне неторопливо, но достаточно быстро – минут за пятнадцать-двадцать, не больше, – обошли салоны, вытянувшиеся вдоль левого крыла дома, и бегло осмотрели их, как могло бы показаться человеку непосвященному, довольно хаотически и бессистемно расставленное, развешанное на стенах и подвешенное к потолкам содержимое, представляющее собой столы, стулья, кресла, диваны, напольные и настенные часы, бра, люстры, подсвечники, скульптуры, картины, гобелены, гравюры и прочее, прочее, прочее различных эпох, стилей, школ и направлений. Олег по большому счету никогда не был большим любителем всех этих лавок древностей и их источенных временем бесценных сокровищ, ну, может быть, за исключением каких-то живописных произведений и иных предметов чисто художественного творчества и неутилитарной направленности. Тем не менее он покорно следовал за своим старшим товарищем, который, по всей видимости, проявлял к содержимому салонов больший если не пиетет, то, по крайней мере, любопытство. Впрочем, старший товарищ тоже особенно не задерживался возле выставленных экспонатов, в связи с чем обслуживающий персонал магазина, превосходно умеющий с первого взгляда отличать истинных ценителей и знатоков от прочей праздношатающейся братии, гордо игнорировал неспешно, но безостановочно перемещающуюся по анфиладному пространству пару.

В одном месте, правда, Ахаян остановил на несколько секунд своего молодого спутника и с легкой усмешкой произнес: «О, нашу „Матрену“ бы сюда». Он кивнул в сторону изящного круглого столика, сделанного из красного дерева с перламутровой инкрустацией в виде знаков зодиака и каких-то других незнакомых Олегу символов (и предназначенного, по всем признакам, для спиритических сеансов или каких-то иных оккультных целей), и, подойдя к нему, принялся с любопытством разглядывать лежащие на столе различные замысловатые предметы, относящиеся к той же тематике, среди которых Иванову почему-то прежде всего бросились в глаза стопка потускневших от времени старинных карт Таро и толстенный фолиант по хиромантии на немецком языке, чье название на обложке было набрано крупным готическим шрифтом. Хорошенько рассмотреть и определить предназначение остальных вещей Олег не успел – Ахаян, небрежно махнув ему рукой, уже направился в сторону выхода.

Выйдя из салона в фойе, старший товарищ повернул почему-то не направо, в сторону массивной входной двери, ведущей на улицу, а налево, и стал медленно подниматься по ступенькам широкой лестницы, заканчивающейся на втором уровне нижнего этажа здания, на центральной площадке которого, но не прямо, а сбоку, за загибом стены, так, что их не было видно снизу, из фойе, находились проем и раздвижные двери обычного домового лифта. Подойдя к лифту, он остановился и, полуобернувшись, с улыбкой в уголках губ посмотрел на сопровождающего его товарища младшего.

Младший товарищ, с удивлением посмотрев на лифт, повернул голову в сторону Ахаяна:

– Так сюда еще с жилых этажей спуститься можно?

– Логичное умозаключение, – нейтральным тоном ответил тот и нажал расположенную на линии пояса крупную бордовую кнопку.

Получив такой поддающийся многовариантной интерпретации ответ, Иванов слегка шмурыгнул носом и повернулся лицом к раздвижным дверям. После некоторой паузы, прислушиваясь к приглушенному гулу спускающейся кабины лифта, он, как бы между прочим, слегка небрежно бросил: