Дальняя дорога - Николас Спаркс

В 1964 году, во время поездки в Нью-Йорк, мы с Рут устроили нечто вроде второго медового месяца. Мы не планировали его заранее и не делали ничего особенного. Скорее, мы каждый день радовались тому, что сумели пережить худшее. Мы держались за руки, бродили по галереям и смеялись. Я до сих пор считаю, что улыбка Рут никогда не бывала такой ослепительной, как тем летом. А еще оно прошло под знаком Энди Уорхола.

Его искусство, насквозь коммерческое и в то же время уникальное, меня не привлекало. Я не видел ничего интересного в изображении консервных банок. Рут тоже – но при первой же встрече Энди Уорхол ее очаровал. Думаю, это был единственный случай, когда она что-либо приобрела исключительно под воздействием харизмы художника. Она интуитивно поняла, что Энди станет мастером, который определит направление искусства в шестидесятые годы, и мы приобрели четыре оригинальных эстампа. К тому времени работы Энди уже стали дорогими – конечно, относительно, особенно по сравнению с их нынешней стоимостью, – и в результате у нас совсем не осталось денег. Проведя в Нью-Йорке всего неделю, мы вернулись в Северную Каролину и поехали на Аутер-Бэнкс, где сняли домик на пляже. Рут в том году впервые надела бикини, хотя и отказывалась появляться в нем где-либо, кроме нашей веранды, да и то занавешивала перила полотенцами, чтобы посторонним не было видно. Искупавшись, мы, как обычно, отправились в Эшвиль. Когда мы стояли у озера, я прочел Рут письмо.

Годы потекли своим чередом. Президентом стал Линдон Джонсон, приняли закон о гражданских правах, война во Вьетнаме набирала ход, в то время как мы больше слышали о «Войне с бедностью». «Битлз» обрели огромную популярность, а женщины толпами шли работать. Мы с Рут обо всем этом знали, но наши интересы, были преимущественно в сфере домашней жизни. Мы жили как обычно – оба работали, летом покупали картины, завтракали на кухне, делились историями за ужином. В доме появились картины Виктора Вазарели, Арнольда Шмидта, Фрэнка Стеллы, Элсуорта Келли, Джулиана Станчака и Ричарда Анушкевича. Никогда не забуду выражение лица Рут, когда она их выбирала.

Примерно в то же время мы начали пользоваться фотоаппаратом. До того момента, как ни странно, мы особенно не стремились запечатлеть нашу жизнь и за весьма долгий промежуток заполнили лишь четыре альбома. Но этого вполне достаточно, чтобы пронаблюдать, как мы с Рут постепенно старели. Там есть моя фотография, которую жена сделала, когда мне исполнилось пятьдесят, в 1970 году, и снимок Рут в 1972 году, когда она сама праздновала ту же дату. В 1973 году мы сняли первое хранилище, чтобы разместить там часть коллекции, а в 1975 году взошли на борт «Королевы Елизаветы II» и поплыли в Англию. Даже тогда я не желал летать. Мы провели три дня в Лондоне и два в Париже, прежде чем отправиться на поезде в Вену, где мы пробыли две недели. Рут одновременно радовалась и горевала при виде города, который она когда-то звала родным. Хотя обычно я угадывал ее чувства, в поездке большую часть времени я ломал голову над тем, что она испытывает.

В 1976 году Джимми Картера избрали президентом после Джеральда Форда, который, в свою очередь, сменил Ричарда Никсона. Экономика была в упадке, на автозаправках выстраивались длинные очереди. Но мы с Рут почти ничего не замечали, потому что влюбились в новое художественное течение под названием лирический абстракционизм, корнями уходивший в творчество Поллока и Ротко. В том году – когда Рут наконец перестала красить волосы – мы отпраздновали тридцатую годовщину свадьбы. Хотя это обошлось в целое состояние и пришлось даже взять кредит, я преподнес жене единственные картины, которые когда-либо выбрал сам, – две небольшие работы Пикассо, одну Голубого периода, другую Розового. Рут повесила картины в спальне, и после занятия любовью, мы лежали в постели и долго разглядывали их.

В 1977 году, когда в торговле наступило почти полное затишье, в свободное время я мастерил птичьи клетки при помощи наборов, которые покупал в магазине с товарами для досуга. Долго это не продлилось – всего три или четыре года: руки у меня так и остались неумелыми, и я в конце концов сдался, как раз когда началась эра Рейгана. Хотя в новостях твердили, что в долгах нет ничего страшного, я все равно постарался быстрее выплатить кредит, который взял, чтобы купить Пикассо. Рут растянула лодыжку и месяц проходила на костылях. В 1985 году я продал магазин и начал получать пенсию по старости. В 1987 году, проработав в школе сорок лет, Рут тоже ушла на покой. В школе и в квартале в ее честь устроили вечеринку. На протяжении своей карьеры она трижды получала звание «Учитель года». Мои волосы из черных сделались седыми, а потом и совсем белыми, редея с каждым годом. Морщинки на наших лицах стали глубже, и мы оба поняли, что плохо видим без очков. В 1990 году мне исполнилось семьдесят, и в 1996 году, на пятидесятую годовщину свадьбы, я преподнес Рут самое длинное письмо из написанных мною. Она прочитала его вслух, и я понял, что почти ничего не слышу. Через две недели я приобрел слуховой аппарат, но особенно не расстроился.

Пришло время. Я состарился. Хотя мы с Рут больше не переживали черных дней, как после исчезновения Дэниэла, наш путь не всегда был усыпан розами. В 1966 году у Рут умер отец, а через два года мать – от сердечного приступа. В 1970 году у жены обнаружилась опухоль груди. Рут боялась, что у нее рак, но опасения не подтвердились – опухоль оказалась доброкачественная. Мои родители умерли в конце восьмидесятых, в один и тот же год, и мы стояли над их могилами, печально размышляя о том, что мы – последние представители наших семей.

Я не мог предвидеть будущее – да и кто может? Не знаю, чего я ожидал в последние годы нашей совместной жизни. Я думал, что мы будем жить как прежде. Наверное, меньше путешествовать – ездить и ходить нам обоим становилось все трудней, – но, не считая этого, ничего не изменится. Ни детей, ни внуков, которых нужно навещать, ни желания бывать за границей. Рут много возилась в саду, а я кормил голубей. Мы принимали витамины, и у нас обоих пропал аппетит. Оглядываясь назад, я понимаю, что следовало вдумчивей отнестись к тому факту, что к моменту нашей золотой свадьбы Рут уже пережила родителей, но я слишком боялся этого факта. Я не представлял жизни без нее, да и не хотел представлять, но у Бога были свои планы. В 1998 году у Рут, как у ее матери, случился инсульт, повлекший частичный паралич. Хотя она еще могла ходить по дому, коллекционерству наступил конец, и мы больше не купили ни единой картины. Через два года, холодным весенним утром, когда мы сидели на кухне, она оборвала разговор на полуслове, не в состоянии закончить фразу, и я понял, что у жены второй инсульт. Рут провела три дня в больнице, и хотя она вернулась домой, с тех пор мы больше не вели бесед, которые текли бы плавно и непринужденно.

Левая сторона ее лица почти полностью утратила подвижность, и Рут начала забывать даже самые простые слова. Жену это огорчало больше, чем меня. В моих глазах она оставалась такой же прекрасной, как в день нашей первой встречи. Я-то, разумеется, уже был не тот, что прежде. Мое лицо покрылось морщинами и исхудало, и, смотрясь в зеркало, я ужасался размеру своих ушей на его фоне. Наша повседневная жизнь сделалась еще проще, один день просто перетекал в другой. Поутру я готовил завтрак, и мы ели вместе, читая газету, а после завтрака сидели во дворе и кормили голубей. Потом мы отправлялись вздремнуть, а вечером читали, слушали музыку или ездили за покупками. Раз в неделю я возил Рут в салон красоты, где ей мыли и укладывали волосы, – я знал, что это доставляло жене радость. В августе я сочинял письмо для Рут, часами сидя за письменным столом. Мы поехали в Блэк-Маунтинс на годовщину свадьбы, стояли у озера, как всегда, и она читала то, что я написал.

Время приключений для нас давно минуло, но пережитого мне хватило с лихвой, ведь самое долгое путешествие продолжалось. Даже когда мы лежали в постели, я держал Рут в объятиях и благодарил судьбу за лучшее, что было в моей жизни, – за эту женщину. В такие минуты я эгоистично молился о том, чтобы умереть первым, потому что даже тогда предчувствовал неизбежное.

Весной 2002 года, через неделю после того как во дворе расцвели азалии, мы провели утро как обычно, а вечером собирались отправиться в ресторан. Мы редко ужинали вне дома, но у обоих было подходящее настроение, и я помню, как позвонил в ресторан, чтобы заказать столик. Днем мы немного погуляли. Всего лишь до конца улицы и обратно. Рут как будто не замечала морозной свежести воздуха. Мы поговорили с одним из соседей – не с тем злюкой, который срубил дерево, – а вернувшись домой, стали заниматься самыми обычными делами. Рут не жаловалась на головную боль, но еще до ужина медленно побрела в спальню. Я ничего не заподозрил – я читал, сидя в удобном кресле, и, должно быть, на несколько минут задремал. Когда я проснулся, то позвал Рут. Жена не ответила, и тогда я встал и позвал снова, уже по пути в комнату. Когда я увидел Рут на полу рядом с кроватью, у меня оборвалось сердце. Я немедленно подумал про новый инсульт. Но случилось нечто более страшное. Когда я попытался вдохнуть в нее жизнь, то меня охватил ужас.