Sex Pistols. Гнев – это энергия: моя жизнь без купюр - Джон Лайдон

сложилось противостояние «они и я», и это была не очень хорошая ситуация. Ты не хочешь быть мальчиком для битья – тебе нужна поддержка. Каким бы дружелюбным ни был Пол – а я иногда с ним тусовался, – у него были свои достоинства и недостатки, он перескакивал с одного предмета на другой, а его привязанность к Стиву была очень глубокой. У меня всегда было ощущение, что именно Стив скажет: «Я просто больше не могу с ним работать», и на этом все кончится. И Малкольм предоставил Стиву эту власть, потому что идея создать группу принадлежала в первую очередь Стиву. Однако настоящая причина была не в этом. Она заключалась в том, что именно Малкольм оплачивал счета Стива, и потому Стив позволял Малкольму делать все, что тому заблагорассудится.

Кстати, именно Лемми из Motörhead среди прочих пытался научить Сида играть на басу. Лемми был очень забавен; он сказал: «У Сида нет никаких способностей, никакого чувства ритма и вообще отсутствует слух». Сид всегда воображал себя барабанщиком. Я думаю, что это влияние Tago Mago, альбома Can, поскольку это была любимая запись Сида всех времен. Он всегда издавал звуки «пссш-шут-пфф-пфф-пфф» и притворялся, будто играет барабанную дробь. Это вошло у него в привычку, которую мало кто понимал. Окружающие думали, что он просто немного туповат.

Мы предполагали, что он просто найдет свой путь в группе, как и мы. И в этом слове заключается опасность: «предполагая», вы часто выставляете себя дураками. Как потом оказалось, нам пришлось отключать бас-гитару Сида от усилителей на большинстве живых концертов, и он почти не играл на альбоме, если вообще играл.

Только много позже я узнал, что Малкольм не только не пытался устраивать нам концерты, но и, наоборот, отказывался от них. Он говорил: «О нет, ты должен понять, Джон, что я пытаюсь создать впечатление, будто ты человек загадочный и никто ничего о тебе не знает». Так он объяснил ужасный вечер, когда я не смог попасть на ежегодную вечеринку Эндрю Логана. Я пришел с приятелями, но меня не пустили. Я типа такой: «Я играл здесь в прошлом году!» Малкольм и остальные уже были внутри. Я увидел Вивьен и спросил: «Что такое? Почему я не могу войти?», – но она просто меня проигнорировала.

Я хорошо понимал, что эти люди за меня не заступятся. Тяжелые уроки жизни. Я бы мог прорваться туда без особых усилий. Но нет! Я хотел, чтобы меня приняли, но этого никогда так и не случилось, ни среди приятелей группы, ни на других светских мероприятиях, которые использовали «Пистолзы» для своего продвижения.

От нечего делать, без концертов, мы с Сидом сходили с ума. Нам нужно было чем-то заняться, чем угодно. Мне пришла в голову идея поехать вчетвером в Джерси на каникулы, потому что я уже бывал на Нормандских островах в школьной поездке от Вильгельма Йоркского, и у меня почему-то остались об этом приятные воспоминания. Я просто представил, как мы выходим из самолета и прекрасно проводим время в этом причудливом и странном, совершенно ином мире.

Но нет, вся группа сошла с самолета, нас встретили в аэропорту и обыскали. Едва открыв чемодан Сида, они обнаружили поверх всех его вещей вонючие носки и сдались. Однако они отменили бронь в отеле, так что в итоге мы гуляли по пляжу с тележкой без осла и всем нашим багажом, который мы в нее загрузили. К счастью, один местный мафиози, с которым мы подружились, нашел нам место для ночлега.

На следующее утро мы отправились в Берлин. Малкольм боялся отпускать нас одних, поэтому послал своего помощника Буги в качестве своего рода наставника. Буги и сам был еще тем перцем. Весело провели мы все тогда время в Берлине. Ух, это прямо открыло мне глаза.

Отель мы почти не видели. Не хотели. Это был «Кемпински», и эти номера… О сне в них даже помыслить было невозможно, настолько они выглядели в высшей степени немецкими. Вам надлежало спать строго по прямой линии, а одеяло не должно было подниматься выше груди. Мебель темного дерева, и все под прямым углом. Мы там практически не показывались, спасибо.

От этой атмосферы никуда не деться: война, а потом Стена, из-за которой наблюдают русские. Западный Берлин был создан для того, чтобы досаждать Востоку. Это была великолепная, но сумасшедшая вселенная. В свободном доступе было все и вся, что не давало спать по ночам. Британские и американские солдаты хорошо разработали это место. Они, так сказать, его прокачали. Я влюбился в Берлин, полюбил его с тех пор навсегда. «Декадентский» в полном смысле слова. Молодцы, Запад, вот чем вы мучаете русских по ту сторону границы. Это свобода! А что у вас?

Именно это вдохновило меня на слова песни «Holidays In The Sun»[162]: «Я не хочу каникул под солнцем, я хочу отправиться в новый Бельзен» – наш путь, от Джерси до Берлина.

В первом же ночном клубе, в который мы попали, мы были потрясены тем, что услышали: музыка была исключительной. Это был какой-то ранний хаус, скажем так, с большой натяжкой. Очень глубокие бас-бочки, некий упрощенный тевтонский танцевальный алгоритм, ритмично структурированный.

Потом была Роми Хааг[163]. Она была трансвеститом, и единственное, что мы о ней знали, так это то, что Боуи упомянул ее в интервью много лет назад, и Сид вспомнил: «У нее есть отличный клуб, куда ходят все извращенцы…» Чтобы найти его, мы с Сидом часами бродили по улицам Берлина, не имея ни малейшего представления, где он находится, и в конце концов это оказалась просто ужасная маленькая дверь, ведущая в подвал. Действительно странное место с кучей британских солдат.

И они были там не для сами-знаете-чего. Они ходили в клуб хорошо повеселиться, а в те дни эти драг-бары были очень социальными местами, очень забавными. Не такие сепаратистские, как вы могли бы подумать, наоборот, там всегда были рады гостям – отличное место, чтобы пойти и надраться и не быть избитым. И в те дни, надо об этом помнить, быть геем, особенно трансвеститом, означало очень суровую жизнь. Это не принималось обществом, и все же я всегда находил их очень восприимчивыми, непредубежденными людьми.

Ходили слухи, что мы с Сидом к этому склонны. Просто НЕТ!!! В песне The Slits под названием «So Tough» была фантастическая строчка: «Джон, не принимай это серьезно, Сиду просто любопытно». Этим все сказано.

Возможно, для Сида это и было правдой. Не знаю, догадывался ли Сид, кто он такой. Он был исключительно странным, «другим» человеком. Очень открытый, очень счастливый, ничто