Ненавижу тебя любить (СИ) - Веммер Анна

— Может, и Машка тогда не моя? — хрипло интересуюсь.

Мне нужно развернуться и уйти, потому что она, блядь, права. Не надо было приходить, мы договорились, я сказал «прощай».

— Понятия не имею. Ты же тест не сделал.

Да. Не сделал. Хотя друзья хором, как один, советовали, принципиально не веря в верность женщины. Но я вообще не думал о потенциальной измене жены. Зато думал о том, что снова лишиться ребенка не смогу. Что вот пять лет я был папой, что Машка росла у меня на глазах, делала первые шаги, говорила первые слова, радовалась мне, болела, рисовала открытки на праздники, спала у меня, выпрашивала собаку. И вдруг узнать, что это совсем не моя дочь? И что, вычеркнуть ее из жизни, остаться в гордом одиночестве?

— Да и плевать, — хрипло говорю я.

А затем вырывается фраза, которую я не собираюсь говорить. Которую хотел бы забыть навсегда.

— Лучше чужой живой ребенок, чем мертвый свой.

Краска сходит с лица Ксении, а я разворачиваюсь, чтобы уйти. Гори оно все огнем, я больше не могу. Я злюсь, видя ее с другим, но не могу предложить альтернативу. Не смогу вечно отгонять от бывшей мужчин, не хочу думать о ней каждую минуту. Хочу стереть память, снова ее возненавидеть. Только за что?

— Володь… подожди!

Она оббегает меня, вынуждая остановиться, с ужасом пытается заглянуть в глаза.

— Ты сейчас о чем? Вов… не слушай меня! Я идиотка, я разозлилась, ну, прости! Ты меня из себя выводишь, я так не могу… ну чья она еще может быть? Она же твоя копия… почему ты сказал про мертвого ребенка? Ты ведь не просто так сказал, я видела, я заметила…

Смотрю на нее и невольно замечаю, что на нас уже начинают поглядывать.

— Возвращайся к нему.

— Я никуда не пойду, пока ты не ответишь на мой вопрос!

Нахрен я сюда пришел? Зачем опять поддался желанию ее увидеть? Зачем лезу в прошлое, зачем втягиваю ее туда? Оно мое, оно как клеймо, я его заслужил, а эта девчонка с вишневыми волосами — из другого мира. Который мне не положен, на который я смотрю и выворачиваюсь наизнанку. Который ненавижу… просто потому что он мне недоступен.

— Что ты имел в виду?

— Она была беременна. Иванченко. Родила мальчика. Он умер. Все.

— У Даши был выкидыш? — Ксюша стоит, открыв рот, с выражением шока на лице.

— Нет. Не выкидыш. Она родила недоношенного ребенка… Диму. Он умер в реанимации.

— Когда?

— Месяцев на девять-десять раньше Машки.

— Я не знала… почему я не знала? Почему я не видела? Это… это было тогда, когда ты уехал к отцу, да? А я ничего не поняла. И обиделась, что ты не стал со мной говорить вечером и… почему ты не рассказал?

Я захожу домой. В нос ударяет сладкий запах кофе, один из тех сортов, что берет жена для себя и посиделок с подружками. Мне кажется, я пьян в дребезги, хотя на самом деле во мне ни капли алкоголя. Я не смог вести машину, вызвал водителя, и сейчас слегка ведет, приходится держаться за косяк, расшнуровывая ботинки.



В голову лезет какая-то дурь. Я не могу не думать о сыне. Фантазии о том, каким бы он стал мешаются с безумными теориями о душах и смерти. Иногда мне кажется, я слышу детский плач, а иногда в ушах стоит противный писк медицинской аппаратуры.

Дима… Димка. У него не будет могилы, не будет похорон. Я не имею права решать судьбу тела собственного сына, а Дашке он не нужен, она ненавидит меня и одна мысль о том, чтобы оплакивать моего ребенка, сейчас ей противна.

Я на всю жизнь запомню, как он выглядел. Это странное ощущение… вот этот крошечный комочек — продолжение тебя, маленький человек. Вот он смотрит и видит папу, одного из двух самых главных людей на всем белом свете. Наверное, какой-то частью пока еще неразвитого сознания, во многом инстинктивно, ребенок чувствует, что родители защитят, родители помогут, рядом с ними хорошо и спокойно.

А потом отец уходит. И все заканчивается — и тебя не существует, а последнее, что ты чувствуешь, это как папа ушел и оставил тебя наедине со смертью.

Блядь. Это какой-то бред воспаленного сознания.

Жена сидит в гостиной, читает какой-то журнал. Они с Дашей удивительно разные. Больше всего на свете я хочу, чтобы Ксюха сейчас улыбнулась и сказала, что все нормально. Что мир еще стоит на месте, что наступит рассвет, и утро, а в нем — свежий кофе. И если так подождать несколько лет, то, может, станет полегче.

Ксюша слышит, как я вхожу, но не поднимает головы, только равнодушно хмыкает.

— А я думала, ты принципиально избегаешь дом.

Опускаюсь в кресло и тру глаза. Врач в больнице, когда подписывал счета на оплату, сочувственно говорил «Поплачьте, это нормально, вам станет легче. Ему было не больно». А мне хотелось его придушить, потому что я понятия не имел, что такое раздирающая изнутри боль, меня не учили ее испытывать, а слезы остались где-то в далеком детстве.

— Ты пропустил ужин. Эльвира расстроилась. Она старалась, между прочим.

— Я задержался.

— Не сомневаюсь.

— Мне плохо, Ксюх… очень…

— Выпей таблетку. — Она поднимается и бросает на диван журнал. — Зачем ты вообще женился, если тебе так плохо возвращаться домой? Я сижу, как идиотка, пытаясь делать вид, что у нас все нормально, а ты пьешь с друзьями и еще жалуешься, что тебе плохо? Я иду спать. В гостевую спальню. Можешь пить дальше, Вова, только посмотри на своего отца — это плохо кончается.

— Да. Ты права. Все это плохо кончается. Хэппи энд не предусмотрен.

Говорят, что если тебя незаслуженно в чем-то обвинили — пойди и заслужи. Поэтому я бреду к бару и даже не вижу, какую бутылку из него беру. Дом погружается в темноту. Единственное, чего я хочу — отключиться и не слышать проклятый, едва уловимый, детский плач.

Мы смотрим друг на друга, и я готов поклясться, что вспоминаем один и тот же вечер. Я не хотел, чтобы она когда-нибудь узнала, я надежно запер воспоминания, сделав вид, будто ребенка никогда не существовало. Будто я всего лишь напился вечером с друзьями и не пришел к ужину. Потом уехал к отцу. А потом вернулся — и мы помирились, буквально через некоторое время узнав, что скоро у нас будет ребенок.

У отца я думал о том, чтобы развестись. А потом решил, что ребенок от Ксюши поможет забыть не случившегося сына. И что стоит хотя бы попробовать создать видимость семьи — таких примеров ведь много…

— Я… я пойду, прости. — Ксюша смотрит с сожалением, смешанным с болью.

Я не знаю, больно ей от того, что у меня был сын, о котором она ничего не знала, или же Вишенка, как и я зачастую, все трагедии примеряет на себя, представляя Машку тем самым ребенком, не пережившим даже первых суток.

Но в последний момент я хватаю ее за руку и притягиваю к себе.

— Погоди… — Голос хриплый, слушается плохо. — Поцелуй меня…

— Нет…

Слабая попытка вырваться пресекается на корню, я запускаю пальцы в ее мягкие волосы, целую, наконец-то пробуя на вкус губы, пахнущие сладким блеском. Две слезинки проливаются на щеки, поцелуй становится соленым. Ксюша обнимает меня за шею, гладит волосы, отвечает на поцелуй — и мир вокруг стремительно меняется, превращаясь в иллюзию.

Сейчас я снова в том вечере, когда в полумраке гостиной на диване сидит жена. Только вместо раздражения и злости я чувствую, как накрывает нежностью, как стальные тиски разжимаются. Я сжимаю в руках тонкую талию, чувствую, как бьется ее сердце, а сам больше всего на свете хочу закрыть глаза, прижать жену к себе и отключиться.

А потом проснуться в идеальном мире. Где у нас двое здоровых детей, две собаки, домик на теплом побережье и вот такие поцелуи. В любой момент, когда становится слишком херово, просто заключаешь ее в объятия и наслаждаешься нежностью, которую на тебя вываливают. Которой тебя никто не учил.

Я с сожалением отрываюсь от ее губ, просто потому что больше не хватает воздуха. Слышу ее жалобный тихий всхлип и готов снова поцеловать, а потом увезти куда-нибудь подальше и продлить иллюзию.