Сатана и Искариот. Части первая и вторая - Карл Май

— Ты заблуждаешься. Вы мне ничего не сможете сделать, и это так же реально, как слышанное мною кваканье лягушки!

— Ладно, придется применить власть. Отныне ты будешь постоянно связан, как только тебя снимут с лошади. Тогда посмотрим, сможешь ли ты убежать. А пока развяжите ему руки и дайте мяса: пусть наестся досыта; потом я сам закутаю его в одеяло. С нынешнего вечера я лично буду за ним следить, чтобы у этой собаки не осталось и проблеска надежды!

Он совершенно вышел из себя от того, что я оставался совершенно спокойным и показывал свое превосходство, несмотря на то, что находился в плену. Собственно говоря, я, с тех пор как заговорил о своем побеге, вел рискованную игру, но был при этом твердо убежден, что я не должен проиграть партию, а обязательно выиграю ее.

Один из сторожей принес мне мясо, другие развязали мне руки. Приближался решающий миг. Несмотря на это, я был внутренне и внешне полностью спокоен. Да так и должно было быть. Кто проявляет колебание, кто дрожит в такой момент, тот вряд ли сможет выполнить свой план.

Мою порцию постного мяса разрезали на длинные тонкие полоски, которые мне легко было бы прожевать и без помощи ножа, что я и делал медленно и обстоятельно, как будто мне не о чем было заботиться, кроме как о собственном желудке; при этом я сел, сложив руки и ноги так, что мог одним движением перерезать все переплетения ремней. Два движения потребовали бы, пожалуй, уже слишком много времени, хотя и в этом случае счет шел только на секунды. Жизнь моя зависела от какой-то доли мгновения.

Вождь следил за мной с мрачным лицом. Мое напоказ выставленное удобство злило его, и он уже, конечно, замышлял покрепче стянуть меня ремнями.

— Ешь быстрее! — приказал он мне. — У меня нет времени ожидать одного тебя.

Чтобы выиграть время, нужное для того, чтобы моментально вытащить нож, я изобразил на лице испуг, выронил из рук мясо и низко склонился, чтобы поднять его, пользуясь при этом левой рукой. Я мог при этом с большой долей уверенности предполагать, что общее внимание будет направлено на мою левую руку, которой я стараюсь достать кусок мяса; правой же рукой незаметно залез под жилет, отвечая тем временем вождю:

— Быстрее? Хорошо, пусть так и будет. Смотри!

При этих словах острое лезвие ножа уже коснулось ремней на ногах; резкое движение — и я подпрыгнул, ударив вождю ногой в плечо, перепрыгнул через него и изо всех сил помчался к ущелью. Должен сказать, что когда после прыжка через голову вождя я коснулся земли, то чуть не упал; но я должен был быстро двигаться дальше — и побежал, потому что если ты хочешь что-то сделать, то надо это делать хорошо. Пока я мчался большими скачками по траве, за спиной у меня воцарилась глубочайшая тишина, вызванная ошеломлением и ужасом; индейцы словно окаменели и потеряли дар речи, когда увидели, как осуществляется то, что считали невозможным; но потом, когда я был уже шагах в ста от них, наваждение прошло, и раздался такой ужасный вопль, словно раскрыли свои пасти тысяча чертей. Я, естественно, не оборачивался и мчался сломя голову вперед; все мои силы надо было употребить теперь на то, чтобы добраться до лошади. В моем состоянии я не смог бы выдержать такого темпа дольше двух минут.

И тут я увидел, как из-за скалы выглядывает мой мимбренхо. Свое ружье он держал в правой руке, а левой протягивал мне мой штуцер. Он не стоял на месте, а кинулся мне навстречу. Но еще прежде, чем мы сошлись, я крикнул ему:

— Лошади здесь, за скалой?

— Нет, за первым поворотом.

— Сколько шагов?

— Сто раз по пять.

О Боже! Я просто был не в состоянии пробежать еще пятьсот шагов на своих отвыкших от движения ногах; значит, меня должна спасти кровь, пролитая индейская кровь! Это была одна из ситуаций, в которых я готов охотно щадить людей, но просто не в состоянии этого сделать. На бегу я вырвал штуцер из мальчишечьих рук, ощупал затвор — все было в порядке — и сразу почувствовал себя так уверенно, что мигом остановился и повернулся к преследователям. Я вполне резонно предположил, что они не успели взять с собой оружия, и мое предположение вскоре оправдалось. Они приближались, размахивая руками и крича — кучка одичавших людей во главе с вождем и моими стражниками.

— Назад, я буду стрелять! — предупредил я их.

Я все еще непрочно стоял на своих ослабевших ногах, но тем не менее был уверен в верности своей руки и вскинул ружье. Юма не обратили внимания на мое предупреждение и приблизились на расстояние до сотни шагов; я сделал два выстрела; девяносто шагов — еще два; восемьдесят, семьдесят, шестьдесят — и каждый раз по два выстрела; я выпустил десять пуль, каждая из которых попала в бедро какого-нибудь из преследователей; раненые тут же падали. Другие воины, пораженные ужасным зрелищем, растерялись.

— Назад! — крикнул я во второй раз. — Или я перестреляю вас всех!

Еще две пули попали в цель! Храбрый мимбренхо стоял бок о бок со мной и тоже стрелял; я только выводил людей из строя; его же пули несли смерть. Преследователи в страхе остановились; они не осмеливались бежать дальше. Многие отступили назад, помчались за своими допотопными ружьишками. Но один высокий индеец, ослепнув от ярости, продолжал бежать вперед, прямо на меня — это был вождь. Он ревел от ярости, словно дикий зверь, и размахивал ножом, единственным оружием, оставшимся у него, причем держал он его левой рукой, так как правую, как уже было сказано, я ему повредил. Разумеется, кидаться на меня в таком состоянии было чистым безумием, неосторожностью, которую я мог объяснить только возбуждением, в котором он находился, что, конечно, не оправдывало, но по крайней мере объясняло его действия. Было совершенно ясно, что его жизнь принадлежала мне, но мне она была не нужна. Я уже и так вывел из строя его правую руку, надо было сохранить ему левую, поэтому я решил нанести ему удар в голову. Он приближался, высоко подняв нож для удара; в тот самый момент, когда его клинок стал приближаться ко мне, я отпрыгнул в сторону и взмахнул штуцером; его удар пришелся по воздуху, тогда как приклад моего ружья сбил вождя с ног, да так, что он остался лежать на земле.

Воины-юма, увидев это, закричали на разные голоса, ибо они решили, что я только затем сбил вождя с ног, чтобы вернее отобрать у него жизнь. Те из них, кто побежал за ружьем, уже вернулись. Другие, видневшиеся подальше, мчались за лошадьми. Выходит, дольше стоять на месте мы не могли. Мы поспешили ко входу в ущелье, а забежав в него, устремились еще дальше, к своим лошадям. Мальчишка, конечно, был быстрее меня. Когда я оставил за собой три сотни шагов из тех пятисот, что мне надо было преодолеть, он уже исчез за поворотом ущелья, но вскоре появился вновь, сидя на своей лошади и ведя в поводу мою верховую. Он подъехал ко мне и остановился. Я тут же взлетел в седло, и тут появились первые вооруженные ружьями юма. Но в спешке они стреляли неточно и промахивались. Мы же развернули лошадей и помчались по пути, проделанному нами до полудня.