Бремя власти: Перекрестки истории - Дмитрий Мережковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
При императоре Александре Константин будет принимать участие в войнах против Наполеона, командовать гвардией. С образованием Царства Польского – в 1816 году – царь назначит Константина главным предводителем польских войск с весьма широкими полномочиями, превращающими его практически в вице-короля Польши. В 1822 году он отречется от своих прав на престол, после смерти Александра подтвердит свое отречение, предоставляя возможность царствовать Николаю Павловичу. Скончается в 1831 году в Витебске от холеры.
А пока же, в 1801 году, он – цесаревич, полковник, шеф Санкт-Петербургского гренадерского полка, шеф лейб-гвардии Измайловского полка, командующий пятью эскадронами Конной гвардии, начальник кадетских корпусов, шеф лейб-гвардии конного полка. Несмотря на молодость, он успел уже побывать на поле боя, участвуя в итальянском походе А. В. Суворова.[133]
Константин не был посвящен в планы заговорщиков: «Император Александр не захотел открыть своему брату тайну замышляемого заговора, он страшился его нескромности и, быть может, его честности и прямоты. Пален внушил ему также опасение, что если великий князь узнает о проекте свергнуть с престола его отца, он может открыть все отцу в надежде погубить своего старшего брата и самому занять его место: без сомнения, Константин был далек от подобного расчета, но очень вероятно, что он оказал бы долгое, энергичное и, быть может, действительное сопротивление решению своего брата» [54; 145–146]. О смерти отца Константин узнал от пьяного Платона Зубова, разбудившего его среди ночи. Константин был удивлен и даже напуган. Пожалел ли он отца? Или брата? А может быть, утешился излюбленной фразой: «А впрочем, все там будем!»
Как бы то ни было, именно в эти дни в нем укрепилось желание держаться подальше от трона. Н. А. Саблуков вспоминает: «Однажды утром, спустя несколько дней после ужасного события, мне пришлось быть у его высочества по делам службы. Он пригласил меня в кабинет и, заперев за собою дверь, сказал: «Ну, Саблуков, хорошая была каша в тот день!» «Действительно, ваше высочество, хорошая каша, – отвечал я. – И я очень счастлив, что я в ней был ни при чем». «Вот что, друг мой, – сказал торжественным тоном великий князь, – скажу тебе одно, что после того, что случилось, брат может царствовать, если это ему нравится; но, если бы престол когда-нибудь должен был бы перейти ко мне, я, наверно, бы от него отказался» [54; 101].
Место действия
Михайловский замок – любимое детище Павла, построенное на искусственном острове в месте слияния рек Мойки и Фонтанки. При Елизавете Петровне на этом месте был Летний дворец, возведенный Франческо Бартоломео Растрелли, в котором и родился Павел.
Главную идею Павла – построить подобие старинного замка, окруженного рвом с водой, – воплощали несколько художников и архитекторов, главные из них: Василий Баженов,[134] Анри Виоллье и автор интерьеров, «главный строитель» – Виктор Бренна.[135] Стены замка должны были быть окрашены в цвет перчаток прекрасной дамы, возлюбленной царя-рыцаря – Анны Лопухиной.
Вид Михайловского замка с Марсова поля
26 февраля 1797 года Павел собственными руками заложил первый камень будущего Михайловского замка. Средств Павел не жалел, выделенная первоначально сумма 425 800 рублей по мере продолжения строительства все росла и росла, ежедневно увеличиваясь на десятки тысяч рублей и дойдя, по сведениям Коцебу, до 15 или даже 18 миллионов.
Павел торопил со строительством и переездом, и 1 февраля 1801 года императорское семейство уже поселилось в Михайловском замке. Для княгини Гагариной были устроены комнаты под самым кабинетом Павла, и он мог спускаться к ней по особой лестнице. В новом дворце «стены были пропитаны еще такой сыростью, – вспоминает барон Гейкинг, – что с них всюду лила вода; тем не менее они были уже покрыты великолепными обоями. Врачи попытались было убедить императора не поселяться в новом замке. Впрочем, Павел верил, что он находится под непосредственным покровительством архангела Михаила, во имя которого были построены как церковь, так и самый замок» [54; 245–246].
Жить ему оставалось всего шесть недель. Михайловский замок замкнул в своеобразное кольцо жизнь Павла: на этом месте он родился, здесь он и погибнет.
Подобно гротескным призракам блуждают герои драмы Мережковского по туманному лабиринту коридоров в поисках выхода. Но выхода нет: «надо и нельзя» – как разрубить этот узел?
«АРЛЕКИН, ИМПЕРАТОР ЛУНЫ»
«Призрак короны»
«…Часу в осьмом изволил лечь в учительной комнате на канапе и начал несколько подремывать. И как я, севши подле него и пощекотав, сказал: «Дремлешь, батюшка, дремлешь», – то на сие, развеселившись, изволил сказать мне нарочно сонным голосом: «Je regne [я царствую]», – вспомня сие слово из комедии «Arleqin, empereur de la lune» [45; 20]. Из этого крошечного эпизода, записанного рукою Семена Андреевича Порошина,[136] воспитателя десятилетнего Павла, как из малого зерна, прорастает вся последующая драма императора. Воспитанный для того, чтобы царствовать, он мечтал о власти более тридцати лет и наслаждался ею всего четыре года. Находясь в глубочайшей уверенности в полном своем соответствии высокому призванию, он тем не менее о реальном положении собственного государства имел представление такое же, как о положении на Луне, а в психологии подданных разбирался и того менее».
Император Петр III
Павел родился 20 сентября 1754 года.
Более неподходящих друг другу супругов, чем его родители, трудно себе представить. Карл Петер Ульрих, сын Анны Петровны и Голштинского герцога Карла Фридриха, будучи, по иронии судьбы, внуком двух непримиримых врагов – Петра I и Карла XII, мог претендовать как на русский, так и на шведский трон. Елизавета Петровна, воцарившись, вызвала племянника в Россию, где его крестили под именем Петра
Федоровича и провозгласили наследником российского престола В 1745 году Елизавета женила его на своей дальней родственнице – Софии Фредерике Августе, дочери Христиана Августа Ангальт-Цербстского и Иоганны Елизаветы, урожденной принцессы Голштинской, нареченной при крещении в православие Екатериной.
Рано осиротевший, необразованный, нервный юноша, с юных лет пристрастившийся к вину, Петр равно обожал военное дело и музыку. Он был инфантилен и дурно воспитан, но преисполнен, в общем, добрых намерений.
Петр играл в солдатики на супружеском ложе и мучил кошек, кривлялся во время церковной службы и нарочито выказывал восхищение Пруссией и Фридрихом II1, вызывая отчаяние престарелой Елизаветы, все более убеждавшейся в полной негодности племянника к исполнению царских обязанностей.
Фридрих II Великий (1712–1786) – прусский король, выдающийся государственный деятель, полководец, дипломат и писатель, в короткие сроки преобразовавший незначительную доселе Пруссию в одну из ведущих европейских держав.
Между супругами настолько не было ничего общего, что молва – не без намеков самой Екатерины – отказывала ему в праве называться отцом Павла, приписывая эту честь блестящему камергеру Сергею Салтыкову. Салтыков[137] был хорош собой, умен, образован, обладал прекрасными манерами и постепенно пленил сердце великой княгини, отличавшейся пылкостью нрава и темперамента: «Он был прекрасен как день. Он был довольно умен и владел искусством обращения с тою хитрою ловкостью, которая приобретается жизнью в большом свете и особенно при дворе» [20; 125–126].
Судя по всему, роман между ними действительно был, но – на что бы там ни намекала Екатерина – характером, складом ума, своеобразием эксцентричной натуры, сохранившей на долгие годы черты детскости, Павел обязан, скорее всего, все-таки Петру III.
Говоря о ходивших в обществе сплетнях по этому поводу, современник француз Шарль Массон считает весомым аргументом в пользу отцовства Петра III ту неприязнь, которую испытывала к сыну Екатерина: «Она не могла его выносить, держала вдали от себя, окружала шпионами, притесняла и унижала во всем, и в то время, когда ее временщики, зачастую бывшие моложе ее сына, правили Россией и утопали в роскоши, он жил в уединении, в ничтожестве, не знача ничего и нуждаясь в самом необходимом» [33; 75].
Возможно, что эта исходящая от самой императрицы версия происхождения Павла была предназначена поколебать в сознании современников – и прежде всего в сознании самого Павла – права наследника на престол и оправдать узурпацию этих прав Екатериной.
Граф Федор Головкин[138] приводит в своих записках следующий эпизод: когда были случайно обнаружены письма девятнадцатилетнего Павла, содержащие его размышления о своих правах и надеждах на будущее, Екатерина поручила Панину провести с наследником воспитательную беседу, в ходе которой тот объявил потрясенному юноше, что он не более как побочный сын и является наследником только по милости императрицы: «В тот день, когда ваша неосторожность могла бы компрометировать спокойствие государства, императрица не будет колебаться в выборе между неблагодарным сыном и верными подданными. Она чувствует себя достаточно могущественной, чтобы удивить свет признанием, которое, в одно и то же время, известит его о ее слабости как матери и о ее верности как государыни» [13; 115–116]. Если подобный эпизод действительно имел место, то Екатерина, якобы раскрыв позорную тайну, ловко нейтрализовала активность Павла на долгие годы.