Самый жестокий месяц - Луиз Пенни

– Не знаю, – признался он и передал книгу ей.

Он вытащил из своих карманов все книги, которые набрал, чувствуя себя при этом как мобильная библиотека. Если другие следователи собирали отпечатки пальцев и улики, то Гамаш собирал книги. Не все готовы были согласиться с тем, что это движение в верном направлении.

– Ужасная гроза. – Мирна опустилась в большое кресло напротив Гамаша и заказала красное вино. – Слава богу, мне не нужно выходить на улицу. Знаете, я вообще могла бы никогда не выходить на улицу. Все, что мне нужно, здесь есть. – Она весело развела руками, и ее цветастый кафтан повис на подлокотниках кресла. – Еда от Сары и месье Беливо, общество и кофе здесь…

– Ваше красное, ваше высочество, – сказал Габри, ставя пузатый бокал на темный деревянный стол.

– Можешь идти. – Мирна королевским жестом наклонила голову. – У меня есть вино и виски. И еще все книги, какие мне только захочется прочитать.

Она подняла свой стакан, Гамаш – свой.

– Santé[57].

Они улыбнулись друг другу и посмотрели на дождевые потоки, стекающие по оконному стеклу.

– Так что у нас здесь? – Мирна водрузила на нос очки и осмотрела томик в кожаном переплете, принесенный Гамашем. – Где вы это взяли? – спросила она наконец, сбрасывая с носа очки, которые, не выбрав длину шнурка, улеглись на плато ее груди.

– В комнате, где умерла Мадлен. Книга стояла в шкафу.

Мирна тут же положила книгу, словно нечестие может передаваться через вещи. Книга лежала между ними, ее обложка была проста и поразительна. Маленькая рука, обведенная красным. Похоже на кровь, но Гамаш уже проверил: обыкновенные чернила.

– Это книга о магии, – сказала Мирна. – Ни издателя, ни международного книжного номера. Наверное, напечатано за счет автора малым тиражом.

– Не можете сказать, сколько этой книге лет?

Мирна наклонилась над книгой, но не прикоснулась к ней:

– Кожа чуть потрескалась на корешке, и некоторые страницы выпали. Клей, вероятно, высох. Я бы сказала, что ее напечатали перед Первой мировой войной. Посвящение там есть?

Гамаш отрицательно покачал головой.

– В вашем магазине ничего подобного не было? – спросил он.

Мирна сделала вид, что задумалась, хотя ответ у нее был готов. Окажись в ее руках такая жуткая книга, она бы запомнила. Мирна любила книги. Любые. У нее были книги, посвященные оккультизму, несколько книг о магии. Но если бы появилось что-нибудь вроде той, что лежала сейчас между ними, то она постаралась бы поскорее избавиться от нее. Всучила бы кому-нибудь, кто не вызывал у нее симпатии.

– Нет, никогда.

– А что-нибудь вроде этой?

Гамаш вытащил из внутреннего кармана книгу, которую он недавно прочел от корки до корки и с которой ни за что не хотел расставаться.

Он предполагал увидеть вежливый любопытствующий взгляд. Может быть, даже веселый и понимающий. Но никак не ожидал ужаса.

– Где вы ее нашли?

Мирна выхватила книгу из его руки и сунула между собой и подлокотником.

– В чем дело? – спросил Гамаш, удивленный ее реакцией.

Но Мирна не слушала его. Ее глаза обшарили зал и остановились на месье Беливо, который замешкался в дверях. Потом он прошел дальше.

Тогда Мирна достала книгу и положила на стол, где образовалась маленькая стопка книг. Странный томик в кожаном переплете с красной рукой, Библия и теперь еще эта, с потешным рисунком на обложке, которая и стала причиной суматохи.

– Кто такая Сара Бинкс? – спросил Гамаш, постучав пальцем по книге.

– Любимая певица Саскатуна, – сказала Мирна так, будто это все объясняло.

Гамаш уже полазил по Интернету в поисках Сары Бинкс и знал об этой книге, предположительной дани худшему из когда-либо рождавшихся поэтов. Книга была великодушной, теплой и забавной, и Мадлен спрятала ее.

– Я нашел ее в глубине ящика в спальне Мадлен.

– Это книга Мадлен?

– Вы предполагали, что кого-то другого?

– Я не знаю, как тут циркулируют книги. Люди дают их почитать друг другу. Это сущая беда книготорговца. Они не покупают – обмениваются.

Мирна действительно выглядела расстроенной, но Гамаш подозревал, что причина этого не бродячие книги. Она оглядывала зал, нервничала, явно чувствовала себя не в своей тарелке.

– Что случилось? – спросил Гамаш и тут же нашел ответ.

Глаза Мирны остановились на сухопаром человеке у стойки бара. Вид у месье Беливо был печальный и потерянный.

– Он всегда такой. – Мирна взяла горсть орешков кешью, просыпав немного на стол.

Гамаш с рассеянным видом подобрал их и сунул себе в рот.

– То есть?

Мирна немного подумала.

– Я знаю, у него были причины. Его жена перед смертью долго болела. Теперь умерла Мадлен. И все же он работает, открывает по утрам магазин и стоит за прилавком.

– Может, он привык к горю. Может, для него это состояние стало нормой.

– Возможно. Вы бы смогли на следующий день после смерти жены открыть магазин и работать?

– Мадлен не была его женой, – сказал Гамаш, спеша прогнать образ мертвой Рейн-Мари.

– Жинетт была его женой, и он на следующий день открыл магазин. Он что, такой сильный или мы имеем дело с близким врагом?

– С чем с чем?

– С близким врагом. Это такая концепция в психологии. Две эмоции, внешне похожие, но на самом деле противоположные. Одна выдает себя за другую, и ее принимают за другую, но одна из них – здоровая, тогда как другая болезненная, извращенная.

Гамаш положил очки. От высокой влажности пальцы у него стали мокрыми. Или это ладони внезапно вспотели? Шум грозы, дождя и града, неистово стучащего в окно, усилился, а разговоры и смех в бистро стихли.

Гамаш подался вперед и тихо спросил:

– Можете привести пример?

– Есть три пары, – сказала Мирна, тоже подаваясь вперед; говорила она шепотом, хотя и не знала почему. – Привязанность выдает себя за любовь, жалость – за сострадание, а безразличие – за самообладание.

Арман Гамаш помолчал несколько мгновений, глядя в глаза Мирны и пытаясь понять по их выражению глубинный смысл того, что она сказала. Он знал: у ее слов есть глубинный смысл. Только что было произнесено нечто очень важное.

Но он не понял этих слов в полной мере. Гамаш перевел взгляд на камин, а Мирна откинулась на спинку кресла и раскрутила красное вино в пузатом бокале.

– Не понимаю, – сказал наконец Гамаш. – Не могли бы вы объяснить?

Мирна кивнула:

– Легче всего понять жалость и сострадание. Сострадание подразумевает сочувствие, вы смотрите на страдающего человека как на равного. Если же вы жалеете кого-то, то чувствуете себя над ним.

Гамаш кивнул:

– Но отличить одно от другого затруднительно.

– Вот именно. Даже тому, кто испытывает эти чувства. Почти любой человек будет говорить о своем сострадании. Это одна из благородных эмоций. Но на самом деле это всего лишь жалость.

– Значит, жалость – близкий враг сострадания, – медленно проговорил Гамаш, переваривая услышанное.

– Верно, она похожа на сострадание, ведет себя как сострадание, но в действительности является его противоположностью. И пока действует жалость, места для сострадания не находится. Жалость уничтожает, выдавливает более благородную эмоцию.

– Потому что мы обманываем себя: думаем, что испытываем одно чувство, а на самом деле нас одолевает другое.

– Обманываем себя и обманываем других, – добавила Мирна.

– А любовь и привязанность? – спросил Гамаш.

– Классический пример – мать и дети. Некоторые матери видят свой долг в том, чтобы подготовить детей к жизни в большом старом мире. К независимости, к браку, к рождению собственных детей. К тому, чтобы самим выбирать место, где они будут жить так, чтобы чувствовать себя счастливыми. Это любовь. Другие же – и мы все их видим – вцепляются в своих людей. Переезжают в тот же город, в тот же квартал. Живут за их счет. Удушают их. Манипулируют ими, пытаются вызвать у них чувство вины, калечат их жизни.

– Калечат? Каким образом?

– Не учат их независимости.

– Но тут речь идет не только о матерях и детях, – сказал Гамаш.

– Верно. То же самое случается в дружбе. В браке. В любых личных отношениях. Любовь хочет для других лучшего. Привязанность берет в заложники.

Гамаш кивнул. Он видел себя участником этого. Заложникам не позволялось бежать, а когда они пытались, происходила трагедия.

– И последнее? – Он снова наклонился к Мирне. – Что там было?

– Безразличие и самообладание. Я думаю, что это худшие из близких врагов, самые губительные. Самообладание – это равновесие. Когда в нашей жизни случается что-то из ряда вон выходящее, мы остро переживаем, но у нас есть возможность преодолеть это. Вы наверняка сталкивались с подобными вещами. Люди так или иначе переживают смерть собственного ребенка или супруга. Я, как психолог, постоянно с этим сталкивалась. Это невероятная скорбь и печаль. Но люди где-то внутри себя находят опору. Она называется самообладанием. Это способность принять происходящее и двигаться дальше.