Небесный фермер. Среди планет. Космическое семейство Стоун (сборник) - Роберт Хайнлайн

– Нед, маменькиному сыночку хочется глянуть, – сказал рыжий. – Почему бы ему не дать?

– Вряд ли ему понравится, – заметил первый.

– Да, пожалуй, – снова рассмеялся рыжий. – Кто бы мог подумать, что ему захочется стать отважным колонистом!

Первый взглянул на меня, покусывая ноготь на большом пальце:

– Вряд ли это так уж смешно. Может, сгодится на кухне.

Рыжий, похоже, зашелся в конвульсиях.

– Спорю, он будет симпатично смотреться в фартуке.

Год назад я бы его стукнул, хотя он превосходил меня весом и ростом. При словах про «маменькиного сыночка» я позабыл обо всем своем желании отправиться на Ганимед. Мне хотелось только одного: стереть дурацкую ухмылку с его физиономии.

Но я сдержался. Не знаю почему – может, оттого, что сам командовал толпой непослушных сорванцов, патрулем Юкки. Как говорит мистер Кински, тот, кто не в состоянии навести порядок, не прибегая к помощи кулаков, никогда не станет командиром патруля под его началом.

Так или иначе, я просто обошел вокруг стола и попытался открыть ящик. Он оказался заперт. Я посмотрел на клерков; оба улыбались, но я – нет.

– Мне был назначен прием на тринадцать часов, – сказал я. – Поскольку доктор не явился, передайте ему, что я договорюсь с ним по телефону о другом времени.

Повернувшись, я вышел.

Придя домой, рассказал обо всем Джорджу. Он лишь выразил надежду, что я не ухудшил своих шансов.

С врачом я так и не встретился. Оказалось, что это были вовсе не клерки, а психометристы и на меня постоянно были направлены камера и микрофон.

Наконец мы с Джорджем получили извещения, где говорилось, что нас признали годными и включили в список пассажиров «Мэйфлауэра» – «при условии выполнения всех требований».

В тот вечер продовольственные баллы нисколько меня не волновали. Я устроил для нас обоих настоящий пир.

Упомянутые требования перечислялись в присланной брошюре. «Рассчитаться со всеми долгами» – это меня не волновало, поскольку никаких долгов, кроме половины кредита, которые я был должен Слэтсу Кейферу, у меня не имелось. «Прислать письменное обязательство явиться» – об этом должен был позаботиться Джордж. «Завершить любые действия перед судами высшей инстанции» – я никогда не бывал в суде, не считая скаутского Суда чести. Там упоминалось еще несколько пунктов, но с ними все мог решить Джордж.

Однако мне попался текст мелким шрифтом, который меня встревожил.

– Джордж, – сказал я, – тут говорится, что эмиграция ограничивается семьями с детьми.

Отец поднял взгляд:

– Разве мы не такая семья? Если ты, конечно, не против считаться ребенком.

– Ну… да, пожалуй. Я думал, имеются в виду супружеские пары с детьми.

– Не забивай голову.

Я промолчал, хотя и не был уверен, что отец точно знает, что говорит.

Немало времени ушло на прививки, анализы на группу крови и вакцинацию, так что в школу я почти не ходил. Когда меня не кололи или не брали у меня кровь, меня тошнило от последних проделанных надо мной процедур. Наконец нам пришлось вытатуировать на себе все наши медицинские данные: идентификационный номер, резус-фактор, группу крови, время сворачиваемости, перенесенные болезни, естественный иммунитет и прививки. Девочки и женщины обычно делали татуировки прозрачными чернилами, видимыми только в инфракрасном свете, или наносили их на подошвы стоп.

Меня спросили, где я желаю татуировку – на подошвах? Я ответил, что не хочу стать хромым калекой, – у меня еще было немало дел. В конце концов мы пришли к компромиссу, сделав татуировку на седалище, и мне несколько дней пришлось есть стоя. Место выглядело вполне подходящим, – по крайней мере, мало кто мог его обнаружить. Но чтобы увидеть его самому, приходилось пользоваться зеркалом.

Время поджимало – мы должны были прибыть в космопорт Мохаве двадцать шестого июня, всего через две недели. Пора было выбрать, что взять с собой. Каждому позволялось пятьдесят семь и шесть десятых фунта, о чем объявили лишь после того, как взвесили каждого из нас.

В брошюре говорилось: «Завершите все свои земные дела, словно собираетесь умереть». Легко сказать. Но когда умираешь, с собой ничего не возьмешь, а тут такая возможность – пятьдесят семь с небольшим фунтов.

Вот только вопрос: пятьдесят семь фунтов чего?

Своих шелковичных червей я отдал в школьный кабинет биологии, как и змей. Дак хотел забрать мой аквариум, но я ему не позволил – он дважды заводил рыбок, и оба раза они умирали. Я поделил их между двумя товарищами по отряду, у которых уже были рыбки. Птиц я отдал миссис Фишбайн с нашего этажа. Кота или собаки у меня не было; как говорит Джордж, девяностый этаж не слишком подходящее место для младших сограждан – так он их называет.

Я занимался уборкой, когда вошел Джордж.

– Что ж, – заметил он, – впервые могу зайти в твою комнату без противогаза.

Я пропустил его слова мимо ушей – Джордж всегда так говорит.

– Все еще не знаю, как поступить. – Я показал на груду на моей кровати.

– Сделал со всего микрофильмы?

– Да, со всего, кроме этой фотографии.

Это было кабинетное стереофото Энн, весившее около фунта и девяти унций.

– Возьми ее, конечно. Такова жизнь, Билл, – придется путешествовать налегке. Мы первопроходцы.

– Не знаю, что выбросить.

Похоже, вид у меня был мрачный, поскольку отец сказал:

– Хватит себя жалеть. Мне, к примеру, пришлось отказаться от нее – и, поверь, это весьма тяжко. – Он показал свою трубку.

– Почему? – спросил я. – Трубка не так уж много весит.

– Потому что на Ганимеде не выращивают табак и не импортируют его.

– Ох… Слушай, Джордж, все бы ничего, если бы не мой аккордеон. Не знаю, что и делать.

– Гм… Тебе не приходило в голову включить его в список предметов культурного назначения?

– То есть?

– Прочитай мелкий шрифт. Одобренные предметы культурного назначения не включаются в персональный лимит багажа. За их доставку платит колония.

У меня никогда не возникало мысли, что я могу оказаться владельцем чего-то подобного.

– Никто мне не разрешит, Джордж!

– Попытка не пытка. Зачем сразу сдаваться?

Два дня спустя я предстал перед комиссией по науке и культуре, пытаясь доказать свою ценность. Я сыграл «Индейку в соломе», «Опус 81» Неру и вступление к «Заре XXII века» Моргенштерна в аранжировке для гармоники, а затем выдал на бис «Зеленые холмы Земли».

Меня спросили, люблю ли я играть для других, после чего вежливо проинформировали, что о решении комиссии сообщат позже. Примерно через неделю я получил письмо, в котором мне велели передать аккордеон в службу доставки аэродрома Хэйворд. Меня признали «культурной ценностью»!

За четыре дня до старта отец вернулся домой рано – он закрывал свою контору – и спросил меня, не найдется ли у нас чего-нибудь особенного на обед, поскольку мы ждем гостей. Я ответил, что, скорее всего, да – судя по моим записям, у нас еще оставались пайки, которые нам все равно пришлось бы вернуть.

– Сынок… – Он в замешательстве посмотрел на меня.

– Да, Джордж?

– Помнишь тот пункт в правилах насчет семей?

– Ну… да.

– Так вот, ты был прав, но я кое-что от тебя скрывал и теперь должен признаться. Завтра я женюсь.

В ушах у меня зашумело. Слова отца застигли меня врасплох – даже если бы он дал мне пощечину, я и то удивился бы меньше.

Я стоял, уставившись на него и лишившись дара речи.

– Но, Джордж… как ты можешь? – наконец сумел выговорить я.

– Почему бы и нет, сынок?

– Но как же Энн?

– Энн умерла.

– Но… но…

Не в силах больше произнести ни слова, я нырнул в свою комнату, заперся на замок и лег на кровать, пытаясь привести мысли в порядок.

Какое-то время спустя я услышал, как отец дергает за ручку.

– Билл?

Он постучал в дверь. Я не ответил, и вскоре он ушел. Я продолжал лежать. Кажется, я даже плакал, но вовсе не из-за проблем с отцом. Я плакал, как в тот день, когда умерла Энн и у меня никак не укладывалось в голове, что я никогда ее больше не увижу. Никогда не увижу ее улыбку, не услышу ее слов: «Выше голову, Билли».

И я высоко поднимал голову, а она с гордостью смотрела на меня, поглаживая по руке. Как мог Джордж так поступить? Как он мог привести в дом Энн другую женщину?

Встав, я оглядел себя в зеркале, а потом настроил в ванной контрастный душ и жесткий массаж, после чего почувствовал себя лучше, хотя меня до сих пор слегка тошнило. Сушилка обдула меня горячим воздухом и со вздохом отключилась. Мне показалось, словно сквозь ее шум я слышу голос Энн, но это наверняка было лишь наваждение.

«Выше голову, сынок», – говорила она.

Я оделся и вышел.

Отец мучился с ужином – в буквальном смысле этого слова. Он даже каким-то образом умудрился обжечь в микроволновке большой палец. Мне пришлось выбросить всю его стряпню за исключением салата. Набрав новых продуктов, я занялся готовкой. Мы оба молчали.