СКАЗКИ ВЕСЕННЕГО ДОЖДЯ - Уэда Акинари

— Она просто красавица, — согласились все. — Куртизанки, достойной Мияги, давно не было в Кандзаки!

Многие оказывали ей внимание. Имя «Мияги» выбрал для неё сам хозяин — уж и не знаю, что он желал выразить этим.

…Вот как случилось, что она встретилась с красавцем Дзютабэем Кавамори и полюбила его. «Я не желаю видеть других мужчин», — сказала она ему. «Прекрасно!» — воскликнул тот и обсудил это дело с хозяином заведения.

— Как вам будет благоугодно, — ответил тот Дзютабэю. — До тех пор, пока вам не захочется взять её в жёны, Мияги не будет прислуживать посетителям наравне с прочими девушками. — Словно хотел сказать: «Этот цветок запрещается трогать».

Наступила весна. В начале третьей луны Дзютабэю пришла в голову мысль отправиться на прогулку:

— Поля и горы сейчас прекрасны. Поедем куда-нибудь вместе — куда ты пожелаешь!

Мияги слыхала, что как раз расцвела сакура близ храма Икута, в уезде Убара.

— Мы отправимся морем, — сказал Дзютабэй. — Погода благоприятствует нам.

И вот, выбрав день, они поехали любоваться цветущей сакурой…

Под ветвями, усыпанными цветами, было людно. Пирующие, натянув меж деревьями занавеси, пили сакэ и веселились вовсю. Но когда появилась Мияги, все в восхищенье признали, что красота её превосходит прелесть лепестков сакуры. «Мияги — самый прекрасный цветок!» — таково было общее мнение. Все взоры были прикованы к ней. Дзютабэй преподнёс Мияги припасённый к этому случаю богато изукрашенный веер. А Мияги, скромно потупив взор, прислуживала ему, следя за тем, чтобы чарка его всегда была полна. Сам Дзютабэй был в приподнятом настроении — то ли оттого, что день был погож, то ли оттого, что он был молод и явно гордился тем впечатлением, которое производила Мияги на окружающих.

Однако среди пирующих оказались такие, кому появление Дзютабэя с Мияги отравило всю радость дня. «Ну и красотка! Вот повезло… Нам бы такую!» — перешёптывались они, и пуще других завидовал Фудзидаю, начальник почтовой станции Кояно[21], приехавший повеселиться в компании лекаря по имени Тома и некоего молодого монаха. Они без конца переговаривались о чём-то и совсем утратили интерес к сакэ. Что же они задумали?..

Представив дело так, будто им срочно надо вернуться домой, а пешком теперь не успеть, Фудзидаю с приятелями наняли в гавани Минумэ-но-вада быстроходную лодку, взяли нескольких лишних гребцов и, точно «Небесная птица»[22], домчались в Кояно на крыльях ветра. Весь путь обратно занял у них не более часа. Едва переступив порог дома, Фудзидаю отправил посыльного к Дзютабэю. «Дзютабэй! Повелеваем тебе предстать перед нами! — гласил приказ. — Государев гонец изволит быть проездом через Кояно и останется здесь до утра. Тебе надлежит принять высокого гостя и позаботиться об удобствах. Поторопись с приготовлениями».

Старый слуга, присматривавший за домом в отсутствие Дзютабэя, поспешил к начальнику станции.

— Хозяин уехал по делу и до утра не изволит вернуться. Сделайте милость, назначьте кого-то другого, — умолял он.

Но Фудзидаю был непреклонен.

— Я уже сообщил, что ваш дом готов к приёму гостей. Государев гонец скачет сюда.

— Но хозяина нету дома, — не унимался слуга. — Я не могу принимать высокого гостя в отсутствие господина.

Фудзидаю грозно нахмурился:

— Старый болван! Ты смеешь пренебрегать делами государственной важности?! Моя мать тяжко больна и прикована к постели, иначе я не остановил бы свой выбор на вас. Поторопись! Они с минуты на минуту будут здесь.

Старый слуга поспешил домой, но попросить совета ему было не у кого. Он только вздыхал и в отчаянии молился: «О милосердная Каннон[23] храма Накаяма-дэра! Сделай так, чтоб у молодого хозяина выросли крылья и он вернулся домой!» Но боги не вняли его молитвам…

Тем временем от Фудзидаю явился новый посыльный: «Государев гонец негодует. Он сказал: «Человека, которому приказали принять гостей, не оказалось дома. Это неслыханная дерзость. Мы не остановимся в вашем селенье, а будем скакать всю ночь — до станции Сумиёси». Государев гонец приказал подать светильники, и нам пришлось спешно готовить факелы. Перед тем как отбыть, государев гонец повелел: «Немедля доставить Дзютабэя домой и со всей надлежащей суровостью наказать его за оскорбление. Подвергнуть его домашнему заключению». Гонец проследовал через наше селенье».

И хотя Дзютабэй по-прежнему не вернулся, по приказу начальника станции створки переднего входа забили бамбуковыми жердями.

Дзютабэю было неведомо о происшедшем, однако сердце его томилось недобрым предчувствием, и в тот день он возвратился довольно рано, в час Вепря[24]. Увидев заколоченные ворота, он пришёл в изумление. Старый слуга вышел к нему из бокового входа.

— Беда, господин! Начальник почтовой станции приказал запечатать ворота. Ступайте скорее к нему и умоляйте его о прощении!

Дзютабэй поспешил к Фудзидаю и смиренно выслушал его. Начальник почтовой станции был в сильном гневе:

— В этой луне был твой черёд предоставить кров высокому гостю, однако ты посмел пренебречь своими обязанностями и отправился развлекаться, даже не известив об этом меня. Но теперь ничего не исправить. Тебе надлежит оставаться под домашним арестом в течение пятидесяти дней! — И Фудзидаю удалился в дом.

Делать было нечего, Дзютабэй подчинился. «Цветы сакуры были прекрасны. Но налетел ураган, и осыпались лепестки… Я вынужден повиноваться», — вздохнул он.

На другой день Фудзидаю отправил Дзютабэю известие:

«Государев гонец изволил прислать письмо с почтовой станции Акаси. Оно гласит: «Мы были намерены провести ночь в Кояно, однако неблагоприятные обстоятельства вынудили нас продолжить путь, блуждая в кромешной тьме. Конь наш споткнулся и сломал ногу, и теперь мы должны плыть до Цукуси[25] морем, в нарушение строжайшего государева запрета. Ежели мы не достигнем места нашего назначения в надлежащие сроки, то понесём суровое наказание. Не приведи бог, нам будут сопутствовать волны и буйный ветер… Конь был лучших кровей и стоил пятьсот канов[26]. Вам надлежит возместить этот ущерб». Кто, кроме тебя, Дзютабэй, заплатит за это? Срочно пришли пятьсот канов. Кроме того, тебе надлежит уплатить за доставку сих денег в столицу императорскому гонцу. Это составит ещё тридцать канов».

И Фудзидаю приказал Дзютабэю немедля уплатить деньги, а также определил срок его заточения: «Не переступай порога дома ещё пятьдесят дней. Когда государев гонец закончит дела на Цукуси и на обратном пути изволит проследовать через Кояно, мы принесём ему свои нижайшие извинения».

Пока Дзютабэй томился под домашним арестом, Фудзидаю с лекарем отправились в Кандзаки и потребовали от хозяина дома любви: «Пусть Мияги выйдет и подаст нам сакэ».

Однако хозяин сказал:

— Господин Кавамори, из вашего же селения, вверил Мияги моим заботам. Он строго-настрого за претил ей прислуживать прочим гостям. Такова его воля. Сейчас он находится под домашним арестом, так что я не могу испросить у него дозволения.

Надо ли говорить, что этот отказ лишь распалил зависть Фудзидаю? Они вместе с лекарем пили сакэ до тех пор, пока физиономии их не стали вовсе багровыми.

— За эту провинность Кавамори отрубят голову. Такой красавчик — да, жаль его! — орали они во всю глотку, чтобы услыхала Мияги.

Наконец они ушли. Уныние овладело Мияги. В отчаянии она возносила молитвы Будде, умоляя пощадить жизнь Дзютабэя, десять дней постилась, затворившись от мира, но всё было втуне — добрых вестей не поступало. Тогда хозяин с женой сказали Мияги:

— Ты умрёшь, если будешь так себя истязать. Надобно думать о своём здоровье и терпеливо ждать господина Кавамори. Неужели ты поверила Фудзидаю? Он был во хмелю, к тому же его снедала злоба. Он хотел досадить тебе. Что же до господина Кавамори, то он уже уплатил пятьсот канов, и рано или поздно его выпустят на свободу, да будет милостива к нему судьба.

Мияги, воспрянув духом, принялась усердно читать и переписывать сутры, возложила цветы на домашний алтарь и зажгла благовонные курения. Она неустанно молилась милосердной Каннон храма Накаяма-дэра.

Тем временем Дзютабэй, всё ещё сидевший под домашним арестом, простудился и занемог. Прослышав, что некий лекарь Тома весьма сведущ в искусстве врачевания, он решил послать за ним.

Осмотрев Дзютабэя, тот объявил:

— Болезнь крайне опасна. Ваше счастье, что вы позвали меня. Ещё немного — и было бы поздно.

С самоуверенным видом он самолично составил какое-то снадобье.

В доме Дзютабэя не было женской руки, и никто не умел доглядеть за больным. Все только суетились, но что проку от этого? Тем временем Тома каждый день заглядывал к Фудзидаю — осмотреть его мать — и докладывал начальнику станции: «Дзютабэй всё ещё тяжело болен». Тот, приблизившись к самому уху Томы, шептал: «Я дам тебе часть из тех пятисот канов, если ты подменишь ему лекарство».