СКАЗКИ ВЕСЕННЕГО ДОЖДЯ - Уэда Акинари

Мать и брат Мунэ с молчаливым благоволением отнеслись к их союзу.

В том же селенье жил старый лекарь по имени Юкиэ. «Мунэ и Годзо просто созданы друг для друга», — решил он и, переговорив с родными Мунэ, отправился к Госодзи.

— Соловей, — сказал он, — вьёт гнездо в ветвях благоухающей сливы. Он не может жить в ином месте. Мунэ — прекрасная пара для твоего сына. Конечно, она небогата, но брат её — весьма достойный, трудолюбивый юноша.

Чёртов Содзи расхохотался.

— В моём доме, — с насмешкой ответствовал он, — обитает сам бог богатства. Вряд ли ему придётся по вкусу, если тут поселится нищенка. Убирайся отсюда, да поживее. Эй, слуги! Выметите-ка за ним, от дурного глаза!

Услыхав такое, лекарь поспешил унести ноги, и с той поры никто уж не осмеливался предлагать услуги в посредничестве.

Узнав о случившемся, Годзо сказал:

— Что ж, пусть родные мои против нашего брака. Всё равно мы любим друг друга, так что положитесь во всём на меня. — И продолжал навещать Мунэ.

Старый Госодзи пришёл в неистовство.

— Видно, сам бог нищеты вселился в тебя, коли ты пожелал связать себя словом с этой жалкою оборванкой, вопреки моей родительской воле! Даже думать забудь об этом! А ослушаешься — вон из дома в чём есть — я не дам тебе ни гроша. Или не сказано в твоих книгах о грехе сыновней непочтительности?

Ярость его была столь велика, что мать Годзо обеспокоилась.

— Негоже тебе навлекать на себя родительский гнев. Одумайся, где ты тогда приклонишь свою голову? Не ходи больше в дом к этим людям, — пеняла она сыну, а вечером увела Годзо на свою половину, попросив почитать ей вслух, и не отпускала его от себя ни на шаг.

Годзо больше не приходил, но Мунэ не роптала, утешаясь воспоминаниями о том, как он был нежен с нею. Она не вставала с постели, и вскоре лёгкое недомогание переросло в болезнь. Мунэ отказывалась от пищи и проводила все дни в затворничестве, совсем не выходя из своей комнаты.

Мотосукэ по юношеской беспечности не принимал случившееся близко к сердцу, мать же, видя, как день ото дня бледнеет и тает Мунэ, как тёмные тени сгущаются у неё под глазами, догадалась, что это — любовная лихорадка. Снадобья здесь не помогут, решила она, и умолила Годзо прийти.

Годзо пришёл в тот же день, пополудни.

— Как можно так падать духом? — пожурил он Мунэ. — Своим недугом ты безмерно печалишь матушку. Это великий грех! Ежели ты доведёшь себя до могилы, подумай, в кого воплотишься в новом рождении?[3] Может быть, в наказанье за своё своенравие ты будешь носить тяжёлые камни, терпеть тяготы и лишения, вить по ночам верёвки! Мы предполагали, что родители мои не дадут согласия на наш брак. Что ж, я пойду против их воли, но не нарушу данное тебе слово. Мы будем счастливы, даже если придётся бежать и скрываться в горах. Твои матушка с братом согласны, так что мы не совершим греха непочтительности. Дом мой богат, и отцу не грозит разорение. Он примет наследника со стороны и приумножит своё состояние. Пусть он забудет меня и проживёт до ста лет! Конечно, мало кто доживает до столь почтенного возраста, к тому же половину всей жизни человек вынужден тратить на сон, болезни, на работу для государства — если сложить это время, то на себя самого остаётся в лучшем случае двадцать лет. Мы же с тобою уединимся в горах или у моря, сокрывшись от мира за бамбуковой занавеской. Мы будем любить друг друга и веровать в лучшее — что сможем быть вместе хоть несколько лет… Но ты сейчас поступаешь неблагоразумно: не веришь в мою любовь и впадаешь в отчаяние. Если ты доведёшь себя до могилы, твои матушка с братом обвинят в несчастье меня! Я не вынесу этого. Одумайся же и обещай, что не будешь терять надежды!

— Прошу вас, не беспокойтесь обо мне, — отвечала Мунэ. — Я совершенно здорова! Просто я привыкла ложиться, когда мне хочется полежать. Простите великодушно, что заставила вас волноваться. Я сейчас же исправлюсь. — Мунэ взяла гребень и прибрала рассыпавшиеся волосы, сменила измятое кимоно, встала с постели и запорхала по комнате, наводя порядок. Она радостно улыбалась и даже не взглянула и краешком глаза на ложе болезни.

— Что ж, рад видеть тебя в добром здравии, — заметил Годзо. — Взгляни-ка, что я принёс: это рыба «тай»[4]. Её выловили близ Акаси и только нынешним утром доставили на лодке. Прежде чем мне уйти, отведай её. А я полюбуюсь тобой. — И Годзо достал завёрнутую в свежие листья рыбину.

Лицо Мунэ озарилось улыбкой.

— Нынче мне привиделся чудный сон. Он оказался в руку: то был знак, суливший удачу. И верно, вы подарили мне «тай»!

Мунэ разделала и приготовила рыбу и подала сначала матери с братом, потом уселась по правую руку Годзо и стала прислуживать ему. Мать взирала на дочь с нескрываемой радостью, Мотосукэ же делал вид, будто не замечает, как счастлива Мунэ.

Годзо едва сдерживал слёзы.

— Восхитительно, — пробормотал он и ещё усерднее задвигал палочками, принуждая себя съесть больше обычного. Наконец он сказал: — Сегодня я проведу ночь здесь. — И остался.

Наутро он поднялся чуть свет и направился домой, бормоча под нос «Росистую дорогу»[5].

Там его уже поджидал отец. Госодзи был в бешенстве.

— Ты — не сын, ты — гнилая опора в доме! — вопил он. — Ты забыл о чести семьи, ты обманываешь отца и мать, губишь себя! Ты перешёл все границы! Вот сообщу о твоём поведении наместнику правителя, он сурово накажет тебя и лишит права наследства! Не смей отвечать, негодяй, не желаю я слушать твоих оправданий! — Госодзи ярился пуще обычного.

Но тут вмешалась мать Годзо:

— Прошу вас, не надо… Я передам Годзо всё, что вы говорили нынешней ночью, а там поглядим, что нам делать. Годзо, умоляю тебя… Пойдём…

Госодзи нахмурился — как-никак, Годзо был его сын, — но сдержался и молча ушёл к себе. Мать, обливаясь слезами, взывала к Годзо. Наконец тот поднял голову и посмотрел на неё:

— Право же, матушка, мне нечего вам сказать. Молодые скоры в жизненно важных решениях и никогда не раскаиваются впоследствии. Меня не влечёт богатство, но ослушаться вас, оставить родимый дом — это великий грех. Не подобает так поступать человеку, вот я и решил: отныне я повинуюсь долгу. Прошу вас, простите мои прегрешения… — В его лице читалось искреннее раскаяние.

Мать Годзо возликовала.

— Если ваша любовь предопределена Небесами, то непременно настанет день, когда вы сможете соединиться, — сказала она, пытаясь утешить сына, и поспешила к Госодзи, рассказать ему обо всём. Госодзи призвал сына.

— Не следует доверять такому лжецу, как ты, — проворчал старый Госодзи, — но придётся. Мой старший мастер слёг с коликами в постель, а подручные — эти паршивые воры — так и норовят стянуть то, что плохо лежит. Сколько раз уже прятали по углам рис и сакэ! Так что сходи, проследи за порядком, а потом наведайся к мастеру, справься там о его здоровье. Стоит ему отлучиться, как добро утекает сквозь пальцы… Да поторапливайся!

Годзо поспешил выполнить приказание. Даже не обуваясь, он побежал в винокурню, зашёл к мастеру и вернулся.

— Всё в порядке, не извольте беспокоиться, батюшка, — доложил он.

— А тебе очень к лицу этот фартук! — заметил Госодзи. — Словно сам бог богатства надел его на тебя. Запомни, отныне ты будешь трудиться в поте лица, изо дня в день, до первого дня весны[6], а если прервёшься, чтобы поесть, не забудь заодно облегчиться. Пусть высится наша Гора сокровищ! Надобно не упустить бога богатства! — Госодзи мог толковать лишь о деньгах. — И вот ещё что: в твоей комнате целая куча книг или как их там называют. Ты корпишь над ними ночи напролёт, жжёшь попусту масло. Богу богатства это всё не по нраву, уж будь уверен. Но если ты отнесёшь книги старьёвщику, то потерпишь убыток. Почему ты не хочешь вернуть их в лавку и потребовать назад свои деньги? Подумай, пристойно ли это — знать то, чего не знают отец и мать? Сказано же: «Дитя, не похожее на родителей — чёртово семя!» Воистину так! Это сказано о тебе, — брюзжал старый Госодзи.

— Я буду во всём послушен родительской воле, — поклялся Годзо и каждый день, надев фартук и подоткнув подол кимоно, отправлялся на винокурню, трудился не покладая рук, к великой радости Госодзи. «Теперь бог богатства может быть доволен нашим Годзо», — ликовал он.

Годзо не появлялся, и Мунэ окончательно слегла. Наконец настал день, когда Мотосукэ с матерью поняли: она не протянет и суток. Бесконечно скорбя, они украдкой послали за Годзо. Тот ожидал такого исхода, и, хотя не видел своими глазами страданий Мунэ, сердце его разрывалось от жалости. Получив известие, он тотчас же поспешил в дом Мотосукэ.

— Сбылись мои худшие опасения, — проговорил он. — Говорят, что любящие соединятся в следующем рождении. Не знаю, истинно ли всё это, но я не могу надеяться на загробную жизнь. Всё обернулось так скверно… Поэтому я прошу завтра же утром прислать Мунэ ко мне в дом невестой. Будь то на тысячу лет или только на краткий миг — но мы соединимся с нею как муж и жена! И пусть мои батюшка с матушкой будут при этом. Это всё, о чём я прошу. Мотосукэ, позаботься, чтоб всё было, как подобает — я полагаюсь на тебя.