Жемчуг покойницы. Сборник рассказов - Мила Менка

Она отмахнулась веером от осы, которая, привлеченная сладким запахом грушевого сока, кружила над ней, желая приземлиться.

Дамы расстались почти подругами. Настроение полицмейстерши улучшилось, чего нельзя было сказать об Анастасии Захаровне. Визит давней врагини заставил её задуматься о поведении собственного супруга – и она сделала неутешительный вывод: Брыльский также изменился с приездом в город скандальной вдовы.

Панкрат Сиз битый час сидел над листком бумаги, пытаясь написать любовную оду, которую обещал Дыбенко. Он подозревал, кому она предназначалась, и страдал. По приезде в город эта женщина сделала его своим поверенным, так как не имела здесь ни связей, ни знакомств. И почти каждый вечер Панкрат докладывал ей обстановку и имел возможность любоваться вдовой без шляпки и глухого платья. Эва Пейц была прекрасна во всем – и уж конечно – не чета местным женщинам. Утончённая. Красивая… Точно из другого мира. И посвящение ей требовалось особенное – именно поэтому Сиз так и не смог написать ни строчки. Однако уже поздно – Эва, должно быть, ждет. Панкрат накинул на себя мешковатую рубашку, подпоясался кушаком, на голову натянул картуз и бодрым шагом отправился к вдове.

У крыльца дома Пейца кто-то железной хваткой схватил его за рукав и утянул в кусты.

– А-а-а! Так вот кто тут дорожку протоптал! А я-то голову ломаю… – дыхнул перегаром налётчик прямо в лицо писарю.

– Ваше… – выдохнул Панкрат.

Ноги его подкосились, и он с удивлением обнаружил, что рубашка его намокла и прилипла к телу в области сердца.

– Не ожидал от тебя… – сказал убийца, выдернув нож – и обтерев его, засунул за голенище сапога; потом взвалил на себя тело и понёс к реке.

Спихнув Панкрата в тёмную воду, он поднял глаза на усыпанное звёздами небо и размашисто перекрестился: «Господи, что же это я делаю?», но в следующий момент, увидев, что надувшаяся пузырём рубашка Сиза показалась на поверхности, взял с берега старое весло и притянул покойника к берегу. Закинув за ворот рубахи Панкрата с дюжину увесистых камней, убийца оттолкнул тело, и оно вскоре исчезло в глубине. Убийца снял шапку и словно сомнамбула побрёл обходными путями домой.

В это же самое время Мария Райда, постоянно следившая за домом «проклятой жидовки», сбиваясь, пыталась рассказать мужу, что только что видела, как полицмейстер тащил куда-то писаря, причём последний был «ну совсем как упокойник».

– Глупая ты баба, – медленно сказал Райда. – Все беды от вашего языка случаются! Видела – молчи, Господь сам управит, как надо. А не то…

– Но писарь был живой – и он ходил к жидовке, я видела… А Самсон Казимирович… – никак не унималась Мария.

– Цыц! – Райда с отвращением посмотрел на жену, и та замолчала. – Небось забыла, как со своей подружкой Петрой раззвонила по городу про жену Пейца, а? А что случилось потом? Забыла? Вот теперь сиди и молись, чтобы Господь тебя помиловал!

– Что ты такое говоришь! – всплеснула руками Мария. – Ведь не я совершила то злодейство над Софией Пейц! И уж тем более не я виновата в том, что погибла малышка Рахиль! И что сам он исчез, тоже не виновата… Нет! Нет! Нет! – она замотала головой и закрыла лицо руками…

Свадьба Йозефа и Софии была многолюдной, весёлой, хотя и небогатой. Были гости издалека: важные, в чёрных шляпах, с пейсами – окружённые многочисленными детьми. За одним столом собрались и евреи, и христиане, были даже мусульмане. Люди пели, танцевали, веселились. Музыканты старались вовсю.

Не обошлось, правда, без драки. Дыбенко, тогда ещё простой жандарм, напившись, высказался по поводу невесты, лицо которой было закрыто платком, что, мол, пора бы предъявить лицо новобрачной гостям, а то, мало ли, там крокодил какой. Начался скандал, переросший в драку, после чего Дыбенко и его товарищам пришлось уйти.

После брачной церемонии Йозеф и София покинули гостей и уединились, чтобы совершить последний обряд. В положенный срок у них родилась дочка – Рахиль.

Ничто не предвещало беды – жили просто, но дружно. Йозеф мечтал иметь много детей, как его старший брат Исаак, и часто они с женой, обнявшись, сидели на крыльце своего дома и представляли, какими они будут через десять, двадцать лет… София много смеялась. И глядя на неё, смеялась маленькая Рахиль, качаясь на коленях у отца.

У Йозефа была небольшая лавка и при ней мастерская: он продавал ткани, шил рубахи и юбки, чинил разную одежду. Дела шли в гору, и вскоре Йозеф смог нанять работников. К тому времени Дыбенко стал начальником городской полиции и, как оказалось, обиду не забыл. Беда пришла неожиданно – стремительно разрушив, подобно урагану, налаженную жизнь Пейца.

Прямо у калитки родительского дома погибла под копытами лошадей малышка Рахиль, игравшая c котёнком. Дело даже не довели до суда – потому что упряжкой правил сам губернатор Брыльский, решивший с ветерком прокатить свою очередную любовницу…

Вечером того же дня, когда безутешные родители плакали над разбитым тельцем своей дочери, в дверь постучали. На пороге стояла Анастасия Захаровна Брыльская. Войдя в дом и стараясь не смотреть на тело девочки, она выразила соболезнования и положила на стол двести рублей ассигнациями. Возмущённый отец вытолкал высокопоставленную гостью и швырнул деньги ей вслед…

Беда, как известно, не приходит одна. София после похорон дочери стала заговариваться, смеялась и плакала попеременно – доктора нашли у нее сильнейшее психическое расстройство. Йозеф всё чаще стал прикладываться к бутылке и потерял интерес к своему делу. Работники, почувствовав слабину хозяина, попросту разворовали лавку, и Пейц остался не у дел.

София целыми днями просиживала на кладбище, напевая колыбельную, или же бродила у реки. Однажды она пришла домой в порванном платье, с бледным лицом и рассеянной улыбкой на разбитых губах. Йозеф так и не смог добиться от нее внятного ответа, что произошло. Но вскоре весь город (стараниями кумушек) знал: София стала публичной женщиной. Обращаться в полицию было бесполезно. Пейц предполагал, что, возможно, полицмейстер и есть виновник позора, и запил ещё сильнее, вынашивая план мести.

…В тот день София расчесала свои роскошные волосы и, глядя на мужа большими чёрными глазами, поблагодарила его за то счастье, которое у них было. Потом накинула на плечи платок и вышла. Йозеф, почуяв неладное, хотел было удержать её, но будучи сильно пьяным, потерял равновесие и упал, сильно стукнувшись головой о скамью.

…Он очнулся от стука в дверь: стучали мужики, ловившие рыбу на реке. Они держали в руках мокрый платок Софии с приставшими к нему водорослями. Тело жены так и не нашли – то ли течение отнесло его, то ли Дыбенко не проявил должного рвения…

В скорости и сам Йозеф Пейц исчез.

– Так, говоришь, не виновата? – спросил Райда Марию и, не дожидаясь ответа, полез в подвал – нацедить себе еще пива.

Мария оторвала от лица руки. Глаза её были заплаканы…

– Поделом… – сказала она.

Посмотрев в окно, она открыла от удивления рот: нетвёрдой походкой к дому Пейца подходил Брыльский, срывая по дороге белые пионы, посаженные Марией, и пряча букет за спину. Губернатор постучался в дом вдовы, и вскоре его широкая спина скрылась за дверью.

– Ну и дела! – сказала сама себе Мария.

Глаза её моментально высохли, и она мучилась от того, что не может ни с кем поделиться такими важными новостями.

Час или два она сидела, не отрываясь глядя в окно. Точь-в-точь охотник, выслеживающий добычу. Муж, допив свою кружку, давно ворочался на кровати, а ей не терпелось дождаться, когда губернатор выйдет от вдовы. И терпение её было вознаграждено.

Дверь открылась, и Брыльский, шатаясь как пьяный, вышел на двор. Как бы сомневаясь, куда ему идти, он постоял немного, а затем нетвёрдой походкой направился по направлению к своему особняку.

Мария не выдержала и тоже выскочила на улицу. Брыльский шёл медленно, сильно пылил сапогами и, как показалось женщине, подволакивал левую ногу. Райда по кустам забежала вперед и, сделав вид, что идёт со стороны площади, направилась навстречу губернатору. Вопреки её ожиданиям Роман Янович не сделал попытки свернуть с дороги, пытаясь избежать встречи, но и не поздоровался с нею.

– Ваше превосходительство, доброго здоровьичка! – набравшись смелости, крикнула Мария, поразившись бледности его лица: в тусклом свете луны он скорее походил на мертвеца, чем на живого человека.

Брыльский, ничего не сказав, пропылил мимо, даже не удостоив мещанку взглядом.

Марии стало так жутко, что она со всех сил припустила до дому. Растолкав мужа, она попыталась рассказать ему про Брыльского, но Райда лишь отмахнулся: «Спи уже, сорока», и повернулся на другой бок.