Мастер охоты на единорога - Анна Малышева

– Да что там, я так и думал, что наши гобелены из той самой серии! – Его голубые глаза, выпуклые, влажно блестевшие, померкли, словно от тайной тяжелой мысли. – Правда, о буквах я ничего никогда не слышал. Но, поразмыслив, решил, что эти наши два ковра все же существовали сами по себе, независимо, отдельно от тех, знаменитых.

– Почему вы так считаете?

– Ну, вы же знаете, наверное, – педантично заговорил он, – что серия «Охота на единорога» считается изготовленной к свадьбе французского короля Людовика Двенадцатого, когда он собирался жениться на королеве Анне, вдове короля Карла Восьмого. «АЭ» или «АЕ» – это предположительно первая и последняя буквы ее имени, которое писалось как «АННЕ».

– Так и есть! – кивнула Александра.

– Кроме этих букв, – продолжал Павел, – на гобеленах существовал еще королевский герб, герб Валуа. Во время первой французской революции эти гербы были сведены с гобеленов, больше их там нет.

– Так, ну и что же?

– Дело в том, что те два ковра, за которыми я вас собираюсь снарядить в поход, – он вновь улыбнулся, словно предлагая оценить свою иронию, – находились в нашей семье задолго до первой французской революции. Тогда наши предки жили в Польше. И если о буквах мне ничего не рассказывали, то вот гербы на коврах были. Бабушка описывала только королевские лилии, но я уверен, что это были именно гербы Валуа. Именно эта династия владела французским троном во время изготовления ковров, да и много позже…

– Были?! – ошеломленная, художница прижала руку к горлу. Ей не хватало воздуха. – И вы так спокойно говорите об этом?! Но наличие гербов как раз почти полностью доказывает принадлежность ваших гобеленов к коврам серии Клуатр! А букв ваши родственники могли не заметить! Они могли потускнеть со временем или даже остаться на утраченных частях гобеленов, если такое случилось… Но это будет сразу понятно!

Мужчина остановил ее резким жестом:

– Не будем говорить о том, чего мы не узнаем прежде, чем увидим гобелены.

«А в ловушку-то заманил он меня…» – растерянно думала Александра, видя, как Павел прохаживается по комнате, рассеянно проводя пальцами по спинкам выстроившихся вдоль стен стульев, словно впервые обнаружив на них толстый слой пыли. Художница понимала, что теперь ей трудно будет отказаться от задания.

Она готова была согласиться, не в силах больше выносить этого молчания, нарушаемого только тихим скрипом паркета и тиканьем часов, когда Павел, остановившись, проговорил, глядя прямо ей в глаза:

– В мою семью ковры попали до того, как повсеместно начали уничтожать гербы, клейма и прочие приметы, которые могли указать на принадлежность королевской семье. Подчеркиваю – до. И никаких инициалов «АЕ» на них изначально не было. Этих ковров никогда не касались ничьи чужие руки. А на коврах из серии Клуатр, которым до Ротшильдов пришлось сменить несколько хозяев, инициалы остались, но гербов нет.

– И что же это значит, по-вашему? – теряя терпение, воскликнула художница.

– Если, как вы предположили, мои гобелены со сценами охоты на единорога могли иметь отношение к той серии, то есть только одно объяснение тому, как с них исчезли инициалы, которые никто не уничтожал! – Павел продолжал гипнотизировать замершую слушательницу пристальным и в то же время отсутствующим взглядом выпуклых, влажно блестевших глаз. – Только одно объяснение: ковры были выполнены теми же лиссье, по макетам того же художника, имевшимся у них в мастерских. Но уже нелегально, для продажи на сторону, с выгодой в свою пользу. Потому они, конечно, не маркировались именем королевы Анны. В таком случае мы имеем дело с аутентичными копиями недостающих гобеленов серии музея Клуатр… Точное число гобеленов в серии, как мы знаем, никогда неизвестно, если нет письменных свидетельств той эпохи. – Мужчина торжествующе прищелкнул пальцами. – Также, может статься, никакого жульничества и не было, а просто заказчик по каким-то личным причинам предпочел не включать эти гобелены в свадебный набор ковров и отмел их еще на стадии макета. Они все-таки были изготовлены и маркированы королевским гербом, но в подарок не вошли. Так или иначе, есть огромная вероятность, что макеты нарисовал тот же художник, который создал прославленную серию музея Клуатр в Нью-Йорке. Назовем этого безымянного гения «Мастером охоты на единорога». Есть же «Мастер теней», например, «Мастер Страшного Суда»… Мы не знаем их имен и называем их по тем художественным сюжетам и приемам, благодаря которым они вошли в вечность.

– Это невероятно… – Женщина в смятении провела пальцами по влажному лбу. – Это может стать мировой сенсацией!

– Я не произносил бы таких громких слов… – На бледных губах собеседника появилась неявная улыбка. – Но все может быть. Как вы считаете, музей Клуатр заинтересуется вашим открытием?

Намеренно или случайно он выделил слово «вашим» убедительной, мягкой интонацией. Александра нервно сглотнула.

– Но для начала вам и мне нужно хотя бы заполучить мои ковры, – Павел произнес это словно с сожалением. – А там уж мы с вами начнем строить предположения. Итак…

Он сделал паузу.

– Согласны ли вы поохотиться на единорога?

Глава 2

Когда поезд отошел от перрона Витебского вокзала, Александра вытащила из кармана джинсов часы с оторванным ремешком и нетерпеливо взглянула на них. Тот же самый жест она неоднократно повторяла на перроне, сверяя время на своих часах с циферблатом вокзальных часов, и Павел, провожавший ее, улыбался:

– Не терпится? Вы будете на месте в час дня примерно.

– Да мне не терпится, очень не терпится, – отвечала она, давно перестав скрывать свое волнение. – Представьте, я считаю минуты…

И вновь на его губах появилась улыбка, но такая бледная, что женщина была не уверена, что уловила ее.

Теперь, сидя в купе поезда, который уже набрал скорость, она вновь повторяла про себя несложные указания, которыми снабдил ее в дорогу Павел, как только она согласилась заняться его делом.

«Действительно, все просто! – говорила она себе, следя за мелькающими в окне пригородными платформами. Закат не торопился, хотя время близилось к одиннадцати вечера. Белые ночи давно закончились, но здесь, на севере, все еще было светло допоздна. – Если не вдумываться, что я иду практически на преступление, то все действительно проще простого…»

Умывшись, она вернулась в купе и легла, не раздеваясь, поверх одеяла, закрыв глаза. От нетерпения ее слегка лихорадило. Александра так волновалась, что едва поздоровалась с соседями по купе, а если бы ее попросили описать их лица, она не смогла бы этого сделать, хотя обычно память художника ее не подводила. Перед нею сейчас проходили совсем другие лица, появлявшиеся из темноты и снова в ней исчезающие.

…Она видела лицо Павла, удивительную бледность средневекового узника, заключенного на дне каменного «мешка». Затем вдруг появлялось лицо преподавателя в Академии художеств, где она училась когда-то, лицо, которое она старалась вычеркнуть из памяти, но иной раз видела так ясно, словно они встречались вчера. Неудачный первый роман, который закончился беременностью и едва не завершился самоубийством. От самоубийства ее тогда удержала подруга, она же уговорила избавиться от ребенка. Расплата была жестокой – врачи единогласно твердили Александре, что у нее никогда не будет детей. Потом она видела лицо первого мужа, скульптора, с которым она тоже познакомилась в Академии, в Питере. Скоропалительный студенческий брак, возвращение в Москву, к родителям Александры, и очень быстро рухнувшие отношения. И тогда появлялось лицо второго мужа, Ивана, человека странной, исковерканной судьбы, талантливого и погибшего от собственной слабости художника, чье имя еще помнили коллекционеры, но давно забыли друзья…

Александра резко отвернулась к стене, словно пронзенная молниеносной судорогой. «Почему я их всех вдруг вспомнила? – почти в гневе на саму себя думала она. – Ведь это сплошь неудачи… Провалы… Правда, с Иваном нас разлучила лишь смерть, но только потому, что я жалела его, не могла бросить, видела, что он скоро сведет себя в гроб пьянством, и потому оставалась рядом, чтобы он хоть не умер в канаве, как бездомная собака… Какая там любовь! Не было любви. Наверное, никогда не было!»

И снова она увидела лицо Павла в тот миг, когда они прощались на перроне, это странное лицо со средневековой картины. Его водянисто блестящие, выпуклые глаза хранили загадочное выражение, на губах блуждала неявная улыбка. «Зачем я о нем думаю?»

Она резко села, прижав ладони к лицу, вдруг запылавшему, словно его коснулось пламя. «Только не это… – Александра зажмурилась и сжала губы, словно давя между ними слово, которое готово было сорваться. – Только не это. Я больше не хочу ни от кого зависеть!»

Одиночество давно не пугало ее. Александра знала среди своих знакомых ровесниц, женщин, которым перевалило за сорок, тех, кто панически боялся остаться без пары. Дело было даже не в том, что на этих женщин давило мнение родственников и друзей. Приятельницы признавались ей, что вечерами, почему-то особенно вечерами, их охватывает самая настоящая паника, если они остаются в доме одни. Александра с сожалением думала о близкой подруге, заключившей, видимо, в разгаре такой паники, случайный и ненужный брак. То, что образовалось в результате, никак нельзя было назвать семьей, и теперь подруга готовилась к разводу.