Повелитель железа (сборник) - Валентин Катаев

Энциклопедичен «Повелитель железа» и своей юмористической стилистикой. Многие приемы, конфликты и «словечки», разбросанные там и сям по сатире 20-х годов, сведены здесь воедино, предрекая и облегчая последующий синтез всего этого богатства на страницах «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка».

Литературоведы достаточно часто предпосылали дилогии Ильфа и Петрова катаевских «Растратчиков» — и автор этих строк стоял на традиционной позиции. Между тем «Повелитель железа», при всех своих композиционных и изобразительных несовершенствах, выказывает и предсказывает ту свободу сатирического мышления, ту раскованность эпизода и остроты, какие с наибольшей полнотой (для нашей, конечно, сатиры) обнаружились чуть позже у Ильфа и Петрова.

«Повелитель железа» напрашивается на роль главного генеалогического предшественника знаменитых романов.

Возможен вопрос: «А что бы вы говорили о сатире несатириков, если бы они стали сатириками? Небось, отнесли бы к столбовой дороге развития, раскидали бы по устоявшимся направлениям, специально подчеркнув репрезентативность каждой вещи применительно к своей „полочке“?»

Согласен, что разделение сатиры на «профессиональную», (сатиру сатириков) и «непрофессиональную» (сатиру «пришельцев») — условное. И, однако же, статистика показывает, что «цеховая продукция», с исключительной точностью отвечающая жанровым канонам, исходит по большей части от «профессионалов»; зато «непрофессионалы» добавляют к традиционной радуге приемов новые спектральные линии, с которых потом начинаются метаморфозы жанра.

Пародийный роман и повесть были введены в советскую литературу «Повелителем железа», хотя, конечно, вряд ли консолидация нового жанра состоялась бы без участия «Красавицы с острова Люлю» и, конечно, без «Зеленых яблок».

Думается, именно здесь уместно еще раз упомянуть «Зеленые яблоки». Анонимный экспериментатор, спрятавшийся под маской Н. Борисов, с веселой наглостью и вызывающей наглядностью продемонстрировал, что состыкованные в единый сюжет куски разных произведений продуцируют пародийный эффект. Когда начинает разговор один человек, а продолжает, не прислушиваясь к предыдущему оратору, другой, должна получиться абракадабра.

Но — вот чудо! — приключенческая фабула выпрямляет абракадабру, загружает ее неким примысливаемым, таинственным смыслом.

Умолчания, затемнения, недомолвки как; подобие хитроумного литературного приема, который только под конец обозначивается откровенной мистификацией. Виртуозная проделка — весьма озорная и весьма серьезная. Ведь наверняка сыщется читатель, готовый усмотреть в «Зеленых яблоках» полноценный детектив или триллер. Что ж, на то пародия и есть пародия, чтоб с максимальной похожестью воссоздавать оригинал.

Высказывая свои жанросозидаюшие гипотезы, вновь и вновь сознаю их уязвимость — особенно на фоне сослагательного наклонения с его неисчерпаемыми возможностями. Кто знает, например, каким был бы вклад С. Заяицкого в литературу, проживи он еще пятьдесят лет?

Остался бы он сатириком или, быть может, переквалифицировался в исторические романисты? Или полностью перешел к авантюрно-приключенческому жанру, склонность к коему засвидетельствовали его детские повести…

Так что пускай мои предположения о позитивном воздействии иножанровых авторов на развитие жанра остаются простым композиционным приемом.

Перечитывая сатирические повести минувших десятилетий, нынешний читатель испытает, возможно, странное чувство: открывшийся ему мир будет одновременно архаичным — и модернистским, минувшим — и остросегодняшним. Все дело в том, что талант — непреходящ, искания вечны и только тематическая злободневность умеет устаревать, или, вернее, не умеет сохраняться… Ну и бог с ней… Дыхание вечности доносит до читателя в конечном счете жанр.

Валентин Петрович Катаев

Повелитель железа*

Фразы о мире — смешная, глупенькая утопия, пока не экспроприирован клан капиталистов.

Пролог

Летом 1924 года газеты всего земного шара сообщили о потрясающем открытии некоего господина Матьюса, который изобрел так называемые «лучи смерти».

Газеты писали об этом много, но чрезвычайно туманно.

Никто никогда не видел действия этих лучей.

Имя господина Матьюса до сих пор не попадалось в списке известных изобретателей.

По уверениям печати сущность «луча смерти» заключалась в следующем.

Они могли на расстоянии останавливать моторы, взрывать снаряды, убивать людей. От них невозможно было скрыться. Они были невидимы и проникали сквозь любую материю.

Нечего и говорить, что эти сенсационнейшие слухи вызвали в ученом, а особенно в военном мире буквально панику.

Сотни международных шпионов, десятки генеральных штабов, куча министров и президентов — все были вовлечены в бешеную игру за обладание страшным секретом Матьюса.

Целый месяц продолжалась эта лихорадка смерти.

То вдруг распространялись молниеносные слухи о том, что изобретение куплено французским правительством.

Слухи опровергались.

Кричали, что Матьюс получил от японского генерального штаба баснословные деньги.

Опровергали. Шумели. Волновались…

Пока в один прекрасный день не выяснилось, что господин Матьюс бесследно скрылся неизвестно куда.

Ходили слухи, что он вел в Лондоне переговоры с британским правительством о продаже своего патента.

Но вдруг в ночь, накануне совершения сделки, он выехал из отеля возле Чаринг-Кросского вокзала — и больше его никто нигде не видел.

Полагали, что какая-нибудь великая держава успела перехватить у англичан его изобретение.

Но это, конечно, стало бы известным на другой же день. Такие вещи в тайне не держатся.

Многие русские и европейские журналы напечатали сенсационную фотографию господина Матьюса, где о изображался в момент отлета на аэроплане с восточной; лондонского аэродрома. Это, конечно, была чепуха. Фотография изображала отнюдь не господина Матьюса, а заведывающего хроникой центрального лондонского бюро фотографий. Только ему пририсовали усы.

Одним словом, вся эта история была покрыта мраком неизвестности.

О ней поговорили и забыли. История «лучей смерти» начала представляться для многих очередным газетным блефом.

Однако пишущий эти строки имеет в своем распоряжении более подробные сведения, касающиеся этой истории.

Вот точная картина исчезновения господина Матьюса.

Действительно Матьюс вел переговоры с британским правительством.

Действительно он проживал в небольшой гостинице возле Чаринг-Кросского вокзала.

В семь часов вечера, накануне своего исчезновения, господин Матьюс обедал в общем зале ресторана гостиницы. После обеда он развалился в курительной комнате в удобном кожаном кресле и закурил драгоценную черную манилку.

Вдруг к нему подошел изысканно одетый японец и попросил о разрешении переговорить с ним в течение пяти минут.

Господин Матьюс любезно разрешил. Он был уверен, что японец представитель какой-нибудь токийской или иокагамской газеты. Он давно привык к всякого рода интервью и относился к ним довольно хладнокровно.

После пяти минут разговора Матьюс покрылся красными пятнами.

Он поднялся с кресла и последовал за японцем в его номер.

В номере находился еще один человек — высокий, смуглый, с черной бородой.

Бородач приветливо поздоровался с Матьюсом и предложил ему сесть.

После этого бородач достал из-под кровати небольшой желтый чемодан, открыл его и высыпал содержимое на стол.

Радужный сноп огня озарил всю комнату.

На столе лежало более сорока чудовищно крупных бриллиантов изумительной шлифовки.

Бородач сказал на ломаном английском языке:

— Эти драгоценности вы получите за свой патент. Больше вам не в состоянии дать ни одно, даже самое богатое государство в мире.

— Но кто вы такой! — воскликнул Матьюс.

— Вам это должно быть совершенно безразлично, — суховато сказал бородач, — но я думаю, что вам было бы приятно узнать, что я желаю приобрести ваше изобретение в интересах всеобщего мира.

Радужные круги поплыли перед глазами господина Матьюса.

— Позвольте… Это так неожиданно… — пробормотал он.

— Если реализовать эти камни, — спокойно сказал бородач, — это даст около трех миллиардов фунтов стерлингов. Я ничего не могу прибавить к этому больше, господин Матьюс.

Матьюс не владел собой.

Как загипнотизированный, он нащупал в боковом кармане автоматическую ручку и со скрипом развинтил ее.